Моше-как, имя его значит-
Был, в детстве-'взятым от воды'-
И,- был он-избранным у Бога-
И,-был он-избран из среды-
Народной, что бы-Знание нести-
Стихию Света-для среды народа-
Что б,-души эти разные спасти-
И был он-избран для Ис(х:)ода-
В житейском море-тоже, много волн,
В среде народной- тоже много дури,-
Мы знаем,-он скрижали разбивал,-
Когда его одолевали бури, отчаянье,-
Ну что же,-он ведь-тоже человек,-
Но,-в Мироздании-закон подобья есть,-
А,-многое, вообще-наоборот, и я надеюсь,
Да, и полагаю, что,-его путь хранил здесь-
Ангел 'Верхних Вод',-тот самый,-что сейчас
Хранит меня,-которого, я-ныне принял Имя,-
Конечно, я-отнюдь не Моисей, но с ангелом
Моим-теперь мы вместе,-и он мне, 'по-секрету'-:)
Сообщил, что-замысел Господень, о Земле,-все ж
Исполняется, здесь,-в наши времена, и что,-теперь
Наша Земля-и есть,-прекрасная, и юная Невеста...
Transfiguratio Mosesi. Продолжение превращений
© Copyright: Элнаэль Котин, 2016
Свидетельство о публикации №116082303765
Свидетельство о публикации №116082303765
Рецензии
История о Моисее от Анны Иделевич :-)
*
„Ну, слушайте, — сказал дед Зехария. — Давным-давно, в старинные библейские времена, когда в Египетской земле правили фараоны и возводили пирамиды, случилась интересная история. Всего в Египте найдено более ста пирамид. По сей день они поражают своими необычными устремленными в небо конусами и прочностью сооружения, многочисленными проходами, потайными галереями и драгоценными гробницами, но рассказ наш совсем не о них. Это всего лишь украшение фантазии — декорация. Наверно, вы уже знаете, что в те далекие времена на песчаных границах Египта и Аравии жили наши кровные предки — израильтяне. Когда-то сын Иакова по имени Иосиф привел свой народ в Египет по указанию Бога. От них и пошли двенадцать еврейских колен, или попросту двенадцать еврейских племен. Поселившись в египетском округе Гесем, израильтяне мало-помалу обособились и остались там жить.
Много лет минуло с тех пор, и много историй мог бы я рассказать вам. Но это как-нибудь в другой раз. А сегодня я расскажу вам историю об одном великом мудреце. В ту пору в Египте правил фараон, которому досаждала сплоченность евреев, она вызывала у него подозрения. „Так ли преданы мне эти евреи? — думал он. — А что, если, приумножившись в числе, эти чужеземцы вообразят, что такой правитель им больше не нужен. Что, если соберут они свое войско да примкнут к соседнему государству, дабы свергнуть меня — фараона Египта!“ Нельзя сказать, чтобы те опасения были абсолютно напрасны. Знаете, как оно бывает? Когда становится слишком сытно, исчезает чувство меры. Кусок хлеба, когда-то казавшийся лакомством, вдруг становится слишком черств. Вино — кислит. И хочется чего-то такого. Такого! Неопределенного. И хочется этого со страшной силой... Оттого и испугался фараон, что перестанут его любить израильтяне и захотят над ним властвовать. И тогда приказал он отягощать израильтян непосильными работами, чтобы показать им, кто тут истинный хозяин. Кто главный правитель Египта и в чьих руках бразды власти.
Бедным израильтянам приходилось тяжко работать день и ночь. Воздвигая дома из глины и кирпичей, они стирали руки в кровь. Не разгибая спин, они строили огромные города запасов, такие как Пифом и Раамсес. Израильтяне работали долго и усердно, но и этого было недостаточно, чтобы рассеять тревогу фараона. В конце концов, он порешил во что бы то ни стало истребить их целиком и без остатка. И как он это сделал? А вот как. Поднявшись на помост своего дворца, фараон провозгласил такой указ: повелеваю, чтобы каждого новорожденного израильского сына бросали в реку! Можете себе только представить, какой горькой оказалась участь этих ни в чем не повинных, не успевших глотнуть жизни малышей. Ведь это самое невыносимое, что может только случиться.
Как раз в те дни, когда вуаль траура застилала глаза несчастных, в одной еврейской семье родился мальчик. Он был славным и улыбчивым, и его глаза светились, как две звездочки. Мать мальчика была от него без памяти. Она целовала его крошечные пальчики и обливалась рекой слез при мысли о том, что скоро им придется расстаться. В ней было слишком много любви и слишком мало мужества, чтобы навсегда проститься со своим сокровищем. Три месяца скрывала мать новорожденного в домашних закромах. Но разве можно долго держать ребенка втайне? Лелея в сердце надежду сохранить ему жизнь, она взяла тростниковую корзину, обмазала ее смолой и глиной и вместе с мальчиком оставила у берегов Нила. „Будь, что будет, — думала она. — Может, завидев мерцание его глаз, упадет к нему в корзинку счастливая звезда, озарит его дивным светом и будет он жить вечно и счастливо...“ Вскоре после этого фараонова дочь со свитой служанок вышла к реке купаться. Внезапно она услышала пронзительный плач. „Какой крошечный...“ — прошептала она, заглядывая в корзинку. Лишенный материнских рук малыш казался одиноким и беззащитным. Сердце девушки сжалось от боли. Она слышала о законе об израильтянах, но, несмотря на указ родителя — все же она была его дитя, — решила смилостивиться и забрать младенца с собой. Так дочь фараона усыновила израильского ребенка, назвав его именем Моисей, что означает „взятый из воды“.
Маленький Моисей стал расти в царском дворе. Он горделиво потянулся вверх, словно цветок фламинго, произрастающий в тропическом лесу. Есть такие растения, которые существуют самостоятельно, но им нужна опора, — мне рассказывал о них один ботаник, кажется, он называл их эпи… эпифиты, — так вот Моисей был подобен такому эпифиту. Он оказался посаженным на благосклонную почву фараоновой милости. Его твердые стебли наливались влагой, нежные корни свисали над подушкой из зелени, а упругие листья раскрывались, поворачиваясь вслед за солнцем. Он был красив и безупречен, как сам символ жизни. Ясноокий и умелый Моисей купался в богатстве и роскоши, будто был рожден не рабом, а вольным и самостийным, самым желанным из всех наследников престола. В ту пору он приобрел все самое лучшее, что только существовало в Древнем Египте. Обучаясь письменности, он был допущен к самым увлекательным книгам и учениям того времени. Разворачивая перед собой листы папируса — ведь раньше не было бумаги и древние изготавливали писчий материал из болотных растений, смазывая холсты клеем и высушивая их на солнце, — Моисей читал иероглифы и понимал различные знаки. Он вглядывался в древние тексты, пытаясь разобрать их смысл. Перед ним как на ладони раскрывался целый мир наблюдений и открытий, врезающихся друг в друга на протяжении веков, сливающихся воедино и формирующих ядро человеческого разума“.
Роберт улыбнулся, поняв, что в своем рассказе о деде невольно сбивается на свой лексикон.
„Углубляясь в накопленные тома знаний, — рассказывал нам дед Зехария, — Моисей восхищался изобретением предков. Однако сам редко что-либо писал. Да и к чему ему это было? Ведь он имел все, что только пожелает! По одному только своему повелению. Любая из его прихотей — будь то рисунок, или инструмент, или редкостное кушанье — исполнялась неотложно. Бесчисленные повара трудилась на кухнях дворца, готовя самые роскошные пиршества, а слуги разучивали танцы и песни, чтобы исполнить их в усладу династии. В свободное от развлечений время Моисей прогуливался в дворцовых садах, наблюдая за тем, как сахарятся и падают на землю темнокожие финики. Самые сладкие плоды он отправлял себе в рот и запивал водой из колодца. Он глазел на бескрайние луга, примыкающие к полноводному Нилу, где паслись коровы и овцы, и на поля, где колосился ячмень. Ему не приходилось заниматься ремеслом и заботиться об орошении земли или сборе урожая. Его словно подведенные черными стрелами глаза, светились таинством и покоем.
Пролетели годы, и Моисей пришел в возраст, став взрослым мужчиной. И вот однажды, выехав на позолоченной колеснице из ворот дворца, он вдруг наткнулся на смутившую его сцену. Знатный египтянин тяжело избивал своего раба израильтянина“.
Тут Марк, все это время с открытым ртом и завороженным взглядом слушавший деда Зехарию, потянул его за рукав:
„Деда! Деда! Я знаю, я знаю! — воскликнул Марк. — Сейчас Моисей убьет египтянина, а потом, испугавшись наказания фараона, пустится в бегство. Он будет бежать долго, пока Господь не остановит его и не вернет в Египет выводить свой народ. Нам эту историю читали в школе много раз. Там еще много разных чудес было. Таких, специально выдуманных чудес, для того чтобы Моисей, а вместе с ним и все остальные, поверили в силу провидения. Бог прикажет Моисею бросить на землю это… как оно называется... жел... нет, жезл, и он превратится в ползучую змею. Потом, Бог повелит схватить змею за горло, и она превратится обратно в жезл. Просто так, без всякого колдовства. Сначала оживет и потом снова станет куском дерева“.
Я, помню, в тот момент тоже вступил в разговор, что мол, да, дядя Зехария, нам рассказывали эту сказку и даже показывали цветные картинки — десять казней. Рассказывали про больших противных жаб. Жабы сыпались с неба на головы египтян, на все их поля и на дома. Тогда весь город превратился в одно лягушачье болото. Потом был гром и молнии и огненный град — он сверкал похлеще солнца. Наверно, это были шаровые молнии, которые ударялись о землю, но египтяне никогда их раньше не видели и потому сильно испугались. Разразилась целая буря. Было еще много всего, но я точно не помню.
„Марк, что там еще произошло?“ — спросил я, ища поддержки и солидарности. В детстве мы с ним всегда были заодно. Марк посмотрел на меня исподлобья и, сосредоточенно почесав голову, сказал: „Бог послал саранчу, и она пожрала весь урожай“.
Плечи деда Зехарии затряслись — он тихонько смеялся. Затем потрепал нас по головам и ответил:
„Это вы все верно припоминаете! Хорошие ученики. Похвально! Но сдается мне, что в школе вам всего не рассказали, умолчали, быть может, но, скорее, не знали, так как у истории есть продолжение“.
Анна Иделевич 02.10.2018 02:40 • Заявить о нарушении
*
„Ну, слушайте, — сказал дед Зехария. — Давным-давно, в старинные библейские времена, когда в Египетской земле правили фараоны и возводили пирамиды, случилась интересная история. Всего в Египте найдено более ста пирамид. По сей день они поражают своими необычными устремленными в небо конусами и прочностью сооружения, многочисленными проходами, потайными галереями и драгоценными гробницами, но рассказ наш совсем не о них. Это всего лишь украшение фантазии — декорация. Наверно, вы уже знаете, что в те далекие времена на песчаных границах Египта и Аравии жили наши кровные предки — израильтяне. Когда-то сын Иакова по имени Иосиф привел свой народ в Египет по указанию Бога. От них и пошли двенадцать еврейских колен, или попросту двенадцать еврейских племен. Поселившись в египетском округе Гесем, израильтяне мало-помалу обособились и остались там жить.
Много лет минуло с тех пор, и много историй мог бы я рассказать вам. Но это как-нибудь в другой раз. А сегодня я расскажу вам историю об одном великом мудреце. В ту пору в Египте правил фараон, которому досаждала сплоченность евреев, она вызывала у него подозрения. „Так ли преданы мне эти евреи? — думал он. — А что, если, приумножившись в числе, эти чужеземцы вообразят, что такой правитель им больше не нужен. Что, если соберут они свое войско да примкнут к соседнему государству, дабы свергнуть меня — фараона Египта!“ Нельзя сказать, чтобы те опасения были абсолютно напрасны. Знаете, как оно бывает? Когда становится слишком сытно, исчезает чувство меры. Кусок хлеба, когда-то казавшийся лакомством, вдруг становится слишком черств. Вино — кислит. И хочется чего-то такого. Такого! Неопределенного. И хочется этого со страшной силой... Оттого и испугался фараон, что перестанут его любить израильтяне и захотят над ним властвовать. И тогда приказал он отягощать израильтян непосильными работами, чтобы показать им, кто тут истинный хозяин. Кто главный правитель Египта и в чьих руках бразды власти.
Бедным израильтянам приходилось тяжко работать день и ночь. Воздвигая дома из глины и кирпичей, они стирали руки в кровь. Не разгибая спин, они строили огромные города запасов, такие как Пифом и Раамсес. Израильтяне работали долго и усердно, но и этого было недостаточно, чтобы рассеять тревогу фараона. В конце концов, он порешил во что бы то ни стало истребить их целиком и без остатка. И как он это сделал? А вот как. Поднявшись на помост своего дворца, фараон провозгласил такой указ: повелеваю, чтобы каждого новорожденного израильского сына бросали в реку! Можете себе только представить, какой горькой оказалась участь этих ни в чем не повинных, не успевших глотнуть жизни малышей. Ведь это самое невыносимое, что может только случиться.
Как раз в те дни, когда вуаль траура застилала глаза несчастных, в одной еврейской семье родился мальчик. Он был славным и улыбчивым, и его глаза светились, как две звездочки. Мать мальчика была от него без памяти. Она целовала его крошечные пальчики и обливалась рекой слез при мысли о том, что скоро им придется расстаться. В ней было слишком много любви и слишком мало мужества, чтобы навсегда проститься со своим сокровищем. Три месяца скрывала мать новорожденного в домашних закромах. Но разве можно долго держать ребенка втайне? Лелея в сердце надежду сохранить ему жизнь, она взяла тростниковую корзину, обмазала ее смолой и глиной и вместе с мальчиком оставила у берегов Нила. „Будь, что будет, — думала она. — Может, завидев мерцание его глаз, упадет к нему в корзинку счастливая звезда, озарит его дивным светом и будет он жить вечно и счастливо...“ Вскоре после этого фараонова дочь со свитой служанок вышла к реке купаться. Внезапно она услышала пронзительный плач. „Какой крошечный...“ — прошептала она, заглядывая в корзинку. Лишенный материнских рук малыш казался одиноким и беззащитным. Сердце девушки сжалось от боли. Она слышала о законе об израильтянах, но, несмотря на указ родителя — все же она была его дитя, — решила смилостивиться и забрать младенца с собой. Так дочь фараона усыновила израильского ребенка, назвав его именем Моисей, что означает „взятый из воды“.
Маленький Моисей стал расти в царском дворе. Он горделиво потянулся вверх, словно цветок фламинго, произрастающий в тропическом лесу. Есть такие растения, которые существуют самостоятельно, но им нужна опора, — мне рассказывал о них один ботаник, кажется, он называл их эпи… эпифиты, — так вот Моисей был подобен такому эпифиту. Он оказался посаженным на благосклонную почву фараоновой милости. Его твердые стебли наливались влагой, нежные корни свисали над подушкой из зелени, а упругие листья раскрывались, поворачиваясь вслед за солнцем. Он был красив и безупречен, как сам символ жизни. Ясноокий и умелый Моисей купался в богатстве и роскоши, будто был рожден не рабом, а вольным и самостийным, самым желанным из всех наследников престола. В ту пору он приобрел все самое лучшее, что только существовало в Древнем Египте. Обучаясь письменности, он был допущен к самым увлекательным книгам и учениям того времени. Разворачивая перед собой листы папируса — ведь раньше не было бумаги и древние изготавливали писчий материал из болотных растений, смазывая холсты клеем и высушивая их на солнце, — Моисей читал иероглифы и понимал различные знаки. Он вглядывался в древние тексты, пытаясь разобрать их смысл. Перед ним как на ладони раскрывался целый мир наблюдений и открытий, врезающихся друг в друга на протяжении веков, сливающихся воедино и формирующих ядро человеческого разума“.
Роберт улыбнулся, поняв, что в своем рассказе о деде невольно сбивается на свой лексикон.
„Углубляясь в накопленные тома знаний, — рассказывал нам дед Зехария, — Моисей восхищался изобретением предков. Однако сам редко что-либо писал. Да и к чему ему это было? Ведь он имел все, что только пожелает! По одному только своему повелению. Любая из его прихотей — будь то рисунок, или инструмент, или редкостное кушанье — исполнялась неотложно. Бесчисленные повара трудилась на кухнях дворца, готовя самые роскошные пиршества, а слуги разучивали танцы и песни, чтобы исполнить их в усладу династии. В свободное от развлечений время Моисей прогуливался в дворцовых садах, наблюдая за тем, как сахарятся и падают на землю темнокожие финики. Самые сладкие плоды он отправлял себе в рот и запивал водой из колодца. Он глазел на бескрайние луга, примыкающие к полноводному Нилу, где паслись коровы и овцы, и на поля, где колосился ячмень. Ему не приходилось заниматься ремеслом и заботиться об орошении земли или сборе урожая. Его словно подведенные черными стрелами глаза, светились таинством и покоем.
Пролетели годы, и Моисей пришел в возраст, став взрослым мужчиной. И вот однажды, выехав на позолоченной колеснице из ворот дворца, он вдруг наткнулся на смутившую его сцену. Знатный египтянин тяжело избивал своего раба израильтянина“.
Тут Марк, все это время с открытым ртом и завороженным взглядом слушавший деда Зехарию, потянул его за рукав:
„Деда! Деда! Я знаю, я знаю! — воскликнул Марк. — Сейчас Моисей убьет египтянина, а потом, испугавшись наказания фараона, пустится в бегство. Он будет бежать долго, пока Господь не остановит его и не вернет в Египет выводить свой народ. Нам эту историю читали в школе много раз. Там еще много разных чудес было. Таких, специально выдуманных чудес, для того чтобы Моисей, а вместе с ним и все остальные, поверили в силу провидения. Бог прикажет Моисею бросить на землю это… как оно называется... жел... нет, жезл, и он превратится в ползучую змею. Потом, Бог повелит схватить змею за горло, и она превратится обратно в жезл. Просто так, без всякого колдовства. Сначала оживет и потом снова станет куском дерева“.
Я, помню, в тот момент тоже вступил в разговор, что мол, да, дядя Зехария, нам рассказывали эту сказку и даже показывали цветные картинки — десять казней. Рассказывали про больших противных жаб. Жабы сыпались с неба на головы египтян, на все их поля и на дома. Тогда весь город превратился в одно лягушачье болото. Потом был гром и молнии и огненный град — он сверкал похлеще солнца. Наверно, это были шаровые молнии, которые ударялись о землю, но египтяне никогда их раньше не видели и потому сильно испугались. Разразилась целая буря. Было еще много всего, но я точно не помню.
„Марк, что там еще произошло?“ — спросил я, ища поддержки и солидарности. В детстве мы с ним всегда были заодно. Марк посмотрел на меня исподлобья и, сосредоточенно почесав голову, сказал: „Бог послал саранчу, и она пожрала весь урожай“.
Плечи деда Зехарии затряслись — он тихонько смеялся. Затем потрепал нас по головам и ответил:
„Это вы все верно припоминаете! Хорошие ученики. Похвально! Но сдается мне, что в школе вам всего не рассказали, умолчали, быть может, но, скорее, не знали, так как у истории есть продолжение“.
Анна Иделевич 02.10.2018 02:40 • Заявить о нарушении
„То есть как, деда? Неужели это все было на самом деле?“ — с удивлением спросил Марк. Ему всегда казалось, что между уроками религии и тем, что сочинялось устами деда, не может быть ничего общего, и он никак не мог сообразить, почему сегодня дед, всегда рассказывающий сущие небылицы, вдруг заговорил об исходе.
„А вы выслушайте до конца, и потом уже сами решайте, правда это или выдумка, — ответил дед улыбаясь, и в уголках его глаз разбежались морщинки. — Ну так вот, в те дни, когда издал фараон указ о расправе над еврейскими первенцами, в другой семье, живущей по соседству с Моисеем, тоже родился сын. И мать его, впрямь, как и мать Моисея Иохаведа, поместила малыша в корзинку, смазала ее для прочности смолой и пустила вниз по реке. Убитый горем отец долго тосковал и кручинился. Под вечер он выходил к берегам Нила и часами всматривался в торчащие над водой камыши, втайне надеясь, что корзинку подхватило течение и выбросило на сушу. Напрасно он пытался ее отыскать. В камышах голубели лишь плавучие кувшинки да бугрились шершавые спины крокодилов — его новорожденного сына, обложенного соломой и накрытого покрывальцем из льна, давно унесло по течению. Поток бурлящих вод, словно играл с корзиной, подбрасывая ее вверх, вниз и в сторону, словно ветку. Солнце еще не вошло в зенит, а лишь проглядывало из-за облаков, наблюдая за своим слепящим отражением в зеркале вод. Малыш лежал в корзинке и глядел поверх себя, но ничего не видел. Маленькие дети все видят не так, как взрослые, расплывчато и мутно, да и видеть там было нечего — одно бескрайнее небо, да солнечный глаз.
Через несколько часов корзина начала замедлять движение, а потом и вовсе остановилась. Оказалось, что она запуталась в рыболовных сетях и стукнулась о борт одинокой лодки. „Клюет!“ — прокричал кто-то в лодке и налег на весла. Этот кто-то перегнулся через край и попытался разглядеть размеры рыбы. Послышался плеск воды и новый возглас: „О боже, Атон-Ра, во имя всех святых, что же это такое? Ребенок!“ На миг все стихло, затем снова раздался хриплый голос: „Как ты здесь оказался?“ Жилистые мужские руки, пахнущие рыбой и тиной, спустились откуда-то сверху, как две веревочные лестницы, и подхватили сверток. Переложив его на скомканную между двух корыт подстилку, рыбак опустился на колени и пристально рассматривал странный улов. „Должно быть, это еврейский детеныш“, — он был наслышан об указе фараона. Голова малыша была покрыта мягким темным пушком, а на толстеньких щечках красовались ямочки. Он тоже с интересом наблюдал за рыбаком, но, остановив взгляд на незнакомых глазах, расплакался. „Ну, хватит, хватит — отмахнулся от него рыбак, — вздумал еще тут безобразничать». Он сунул ему в ладошки кусочек сладкого сикомора, который сорвал поутру, перед плаванием. Малыш ухватился за красноватый фрукт и принялся высасывать из него сок, поглядывая то на еду, то на присевшего рядом рыбака. Он уже перестал плакать и теперь только изредка всхлипывал, вспоминая о своем испуге. Рыбак взял глиняный кувшин, зачерпнул из реки воды и облил себе шею. Прохладная струя потекла за ворот рубахи, и ему показалось, будто все его высушенное тело поднимается вверх вместе с капельками пара.
Обычно он выходил рыбачить рано утром, еще до рассвета, до того, как злорадствующие лучи солнца успевали разыграться над долиной Нила, ведь река была полноводной, и за полдня ему удавалось притащить домой богатый улов. Но с тех пор как снасти поднялись в цене, а купцы научились хитрить, выдавая два локтя лески за три, приходилось рыбачить дольше, чтобы не жить впроголодь. Рыбы ему пока хватало, но одной рыбой сыт не будешь! Мешок зерна был роскошью. Он покупал его на базаре в Гизе, чтобы перемолоть в муку и испечь на костре хлеб. Печи у него не было. Как правило, ему удавалось растянуть мешок на три месяца, а то и на полгода, а если бы у него имелся погреб, тогда бы, наверно, мешка хватало намного дольше. Но погреба у него тоже не было. Зерно успевало пересохнуть, не будучи съеденным. Хорошо, что кирпичная лачужка все еще держалась на месте — в прошлом году размыло полдеревни, но его дом был выстроен на пригорке и только благодаря этому уцелел. „Повезло мне, тогда, — подумал он, — и, вправду, повезло. — Но потом он снова принялся себя жалеть и сетовать на жизнь. — На рыбацком деле особенно не разживешься, а с этими сухими костями да никудышной спиной и вовсе не на что рассчитывать. Что тут сказать, возраст берет свое... И зрение стало ни к черту, точь-в-точь, как у того лупоглазого в корзинке“.
Он искоса поглядел на малыша, который сосредоточенно высасывал мякоть сикомора и тихонько гукал, наслаждаясь яством. Казалось, он тоже чувствовал близость человеческого тепла и оттого перестал бояться и успокоился.
„Вот еще прошлой осенью я за день мог выловить ведро осетров, да таких огромных, что одному и не дотащишь!“ — с грустью вспоминал рыбак. Он вспоминал, как клал в лодку двухголовую острогу, проплывал над сосущим илом и греб вдоль развилок дельты. Греб, пока хватало сил. Покуда глаза еще что-то видели, а плечи не омертвели. Берега зеленели, вода зеленела, казалось, что так будет всегда... Он вспоминал, как совсем недавно, мог одним ударом насадить сразу две рыбины, по одной на каждое острие. Бац — и сразу две! Еще бац — и еще две! А то и все три, как в тот раз, когда они выходили рыбачить вместе с соседом Аменхотепом. Рыба била чешуйчатым хвостом по воде и шла им навстречу, а уж они ей были рады. Вот были времена! Не то что сейчас... Как крестьянин в поле. Пропалываю водоросли, — тяжело вздохнул он. — И вот тебе, откуда ни возьмись, вместо рыбы выудил люльку... Что же мне с тобой делать? — обратился он к малышу, — не отдашь тебя и не продашь!“ Малыш тянул вверх нежно-розовые ручки и хватался ими за пальцы ног. „Ау-гау“, — лепетал он себе под нос, повторяя ритм рассекающих воду весел.
Рыбак решил проплыть еще немного, до камышовых болот, а там выгрузить корзинку на берег. Может, кто из деревенских подберет. А нет, значит, такова судьба, что уж здесь скажешь. Своих, поди, семеро по лавкам. Он двинулся вниз по Нилу, но, когда настало время высаживаться на берег, он почувствовал легкую слабость и дрожь в руках. Руки потянулись к корзине, но внезапно обмякли. Смуглые кисти повисли вдоль туловища, словно рукава у набитого соломой чучела. Он сделал еще одну попытку, но и на этот раз, не смог поднять груз. Онемевшее тело казалось смещенным в сторону и не поддавалось уговорам. Оно будто вовсе перестало ему принадлежать. Будто ослушалось его и начало подчиняться другому — удушливому и глубокому чувству, сковавшему его, как только может сковывать страх.
Ему показалось, будто этот маленький ребенок — есть грань, переступив которую, он впадет в немочь. А за ней и сама смерть. Словно, выбросив корзину за борт лодки, он навсегда перестанет быть тем, кем он был всегда, — сильным и уверенным в силе своего духа. Не будет плыть, не будет ждать, не будет жить. Что подхватит его речная воронка, да потащит вниз, на самое дно, с которого ему уже никогда не подняться. Он отчалил от берега, продолжая грести что есть мочи и вглядываясь в нависающие над горизонтом холмы. „Подожду еще немного и высажу его в соседней деревне — успокаивал он свое расстроенное сердце. — Что же это я так... Ничего страшного, в конце концов не мне тут решать. Не мой он ребенок, да и не молод я. — Но беспокойство уже не отпускало. — Пусть пока полежит тут рядышком, вместе все же не так тоскливо. Вроде не плачет...“ — снова сказал себе он. Они плыли, удаляясь от Гизы, миновали пирамиду Хеопса, Сфинкса, охраняющего ее и другие пирамиды и расположенные рядом поселения. Но и там рыбак тоже не высадил младенца. И после, проплыв уже более сотни узлов, он все еще держал малыша на дне своей лодки, подкармливая фруктами и сладкой водой. Каждый раз он собирался вытащить его из лодки, но каждый раз ощущал невероятную слабость. Он не мог с собой совладать. Чем дальше они плыли, тем крепче наступало осознание того, что он не в силах проститься с тем странным уловом, который преподнесла ему сегодня река.
„И куда же они приплыли?“ — спросил деда Зехарию Марк.
Дед Зехария взял в руки веточку и начертил на песке что-то наподобие воздушного змея с хвостом.
Анна Иделевич 02.10.2018 01:53 Заявить о нарушении
„А вы выслушайте до конца, и потом уже сами решайте, правда это или выдумка, — ответил дед улыбаясь, и в уголках его глаз разбежались морщинки. — Ну так вот, в те дни, когда издал фараон указ о расправе над еврейскими первенцами, в другой семье, живущей по соседству с Моисеем, тоже родился сын. И мать его, впрямь, как и мать Моисея Иохаведа, поместила малыша в корзинку, смазала ее для прочности смолой и пустила вниз по реке. Убитый горем отец долго тосковал и кручинился. Под вечер он выходил к берегам Нила и часами всматривался в торчащие над водой камыши, втайне надеясь, что корзинку подхватило течение и выбросило на сушу. Напрасно он пытался ее отыскать. В камышах голубели лишь плавучие кувшинки да бугрились шершавые спины крокодилов — его новорожденного сына, обложенного соломой и накрытого покрывальцем из льна, давно унесло по течению. Поток бурлящих вод, словно играл с корзиной, подбрасывая ее вверх, вниз и в сторону, словно ветку. Солнце еще не вошло в зенит, а лишь проглядывало из-за облаков, наблюдая за своим слепящим отражением в зеркале вод. Малыш лежал в корзинке и глядел поверх себя, но ничего не видел. Маленькие дети все видят не так, как взрослые, расплывчато и мутно, да и видеть там было нечего — одно бескрайнее небо, да солнечный глаз.
Через несколько часов корзина начала замедлять движение, а потом и вовсе остановилась. Оказалось, что она запуталась в рыболовных сетях и стукнулась о борт одинокой лодки. „Клюет!“ — прокричал кто-то в лодке и налег на весла. Этот кто-то перегнулся через край и попытался разглядеть размеры рыбы. Послышался плеск воды и новый возглас: „О боже, Атон-Ра, во имя всех святых, что же это такое? Ребенок!“ На миг все стихло, затем снова раздался хриплый голос: „Как ты здесь оказался?“ Жилистые мужские руки, пахнущие рыбой и тиной, спустились откуда-то сверху, как две веревочные лестницы, и подхватили сверток. Переложив его на скомканную между двух корыт подстилку, рыбак опустился на колени и пристально рассматривал странный улов. „Должно быть, это еврейский детеныш“, — он был наслышан об указе фараона. Голова малыша была покрыта мягким темным пушком, а на толстеньких щечках красовались ямочки. Он тоже с интересом наблюдал за рыбаком, но, остановив взгляд на незнакомых глазах, расплакался. „Ну, хватит, хватит — отмахнулся от него рыбак, — вздумал еще тут безобразничать». Он сунул ему в ладошки кусочек сладкого сикомора, который сорвал поутру, перед плаванием. Малыш ухватился за красноватый фрукт и принялся высасывать из него сок, поглядывая то на еду, то на присевшего рядом рыбака. Он уже перестал плакать и теперь только изредка всхлипывал, вспоминая о своем испуге. Рыбак взял глиняный кувшин, зачерпнул из реки воды и облил себе шею. Прохладная струя потекла за ворот рубахи, и ему показалось, будто все его высушенное тело поднимается вверх вместе с капельками пара.
Обычно он выходил рыбачить рано утром, еще до рассвета, до того, как злорадствующие лучи солнца успевали разыграться над долиной Нила, ведь река была полноводной, и за полдня ему удавалось притащить домой богатый улов. Но с тех пор как снасти поднялись в цене, а купцы научились хитрить, выдавая два локтя лески за три, приходилось рыбачить дольше, чтобы не жить впроголодь. Рыбы ему пока хватало, но одной рыбой сыт не будешь! Мешок зерна был роскошью. Он покупал его на базаре в Гизе, чтобы перемолоть в муку и испечь на костре хлеб. Печи у него не было. Как правило, ему удавалось растянуть мешок на три месяца, а то и на полгода, а если бы у него имелся погреб, тогда бы, наверно, мешка хватало намного дольше. Но погреба у него тоже не было. Зерно успевало пересохнуть, не будучи съеденным. Хорошо, что кирпичная лачужка все еще держалась на месте — в прошлом году размыло полдеревни, но его дом был выстроен на пригорке и только благодаря этому уцелел. „Повезло мне, тогда, — подумал он, — и, вправду, повезло. — Но потом он снова принялся себя жалеть и сетовать на жизнь. — На рыбацком деле особенно не разживешься, а с этими сухими костями да никудышной спиной и вовсе не на что рассчитывать. Что тут сказать, возраст берет свое... И зрение стало ни к черту, точь-в-точь, как у того лупоглазого в корзинке“.
Он искоса поглядел на малыша, который сосредоточенно высасывал мякоть сикомора и тихонько гукал, наслаждаясь яством. Казалось, он тоже чувствовал близость человеческого тепла и оттого перестал бояться и успокоился.
„Вот еще прошлой осенью я за день мог выловить ведро осетров, да таких огромных, что одному и не дотащишь!“ — с грустью вспоминал рыбак. Он вспоминал, как клал в лодку двухголовую острогу, проплывал над сосущим илом и греб вдоль развилок дельты. Греб, пока хватало сил. Покуда глаза еще что-то видели, а плечи не омертвели. Берега зеленели, вода зеленела, казалось, что так будет всегда... Он вспоминал, как совсем недавно, мог одним ударом насадить сразу две рыбины, по одной на каждое острие. Бац — и сразу две! Еще бац — и еще две! А то и все три, как в тот раз, когда они выходили рыбачить вместе с соседом Аменхотепом. Рыба била чешуйчатым хвостом по воде и шла им навстречу, а уж они ей были рады. Вот были времена! Не то что сейчас... Как крестьянин в поле. Пропалываю водоросли, — тяжело вздохнул он. — И вот тебе, откуда ни возьмись, вместо рыбы выудил люльку... Что же мне с тобой делать? — обратился он к малышу, — не отдашь тебя и не продашь!“ Малыш тянул вверх нежно-розовые ручки и хватался ими за пальцы ног. „Ау-гау“, — лепетал он себе под нос, повторяя ритм рассекающих воду весел.
Рыбак решил проплыть еще немного, до камышовых болот, а там выгрузить корзинку на берег. Может, кто из деревенских подберет. А нет, значит, такова судьба, что уж здесь скажешь. Своих, поди, семеро по лавкам. Он двинулся вниз по Нилу, но, когда настало время высаживаться на берег, он почувствовал легкую слабость и дрожь в руках. Руки потянулись к корзине, но внезапно обмякли. Смуглые кисти повисли вдоль туловища, словно рукава у набитого соломой чучела. Он сделал еще одну попытку, но и на этот раз, не смог поднять груз. Онемевшее тело казалось смещенным в сторону и не поддавалось уговорам. Оно будто вовсе перестало ему принадлежать. Будто ослушалось его и начало подчиняться другому — удушливому и глубокому чувству, сковавшему его, как только может сковывать страх.
Ему показалось, будто этот маленький ребенок — есть грань, переступив которую, он впадет в немочь. А за ней и сама смерть. Словно, выбросив корзину за борт лодки, он навсегда перестанет быть тем, кем он был всегда, — сильным и уверенным в силе своего духа. Не будет плыть, не будет ждать, не будет жить. Что подхватит его речная воронка, да потащит вниз, на самое дно, с которого ему уже никогда не подняться. Он отчалил от берега, продолжая грести что есть мочи и вглядываясь в нависающие над горизонтом холмы. „Подожду еще немного и высажу его в соседней деревне — успокаивал он свое расстроенное сердце. — Что же это я так... Ничего страшного, в конце концов не мне тут решать. Не мой он ребенок, да и не молод я. — Но беспокойство уже не отпускало. — Пусть пока полежит тут рядышком, вместе все же не так тоскливо. Вроде не плачет...“ — снова сказал себе он. Они плыли, удаляясь от Гизы, миновали пирамиду Хеопса, Сфинкса, охраняющего ее и другие пирамиды и расположенные рядом поселения. Но и там рыбак тоже не высадил младенца. И после, проплыв уже более сотни узлов, он все еще держал малыша на дне своей лодки, подкармливая фруктами и сладкой водой. Каждый раз он собирался вытащить его из лодки, но каждый раз ощущал невероятную слабость. Он не мог с собой совладать. Чем дальше они плыли, тем крепче наступало осознание того, что он не в силах проститься с тем странным уловом, который преподнесла ему сегодня река.
„И куда же они приплыли?“ — спросил деда Зехарию Марк.
Дед Зехария взял в руки веточку и начертил на песке что-то наподобие воздушного змея с хвостом.
Анна Иделевич 02.10.2018 01:53 Заявить о нарушении
„Вот видите, это карта Древнего Египта. Длинная река Нил, а приплыли они вот сюда, в древний город Мемфис. Там находился некрополь и священные храмы бога Птаха. Там-то рыбак выбрался на берег с малышом в руках и рассказал всем, что это его внук. Там-то и остался его воспитывать. Он назвал его красивым именем — Крам“.
„Крам, Крам... Это Марк, только наоборот!“ — догадался тогда Марк и даже подпрыгнул от радости.
„Ну, может быть, — потрепал его по щеке дед Зехария. — Это мы еще посмотрим... Это во многом будет зависеть от тебя самого. Но мы отвлеклись...
Так вот, в этом самом городе Мемфисе постепенно, выкладывая кирпич за кирпичом, рыбак выстроил новую хижину и обзавелся скромным хозяйством. Мальчик рос, обучаясь рыболовному ремеслу, и узнал от рыбака, каким чудом тот вытащил его из воды.
Уже став юношей, Крам однажды услышал историю Моисея. О том, как на горе Хорив к Моисею явился Бог из горящего тернового куста. Как куст горел, словно пораженный молнией, но не сгорал до конца, уверяя Моисея во Всевышнем провидении. Бог воззвал к Моисею и указал, как вывести народ его из египетского рабства. Рассказал про то, как расступятся воды морские и пройдут израильтяне по сухому дну. Как поразит Бог бессчетное египетское войско. Выслушав историю Моисея, Крам ощутил, как внезапно его захлестнуло острое чувство обиды. Он прибежал домой и взволнованно рассказал обо всем рыбаку.
„Отец, ответь мне, почему Бог избрал Моисея? Почему его, а не меня? Ведь я тоже был рожден у израильской матери и тоже плыл по Нилу в соломенной корзинке! Все совпадает точь-в-точь, будто из одного предания. Только Моисей стал баловнем судьбы, ему были ниспосланы и милость, и почет, а я остался всего лишь бедным, никому не нужным рыбаком. За что такая несправедливость?“
Старый рыбак выслушал приемного сына, затем усадил его за стол и плеснул ему вина из кувшина. Он присел рядом с Крамом и закурил свернутую из виноградных листьев трубку, затягиваясь благовонием и выпуская колечки сероватого дыма.
„Ну, не печалься так, милый мой Крам, — сказал он. — Неужели ты чувствуешь себя столь несчастным?“
„Конечно, нет, отец, я очень тебя люблю, — ответил Крам. — Ты мне второй отец. Но все же... Ведь так несправедливо! Моисей рос во дворце, купался в роскоши, приобрел бессчетное количество сторонников и завоевал славу. За ним пошел весь иудейский народ. Тогда как я — всего лишь лист кувшинки, плыву, покуда меня держит время. Меня не слышно даже в самую тихую ночь“, — ответил Крам.
Рыбак покачал головой, затем пристально посмотрел ему в глаза, словно пытаясь разглядеть что-то важное, в чем был лишь отдаленно уверен. Наконец он произнес:
„Ты еще слишком юн, Крам, чтобы знать всю правду. Но уже слишком самоуверен, чтобы ее осуждать. Я слышу тебя не ушами, а сердцем. Откуда нам знать, в чем истина божественного замысла? Вот глядишь ты на Моисея и кажется тебе, что счастливей его нет на свете. А быть может, он на самом деле Божий раб. Покорный и прирученный, словно домашний осел. И, когда его седлают, он идет туда, куда его зовут. Ступает там, где прикажут. Беспрекословно и слепо внимает указаниям, заветам и урокам, сходящим к нему свыше, не смея возразить или хотя бы осмыслить их суть. Но не равняй себя с ним. Ты, Крам, — Божий сын. Ты дикий, яростный и первозданный, как сама природа. Ты, как дикий осел, тверд и непоколебим. Ластишься к толпе, но от нее убегаешь на свободу. С рождения тебе отведено то, что не дано другим, невиданная, первозданная сила — сила собственной воли! И не приходит Бог во сне и не спускается с неба, лишь потому, что от тебя он ждет другого. Ведь только тогда сын становится достойным преемником отца, когда в ответ направляет на него свой собственный луч света. Когда живет так чисто, будто и нет над ним ни Бога, ни пророка, ни судьи. Когда и сам отчасти становится Творцом! И только тогда, быть может, он вступает в его дом на правах любимого сына“».
Роберт сделал паузу, передыхая. Аэлита ждала.
«„Что же выбрал Крам?“ — спросил я деда Зехарию. Но к тому времени начало смеркаться, и нам пришлось возвращаться домой. Дед Зехария обещал, что обязательно расскажет нам конец этой истории в следующий раз.
Вопреки ожиданиям, услышать деда снова, нам так и не посчастливилось. Судьба распорядилась иначе. На следующий день, состояние его здоровья ухудшилось. дед заболел. Болезнь прогрессировала, В последующие дни он перестал выходить из дома, а через месяц, деда Зехарии не стало... Он умер во сне, с улыбкой на устах в окружении родных и близких.
Анна Иделевич 02.10.2018 01:55 Заявить о нарушении
„Крам, Крам... Это Марк, только наоборот!“ — догадался тогда Марк и даже подпрыгнул от радости.
„Ну, может быть, — потрепал его по щеке дед Зехария. — Это мы еще посмотрим... Это во многом будет зависеть от тебя самого. Но мы отвлеклись...
Так вот, в этом самом городе Мемфисе постепенно, выкладывая кирпич за кирпичом, рыбак выстроил новую хижину и обзавелся скромным хозяйством. Мальчик рос, обучаясь рыболовному ремеслу, и узнал от рыбака, каким чудом тот вытащил его из воды.
Уже став юношей, Крам однажды услышал историю Моисея. О том, как на горе Хорив к Моисею явился Бог из горящего тернового куста. Как куст горел, словно пораженный молнией, но не сгорал до конца, уверяя Моисея во Всевышнем провидении. Бог воззвал к Моисею и указал, как вывести народ его из египетского рабства. Рассказал про то, как расступятся воды морские и пройдут израильтяне по сухому дну. Как поразит Бог бессчетное египетское войско. Выслушав историю Моисея, Крам ощутил, как внезапно его захлестнуло острое чувство обиды. Он прибежал домой и взволнованно рассказал обо всем рыбаку.
„Отец, ответь мне, почему Бог избрал Моисея? Почему его, а не меня? Ведь я тоже был рожден у израильской матери и тоже плыл по Нилу в соломенной корзинке! Все совпадает точь-в-точь, будто из одного предания. Только Моисей стал баловнем судьбы, ему были ниспосланы и милость, и почет, а я остался всего лишь бедным, никому не нужным рыбаком. За что такая несправедливость?“
Старый рыбак выслушал приемного сына, затем усадил его за стол и плеснул ему вина из кувшина. Он присел рядом с Крамом и закурил свернутую из виноградных листьев трубку, затягиваясь благовонием и выпуская колечки сероватого дыма.
„Ну, не печалься так, милый мой Крам, — сказал он. — Неужели ты чувствуешь себя столь несчастным?“
„Конечно, нет, отец, я очень тебя люблю, — ответил Крам. — Ты мне второй отец. Но все же... Ведь так несправедливо! Моисей рос во дворце, купался в роскоши, приобрел бессчетное количество сторонников и завоевал славу. За ним пошел весь иудейский народ. Тогда как я — всего лишь лист кувшинки, плыву, покуда меня держит время. Меня не слышно даже в самую тихую ночь“, — ответил Крам.
Рыбак покачал головой, затем пристально посмотрел ему в глаза, словно пытаясь разглядеть что-то важное, в чем был лишь отдаленно уверен. Наконец он произнес:
„Ты еще слишком юн, Крам, чтобы знать всю правду. Но уже слишком самоуверен, чтобы ее осуждать. Я слышу тебя не ушами, а сердцем. Откуда нам знать, в чем истина божественного замысла? Вот глядишь ты на Моисея и кажется тебе, что счастливей его нет на свете. А быть может, он на самом деле Божий раб. Покорный и прирученный, словно домашний осел. И, когда его седлают, он идет туда, куда его зовут. Ступает там, где прикажут. Беспрекословно и слепо внимает указаниям, заветам и урокам, сходящим к нему свыше, не смея возразить или хотя бы осмыслить их суть. Но не равняй себя с ним. Ты, Крам, — Божий сын. Ты дикий, яростный и первозданный, как сама природа. Ты, как дикий осел, тверд и непоколебим. Ластишься к толпе, но от нее убегаешь на свободу. С рождения тебе отведено то, что не дано другим, невиданная, первозданная сила — сила собственной воли! И не приходит Бог во сне и не спускается с неба, лишь потому, что от тебя он ждет другого. Ведь только тогда сын становится достойным преемником отца, когда в ответ направляет на него свой собственный луч света. Когда живет так чисто, будто и нет над ним ни Бога, ни пророка, ни судьи. Когда и сам отчасти становится Творцом! И только тогда, быть может, он вступает в его дом на правах любимого сына“».
Роберт сделал паузу, передыхая. Аэлита ждала.
«„Что же выбрал Крам?“ — спросил я деда Зехарию. Но к тому времени начало смеркаться, и нам пришлось возвращаться домой. Дед Зехария обещал, что обязательно расскажет нам конец этой истории в следующий раз.
Вопреки ожиданиям, услышать деда снова, нам так и не посчастливилось. Судьба распорядилась иначе. На следующий день, состояние его здоровья ухудшилось. дед заболел. Болезнь прогрессировала, В последующие дни он перестал выходить из дома, а через месяц, деда Зехарии не стало... Он умер во сне, с улыбкой на устах в окружении родных и близких.
Анна Иделевич 02.10.2018 01:55 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.