эпистолярное второе

В.И.

что-то небо недобро в краях, где чернеющей грудью
принимает планета из рук утомленных побеги; 
сколько писем меж нами случится и скольких не будет -
не тревожься –
я помню ещё о чарующем бреге,

на котором слагаются песни, и ждут экипажи       
триумфальных отплытий, встречающих труб ликование;
где нетленно сегодня, несбыточно завтра, и даже
ходят об руку герцог и смерд, что Параня с Гараней;

эта память не яркое пламя, не штамп на конверте:       
чётких линий лишенное напрочь, затёртое слово;
как смиряется зыбь в истязаемой вёслами Лете,
так и я покоряюсь течению жизни простому;

как живётся, рассказывать, друже, и ладно, и будто
бы
суетно, будто бы лишнюю нитку вплетаю
в драгоценную пряжу, и словно перечу кому-то,
что не добр и не вечен, но всё же и непререкаем...

...я пишу про болезни: безжалостно, ровно, с нуля, 
и стараюсь внимать беззаветно познавшим хворобы;            
знаешь, это не сложно: увидеть в глазах короля
детский пешачий ужас от скрипа лекарственной торбы;

как солёные капли лоснятся и тают, когда
наползает на белое поле чернильная клетка - 
беззастенчиво властна и вычурно томна беда:
ей безумный король, что средь пенистой бури - креветка... 

мой ловитор не стар, но брезглив, чересчур осторожен,
исключительно скуп на движение, вреден до боли;
но когда и скрежещет, и свищет, и мелкою дрожью
рассыпается ветер, он рядом, всегда, наготове:

он звериным дыханием гонит всё то, что в угрозы
записалось когда-то, а после - хранилось в скрижалях;
и так нежно молчит, что кругом распускаются розы,
опосля - сквернословит, и веки бутоны смежают;

я слоняюсь по тесным проулкам и таю от света,
что стремительно выхватить всё, что темнее, желает,
и бессвязно твержу заклинания или куплеты,
или молча спасаюсь дворами от грозного лая;

раствориться меж памятных дат – незавидная доля,
да никак не минуешь: что пусто, в том нет и резона; 

пожелай же, дружище, моим берегам непокоя,
ну а я пожелаю покоя твоим горизонтам.