Искушение

Белки закатила зима.
Река закатала рукавчик.
Мой ангел, вечно лукавящий,
шепчет: «Сойти бы с ума!».

Летят и летят… Я с ними
не видел дальнюю даль,
где боги мудрей и ранимей,
где вовсе не горек миндаль.

А думал, что песня смолкла…
В груди голубая смуть.
Так странно порой за окна
ладони глаз протянуть.

Такое назвать и слов нет.
На мой нетрезвый расчёт,
вот-вот не выдержит, лопнет
беременный светом зрачок.

Мой ангел, мой солнечный заяц,
о, как вертикальна высь!
Но, ангел шепнул, огрызаясь:
«Легко ли весёлым быть?

Иль ты позабыл свирепый
четвёртого брата клич?»
Я молвил: – Не вешай репу,
хотя бы сейчас не хнычь.

Я знаю: грядёт такое,
что кровью не описать,
и будет лишь тот спокоен,
чьи души пока на весах.

Но знаешь ли, не затем ли,
так трудно, так трудно быть,
чтоб эту горькую землю
легко, не тоскуя любить?

И многие, многие ахнут:
«За что нам чаша сия!»
А тот – белобрысый яхонт –
ужель не устал сиять?

На то и дана примета
(четырежды прав Эхнатон):
лишь тот, кто горел на этом,
не будет гореть на том.

Унынием страх поборот,
но первое – худший грех, –
залив с устатку за ворот,
я так напоследок рек.