2. Парочке встречных в канун Благовещения

                Я к губам подношу эту зелень —
                Эту клейкую клятву листов —
                Эту клятвопреступную землю:
                Мать подснежников, клёнов, дубков.
                О.Э.Мандельштам
                Воронеж 1937

Чтой-то, братцы, знать, не пользует безверие,
Раз беснуетесь в постыдном извирании?
Плод бездарного плотского лицемерия:
Ваша «публика» попёрла из «собрания»...

Как слиняло ныне пришлое безбожие —
Замусоленный пасьянс очковтирания:
Вот полезло на рожон — и тем стреножено...
Переигран ваш спектакль, «агиткомпания»!

...Шёл трамвай, весенним лесом овеваемый.
Разговор пошёл без преувеличения:
Познаваемо ли, что недосягаемо,
Осязаемо ль, как веточек скрещения?

Эти ветви  – те дары вечнозелёные, –
Овевали нас дыханием предпраздничным,
Как т а  з е л е н ь для поэта истомлённого, –
Утешая благотворною отрадою.

Станут в радость эти в а й и в доме немощных,
Восполняя Гавриилово приветствие.
…Применимы для дарения вполне ещё
Ваши выкладки о внешних соответствиях.

Для биологов — проблема одномерная:
Там расчислены породы леса хвойного.
Но откуда ж эта гордая уверенность,
Что для Бога нету места в том достойного?

Ведь у шишек, у хвоинок — есть смирение,
Что надменно вы пытались пародировать:
Смерть зерна – уже  прообраз воскресения,
А природа — не творение «кумирово»,

Но от Бога ей — уста для откровения,
Что «абсурдом» внеземным увековечены,
Как изгнанника опальные творения,
Где по смерти воскресает слово вещее.

В этой яме – итальянской академии –
Он расслышал героический распев,
На бездюдье прозвучавший откровением,
Что для вечности свершается посев...

Как же внемлют этой правде те убогие,
Что и в немощи вкусили Божьей Мудрости!
Только глухи эти бездари «немногие»,
Как безумен и мир сей с его «премудростью»…

Вестью древней вам и кедр — потомок дальнего.
Что им — Праздник... что им – ветвь Благовестителя...
И, беспечные, сошли в толпу вокзальную —
Всё б подальше от Негиблющих Обителей...

                И в кольцах сердится ещё смола, сочась,
                Но разве сердце – лишь испуганное мясо?
                Я сердцем виноват – и сердцевины часть
                До бесконечности расширенного часа.
                О. Э. Мандельштам
                Воронеж 1937   
Великий пост 2000
-----
  * 6 апреля я выбралась отдышаться в местный дендрарий – это парк на окраине города, где растут разные экзотические растения. Насобирав на земле веточек и шишек, я вдруг решила, что неплохо бы в канун праздника Благовещения доставить утешение друзьям – лежачим больным из дома престарелых. Среди них немало любителей и стихов, и природы.
   Сажусь в трамвай и еду в другой конец города. В руках у меня – огромный букет из разных диковинных веток, в сумке – шишки, листочки, мох, кора и прочие «радости», как назовут их вскоре друзья-инвалиды. Предвкушаю счастливую встречу... Ко мне подходят два довольно приятных человека – один постарше, другой помладше. Отрекомендовавшись биологами, сами начинают разговор –  рассуждают о  породах тех деревьев, ветки которых видят у меня в руках. Я в восторге: информация самая что ни на есть полезная на данный момент –   ведь будет чем ещё порадовать друзей! Убедившись, что я православная, эти двое резко переводят разговор в область веры и неверия. В качестве аргумента появились слова якобы Фомы Аквинского («Аквинета», как подчёркивали они): «Верую, потому что абсурдно». «Да ведь это ещё раньше Тертуллиан говорил», –   отвечаю. Тут-то и пошло… И куда девалось всё их  обаяние! Они заявили, что до меня им никакого дела нет и что их, как они сказали, «агиткомпания»  работает «на публику». Сама «публика» в стороне от дискуссии не осталась. Надо ли говорить, что вера ни в чём не уступила неверию! Вся эта «сумма подтасовок», при всей её изощрённости, уж больно отдавала гнилью в духе «научного атеизма» прошлых лет...  Наши оппоненты распалялись всё больше.  Ища примирения, я спросила их о ливанском кедре, стала читать Мандельштама (трамвай щёл как раз недалеко от той самой «улицы-ямы», которую он так иронически воспел). Затем была попытка сойтись на том, что «душа по природе христианка», и вот тут-то Мандельштам оказался для меня неоценимой поддержкой и опорой… Мир таким образом  был восстановлен. На прощание я поздравила всех с праздником и пожелала тем «артистам»,  подобно другому Фоме, «не быть неверными, но верными». У вокзала те двое вышли, а я поехала дальше.