Шут сидит на кухне дворцовой

Шут сидит на кухне дворцовой,
Травит байки попроще.
Никто не желает смотреть на лицо его -
Даже зеркало морщится.

Даже зеркало им брезгует -
Хотя он хорош чертовски -
Но в глазах - прячется бездна -
И тело - скелетный остов.

И до конца - никто не поймёт его -
И от начала - тоже.
Когда-то он побывал мёртвым.
Потом он нахально ожил.

Несколько раз шута казнили -
Терзали хрупкое тело -
Но он прорастал - бритвенной лилией -
Сквозь камни дворца замшелые.

Но оживал - назло баронам -
Что его оболгали.
И неизменно носил корону -
Свою, шутовскую - нагло.   

Лицо его морщины изрезали -
От вечного смеха злого
Гнать шута прочь бесполезно -
Он заявится снова.

Он в трубу просочится дымом -
В окно - дождевыми каплями.
И вечно останется молодым он -
Паяц в эпатажной шляпе.

Гонят его короли и кухарки -
Но только на всех наплевать ему.
И шут готов станцевать со всяким,
Напялив бальное платье.

Никто его не узнает в костюме -
Его кавалер поцелует.
А шут в ответ рассмеётся безумно
И выдаст остроту злую.

И будет плясать он до рассвета -
Шипеть и ласкаться кошкой.
Бросая наземь, как сигареты,
Остроты - злые и пошлые.

А позже - когда отскоблит утро
Небо от чёрного лака,
Ему захочется почему-то
Не хохотать, а плакать.

И он придёт на кухню покорно
За чашкой крепкого кофе.
И будет под шутовской короной
Кривиться плаксивый профиль.

Кухарка хлестнёт его полотенцем -
Но кофе подаст горячий.
Она понимает - куда ему деться
От роли вечного мальчика?

И себя - не изменить ему -
Так повелось - от века -
Нет у шута друзей и родителей -
Только он сам - и зеркало. 

На самого себя обречён он -
Вечно к себе прикован.
Он смотрит глазами - безлюдными, чёрными -
Не говоря ни слова.

И кофе глотает - чёрный такой же -
Четвёртую чашку, пятую -
И проступают на бледной коже
Алые маки стигматов.