Господи, сбереги

по звез­де на по­гон, де­сят­ки уби­тых нем­цев,
твои ру­ки гру­бы от вин­товки, эмо­ции выж­гли,
но в гла­зах тво­их все ещё яс­но го­рит на­деж­да -
ты не пря­чешь её, ну а я как бе­зумец, смер­тник
про­дол­жаю тя­нуть­ся, сов­сем не бо­ясь об­жечь­ся.

и ведь зна­ешь об этом, ту­шишь ос­кал-улыб­ку,
по­нимая: вот так, брат, по­пали, ка­жись, пос­мер­тно.
кто же знал, что в кро­ваво жес­то­ком бе­зум­ном пек­ле
мы най­дём тех же са­мых ни­чей­ных, ошиб­ку, гнев­но
на­река­емых смер­тным гре­хом и без от­пу­щений.

мы и зна­ем. смот­ришь в гла­за мне и ви­дишь прав­ду,
скры­тую под зе­лёной проз­рачной дым­кой.
рель­сы шур­шат, с Чёр­но­го ве­ет прох­ла­дой,
я при­жимаю вин­товку, и мысль «ошиб­ка»
тут же от глаз тво­их пе­пель­ных ис­че­за­ет.

я и не знаю, не ду­мал, но Бог рас­су­дит,
прос­то од­нажды я по­нял, что бес­по­лез­но
пря­тать улыб­ку, пь­яно ис­кать гла­зами,
там, ещё в мир­ное вре­мя, тот зал, Одес­са,
ты за ро­ялем в ве­сен­ние ин­сти­тут­ские.

мне во­сем­надцать и я так на­ив­но зе­лен.

я и не ду­мал, что вско­ре те­бя уви­жу,
что под по­гона­ми юность рас­кро­шит бре­мя.
гос­по­ди, глу­по зву­чит, аж до дро­жи стыд­но,
но ког­да зна­ешь - не у те­бя лишь сты­нет
кровь от всех мыс­лей: «вот бы ос­тался жив он,
вот бы вер­нулся, дай бог, и про­дол­жил служ­бу».

ес­ли б за­метил, мо­жет быть по­нял рань­ше,
не бы­ло б столь­ко не­выс­ка­зан­но­го, боль­но­го.
Ро­дина мать, вот что се­год­ня важ­но.
ны­не и прис­но, в эти ми­нуты, веч­но,
но го­воришь вдруг: «ты ну­жен», и за­мира­ет
что-то под рёб­ра­ми, мо­жет, и са­мо сер­дце.
и ты не пом­нишь ни ро­ту, ни свое мес­то,
где ты сто­ишь под прис­таль­ным и при­цель­ным.
а за спи­ной взры­ва­ет­ся смот­ро­вая,
и чье-то сер­дце прон­за­ет­ся ог­нес­трель­ным.

мо­ре шу­мит, бь­ет­ся об гор­дый бе­рег,
рель­сы по­ют об тём­ном и нас­то­ящем,
что пред­сто­ит нам пе­режить и по­верить
бу­дет не прос­то. нам по­мога­ет вре­мя.
зав­тра с ут­ра нес­ломлен­ный Се­вас­то­поль
с горь­кой улыб­кой нам от­во­рит ла­зей­ку.
мо­жет, не зав­тра, мо­жет ког­да-то «пос­ле»
кто-то уй­дет, ко­го-то из нас не ста­нет.

ос­та­ет­ся си­деть в плац­кар­тном, ду­шить:
«сог­рей ме­ня»,
ощу­щая спо­кой­ствие. ти­хо, ви­сок к вис­ку,
про­бира­ет­ся что-то до бо­ли род­ное и со­вер­шенное,
на гру­бых ла­донях вы­учен­ное на­изусть.

и я знаю - ду­ша твоя свет­лая, доб­рая, щед­рая,
из те­бя сос­то­ит Все­лен­ная, плос­кость, ось.
про те­бя бес­силь­на лю­бимая ге­омет­рия,
как ни бил­ся, оп­ре­деле­ния не наш­лось.

и вот так вот си­деть, не ды­шать, не бо­ять­ся, чувс­тво­вать,
как в хо­лод­ных ру­ках ста­новит­ся чуть теп­лей,
а за эти­ми тон­ки­ми сте­нами ль­ёт­ся му­зыкой
ввысь, где нет ни­чего, кро­ме пы­ли и са­молё­тов,
и ос­ко­лоч­ных взры­вов в смер­тель­но прек­расном све­те.

мы вый­дем за дверь, зах­ва­тят шу­мы вок­за­ла
ту­да и об­ратно рас­ка­чивать ам­пли­туду.
мы спря­чем в ши­нели то, что здесь нын­че – сла­бость.
ос­та­нет­ся вре­мя и вый­дет за на­ми сле­дом,
да­тиро­вав боль в на­чале со­роко­вого.

без­домная сказ­ка при­дет и, об­няв за пле­чи,
по­может прос­нуть­ся и что-то су­меть вспом­нить,
вот толь­ко от лжи­вых стра­ниц ни чер­та не лег­че,
и эта лю­бовь единс­твен­ный смысл не сдох­нуть.

но здесь и сей­час, так близ­ко, мы ви­дим по­вод
еще по чуть-чуть рас­тя­гивать вре­мя до свет­ла,
и это спо­кой­ствие, ум­но­жен­ное на сло­во

«от смер­ти, от стра­ха, от пуль, я про­шу, сох­ра­ни его».

и сол­нце сквозь ще­ли ва­гона не тро­нет глаз тво­их,
а лишь ос­то­рож­но на­пом­нит, что нуж­но – жить.
не важ­но, ка­ков ты – бе­лый, нем­чи­на, крас­ный ли -
каж­до­му есть, за что про­дол­жать ид­ти,

каж­до­му есть за что по­гибать, сра­жать­ся.
я кла­ду в твою ру­ку свой крест и шеп­чу: прос­ти.
за то, что так поз­дно, так страш­но, так без­воз­врат­но
те­бе рас­ска­зал, как...

- Гос­по­ди, сбе­реги.