Мараканы мои, Мараканы...

«Мараканы мои, Мараканы…»

Олимпиада в Рио-де-Жанейро, на стадионе «Маракана»,  напомнила мне один полузабавный случай из молодости. 

…Осень-зима  1972-1973 годов. Я учусь на заочном отделении в МГУ, трижды в неделю посещаю занятия на вечернем отделении факультета журналистики в центре Москвы, одновременно работаю на фабрике  (в три смены, в т.ч. изредка и ночью).

Нагрузка – по полной, но молодых сил на всё хватало, и дела шли неплохо. Изредка зарплата достигала и 135 рублей, что было повыше той суммы, что получала я в редакции газеты, которую покинула на периферии, рванув вдруг в столицу.

В столице – пристроилась, что называется,  куда придётся, только бы это давало возможность быть материально независимой, плюс возможность обучаться и готовиться к пересдаче некоторых экзаменов, с целью – перевестись на стационарное обучение.  Так, по случайности, по совету одной малознакомой девушки, оказалась на сей тонкосуконной фабрике,  в районе метро «Электрозаводская».

Работа была трудноватая, - в цехе, где было жарко и постоянно пахло маслами, - и потому я изредка, в минуты незанятости, выбегала во двор и минут по пять отсиживалась там, вдыхая свежий воздух. У входа в здание стояла скамейка, где, обычно, сиживали лишь мужики, покуривая и треплясь.  Это были бригадиры или мастера по обслуживанию оборудования. Меня это не смущало: глоток воздуха был значимее, чем это смущение.

Особенно я не переносила высоких температур в цехе. Они буквально меня доканывали. Кстати, восемь-девять месяцев тому назад я покинула родные края на юге страны именно по причине не подходящего мне климата: жара сжирала меня буквально. Тонус мой падал так низко, что ноги передвигать не хотелось. Именно поэтому рванула беззаботно в среднюю полосу (в марте 1972-го, естественно, не предполагая, что именно лето этого года станет одним из самых жарких и в Московии тоже).

Так, на этой скамейке у цеха я поверхностно познакомилась с некоторыми из мужской половины цеха. Изредка мужики о чём-то расспрашивали меня, или рассказывали сами какую-нибудь житейскую ерунду, а один из них в трудный момент даже помог:  мне нужно было срочно съехать с квартиры на «Комсомольской», а варианта в запасе у меня не было никакого, и я поделилась с одним из мастеров, живших неподалёку от фабрики, и он поговорил со своей матерью-старушкой, и та предоставила мне комнатёнку  в деревянном домике-избушке частного сектора по улице Черкизовской.

Комнатёнка эта была принадлежностью её второго сына, который в ту пору отбывал наказание где-то на Севере, и временно я могла здесь жить за плату в двадцать рублей. (В районе Преображенки; тогда как на «Комсомольской» я платила за комнату ровно вдвое больше).

...Здесь же, на этой скамейке у фабричного цеха, стал изредка навязываться мне один взбалмошный парняга. С модной причёской до плеч, русоволосый, с большими бакенбардами в духе Элвиса Пресли и с профилем, примерно, молодых ацтеков  – с очень грубыми, но мужественными, чертами лица, с небольшим шрамом на переносице, с лёгким дефектом речи, он всё пытался рассказывать мне о своём славном спортивном прошлом.

И хотя он был весьма бессвязен в своих рассказах и вздохах, я всё-таки кое-что поняла из его «притч»: когда-то, не очень давно, он играл в лучшей юношеской хоккейной команде страны. Ездил по миру, был успешным  спортсменом. Однако позднее его не взяли во взрослую сборную, и жизнь, что называется, покатилась по наклонной. Всё не заладилось, всё пошло наискосяк.  Человек сел в лужу, стал пить, теперь его мало что интересует…

Я слушала, слушала эту историю в повторах, мне уже надоело, а он всё рассказывал. Другие парни с насмешечками  как-то прокомментировали его невзгоды:  - Саня в своём репертуаре! Про мараканы, небось, рассказывает?
- Н-ну, да, а вы тоже знаете?
- Ну, ещё бы! Всем уши прожужжал, как переживает…

Действительно, все свои рассказы Александр, обычно, прерывал этим горестным возгласом: - Мараканы мои, мараканы!..

По правде сказать, я не знала, что это такое – мараканы.  Спросить собеседника – не спросила, а подумывала: «коньки он, что ли, так называет? Или соревнования такие были?»  А в целом у меня это слово ассоциировалось с катамараном, я так и подумала, что это нечто подобное.

(Значительно позднее, через много лет, из телепередачи усекла, что это такой стадион где-то в Бразилии, на который так жаловался мой знакомый, и который переполнял всю его память, как и фибры души в ту пору семидесятых).

Однажды, при воплях Саши, когда он уже пытался назначить мне встречу вне работы, желая остудить его рвения, я у него спросила: - Ты женат? - Он смутился, но ответил честно «да», и что есть дочка, но посетовал, что жизнь с супругой не складывается… Я, конечно, поняла, что с его причитаниями и выпивонами эта жизнь, естественно, не сложится, но промолчала, как всегда, выдерживая дистанцию.

Но Саша мои молчания воспринял иначе. И, поскольку знал, у кого я снимаю жильё, однажды в выходной незвано припёрся в гости.  Пришлось перетерпеть гостя, хотя говорить нам, естественно, было не о чём. Он оправдывался: - Захотел вот  дать тебе книжку почитать… - Принёс какой-то сборник - антологию советской фантастики. На том и разошлись.

А на фабрике, надо сказать, была очень хорошая библиотека.  Я проводила там всё своё обеденное время, обычно, долго и много выбирая хорошие книги. Подружилась с библиотекаршей, тоже студенткой МГУ (вечернего отделения юридического факультета), Татьяной, и на фабрике меня частенько могли видеть с книжками, почему, видимо, Александр и принёс мне этот презент.

Случай, казалось бы, был исчерпан, Сане (как его тогда называли большинство из знакомых) пора бы и отступить в сторону, однако же - нет, он опять заводил со мной разговоры, ставя меня реально в неловкое положение перед  фабричными. Не знаю, как бы я от него отделалась, если бы не «добрый» случай.

В самый Новый год я заболела. Началась ангина, и довольно сложная. (Надо сказать, что с моим переездом в северные края эта ангина будет повторяться неоднократно, а уж на самый Новый год – так вообще постоянно!) Так вот, я заболела, вызывала «скорую» на дом, получила предписание медиков и, соответственно, не ходила на работу.  У меня была высокая температура, слабость, компресс на горле. Ходить на общую кухню и готовить себе какую-то еду – весьма не хотелось.

В основном я спала и отлёживалась, маясь от безделия. И вдруг неожиданно меня посетил Саша! Сразил! Пришёл, вошёл, что-то вякал. А говорить, как всегда, не о чем, кроме его «мараканов». И тут мне пришла очень удачная (и, видимо, по-своему, хитрая!)  мысль.  Я решила использовать его опыт женатого человека. Весьма жалобливо я обратилась к нему: - Ты не пожарил бы мне яичницу? – спросила я, прямо глядя ему в глаза.

У него там пробежала тень, означавшая, примерно, эмоцию «Ничего себе!», но он вежливо согласился: - Конечно! А где и как? – Я ему обрисовала путь  через общий большой коридор в общую большую кухню, и, действительно, он очень скоро принёс мне этот скромненький обед.

Но тут же засуетился и засобирался уходить.  Я была на седьмом небе: слава Богу, избавил от своего «нечегосказать…»

И действительно, после этого случая с яичницой, который, думаю, очень скоро стал достоянием всех его фабричных сотоварищей (а моя хозяйка имела очень острые уши и глаза, и язычок, думаю, ей было - что порассказать своему сыну, а тому - и прочим курцам из цеха), Саша-Саня, наконец-то, поотстал от меня и перестал осчастливливать своим вниманием…

Только значительно позднее, когда я стану намного взрослее и более зрелой личностью, я стану понимать эту психологическую проблему вчерашних спортсменов-чемпионов, этот страшный стресс после отстранения от спорта в молодом ещё возрасте, ломающий порой и самих людей, и их будущую жизнь, как и их постоянную неприкаянность, от недовостребованности… 

В те же годы я понимала это лишь на уровне интуиции, искренне сочувствовала, отчего, видимо, Санёк-«Мои мараканы!»  и увидел во мне некую мамку, готовую выслушивать его пожизненные жалобы… Но так было…*
23.08.2016.
_________________________

*В связи с этим воспоминанием из памяти всплывают и некоторые иные истории, связанные с моим местом работы в столице. Предполагаю позднее описать и их. Все они по-своему жизненные, чем и любопытны.
В.Леф