Сказки Междулесья. XXII век Блёстушки

Как в ветхие времена говорено, что, мол, всё проходит, так оно и есть. Оттого-то зимушка хвостом метельным крутнула, да и сбегла, а мы – вот они, вёсну встречаем. В небесах – сиянье, грязь усохла, над проталинками – пар стоит, мураши выползли – греются, усиками водят, пчёлы на жалейках гудят. Не чудо ли?! И на душе ясно. Ну а как ясно становится, так, значит, самое время на речку Вихляйку идти – солнечные блёстушки собирать. Мы их маленько в банки закручиваем, чтоб зимой во дело применить – на стенки навесишь, так ни дров, ни лампочки не надо, а Фёдор – умелец наш – цельный кумулятор соорудил, так что нам теперь токи, что с городу по проводам текут, без надобы. Из района даже как-то большущая комиссия примчала, всё скумекать тщились, отчего у нас счётчики киловатты по своей оси не вертают. Да так и уехали, не понявши.  Ну, а часть блёстушек мы Змею нашему сносим, этак издревле повелось. Он от энтого – сытый да добрый, блёстушки грызёт, нас не трогает, даже и помогает, бывает – ежли строимся, так он у нас за подъёмный кран трудится. А как брагу по осени понаварит, так дюжину бочёнков – нам, вместе пьём, байки травим.   
И вот сговорились мы, значит, всем сельцом назавтра на Вихляйку идти, я видеофон на стол положил, к печке повернулся – чугунок со щами поправить, а тут в дверь – стук-постук. Отворяю, а радость-то какая! Племяш мой Митька приехал, решил старика проведать! А надо сказать, Митяй-то мой – герой, орёл! Сержант Звёздного Патруля. Да героем и смотрится! Весь-то в эполетах-аксельбантах, ремень, что лал яхонтовый, на фуражке – кокарда, рубинами отсвёркивает. И медалей полна грудь, уж цеплять некуда! Ну, я – на стол метать! Сели, по чарочке сливовочки моей опрокинули, маслятами, брусничкой, уточкой печёной заели. Слово за слово, я ж и говорю, завтра, мол, заутреню отец Никодим кратко сотворит, а напосле мы – к Вихляйке – за блёстушками. А дале к Змею пойдём, мешков с пяток блёстушек ему притащим, чай же, тварь живая, и с нами дружит. Тут Митя мой рожу чуток скривобочил и молвит этак нравственноучительно, вот я смотрю на тебя, дядя Петро, вродь, ты мужик умный, а весь в мракобесии загряз, аж неудобно, какие такие блёстушки? Какой разэтакий Змей? Это всё – антинаучная нелепица, ничего всамделе и нету. Я на племяша покосился и гуторю, Митя, ты ж у меня тут всё детство по Вихляйке проскакал, да сам Змеюшку нашего видал, неужто запамятовал? А Митька насуровился, брови мостиком сдвинул и своё твердит, бредни всё энто деревенские, тёмный вы народ. И слухать ничё не желает. Я головой покачал и говорю, ладно, завтра с нами пойдёшь. Самолично глянешь. А и пойду, отвечает. И ещё мы по две стопочки хватили, да и – спать. Утро, оно, как водится, вечером мудренеет.
А на зорьке отец Никодим нас всех благословил, и двинулись. Блёстушек нападало в энтот год превелико. Кажный, почитай, мешков по пять набрал. А я собираю, а сам-то на Митька поглядываю, как он-то? А он – ничё – молодцом, тоже ползает, собирает, виду не подаёт, что неправ был. В общем, к полудню управились. Пошли по домам, а к часикам трём уговорились снова у храма встретиться, да уж – к Змею. По четвертьмешка скинемся, так драконка наш в зиму не загорюет. Притопали в хату, я на Митю смотрю, он молчит, я молчу. К Змею-то пойдём? – спрашиваю. Кивает. Ну и ладно. Щей поели, футбол посмотрели, да и – пора.
А Змей наш всего-то в трёх верстах и обретался. С пещерки выполз, руки мужикам пожал, баб в щёчки облобызал, те аж зарделись, всех к костру пригласил, свинку лесную жареную отведать, да браги по капельке пригубить. Соскучился, видать. Я сызнова на Митька кошусь, но, смотрю, держится, сомнений не выказывает.
Да не успели и присесть-то, а тут – русалки. Тож по нам заскучали, а как же? – с год не встречались. А они-то у нас по весне – бесхвостые, на своих ножках точёных топают, а красавицы – не сказать! Токмо прозрачные чересчур и внутренность у их вся перламутром плещется. Мы уж и руки подняли – им махать, мол, давайте к нам, но тут Митя мой… Как возопит. А! Химеры нептунские! С места – скок, бластеры в обе руки – хвать! И пульнуть в наших ундинок хочет! Я тож подскочил, держать его, да какой там! Рванул Митя, но откуль-то коряга под ногами взялась! И с маха со всего племяш-то мой и кувыркнулся. Лежит, даже не сопит. Тут уж мы все встрепенулись, а беды-то в одиночку не ходят! Вон же, и впрямь-то – химеры пришельческие! С блюдца спрыгивают, да на нас! И с наядками нашими, и вправду, схожи, страшны только. Мы – кто за что! Я за весло, Фёдор – за тесло, Глафира – за сапог, Настасья – за батог, отец Никодим – за веригу, звонарь Анисим – за ковригу. Но тут девицы речные как маревом дунули, Змеюшка как пламенем пыхнул! А здесь и мы поопомнились, давай нептунцев блёстушками забрасывать! Да так расстарались, что и следа от ворогов не осталось – пыль только да сумрак болотный. Я – к Мите! А наши – за мной. Но тот уж очухался, головой крутит, как вы? – спрашивает. Вижу – живой, я бластеры ему в кобуры посувал, на ноги поднял, а Лизавета уж кружечку с бражкой подносит. Сели мы тогда, уж чинно да мирно, и пировать принялись, до утра просидели.
Митя ещё три денька у меня прогостевал, да поехал, служба, вишь, у них такая неотложная – нас от супостатов космических охранять. Кабы не они – звёзднофлотчики – чтоб с нами было? С десяток блёстушек я ему с собой дал, он и не против. Вдруг, говорит, у нас в космолёте ион топливный кончится, так на блёстушках полетим. И то верно.
Уехал, мне с дороги письмецо скинул, что вот так и так, ты меня, дядя Петро, дурака прости, совсем я в городе от реала оторвался, наплёл тобе всяко-несуразного. Русалкам и Змеюшке от меня, пожалуйста, покланяться и приветы передай. А чего ж не передать? Мне не трудно.   
А инопланетников-то приборы по всей земле зафиксировали, репортёры про Митю вызнали, во всех новостях его опосля показали с новым орденом да с погонами супротив прежних покрасивше. Потом со всей Кочевряженки ко мне шли, да кажный сказывал, экий у тебя, Петро, племяш – не спужался, в бой кинулся! Герой! Так что я даже гордиться стал, голограммку его с сайта вырезал, на стенку промеж блёстушек повесил.  А как не повесить? Орёл! Фотка – вон она – и посейчас там, а что шишка у Митька на лбу, так мужику от энтого только доблести больше.