Ворчун

Ворчун
Былинки Александра Ракова
ВОРЧУН

Чего уж там, люблю поворчать: то не так, это не эдак — что дома, что на работе, иногда на улице — по обстоятельствам. Только при начальстве язык прикусываешь. И тут повезло: нет у меня начальства — и все тут. Сам я себе начальник. Вот и приходится день-деньской, не покладая рук (выражение неудачное, потом заменить надо), наставлять подчиненных или просто под руку подвернувшихся (выражение неудачное, потом заменю) учить уму-разуму, как что делать положено и вообще — как правильно жить.

Большинство не слушается, приходится бурчать им в след: «Я же говорил тебе, почему не так сделал?» А если и верно сработает — все равно ворчу — привычка такая. Знакомые внимания не обращают, мимо ушей пропускают, а кто учиться не хочет, огрызаются еще: «Ты бы жену свою воспитывал, политработник такой-то!» Ну, вы понимаете, культуры у людей маловато…

Да разве я женой не занимаюсь! Да в первую голову — жена-то всегда под боком. Правда, в тонкости стирки, глажки, уборки и готовки не вмешиваюсь — на конечный результат указываю: вот так надо было и так, а не эдак, соли побольше, масло пораньше, резать помельче и так далее.

Поворчу-поворчу и сяду к любимому столу «былинки» писать — штука тоже непростая, умственная. А жена подойдет сзади, погладит, как маленького, по лысеющей голове и скажет: «Отдохни ты, солнце мое, устал, поди, всем замечания делать».

А я возьму ее за руку и ни словечка не выдам: все-то она давно ведает, «былинка» моя ненаглядная…

Он был ворчун —
Не больше, чем любой.
Она ж его
За это укоряла,

Она ему
Частенько повторяла:
— Что будет
В старости с тобой!

Шли годы…
Он ворчал,
Она ворчала,
Он ей в упрек,
Она его в штыки:
— Что будет в старости!.. —
И замолчала.
Они давно уж
Были старики.

Василий Федоров †1984

 …Это ты, старик, одинок? — не понял кто-то. — Ты редактор кучи газет, пишешь интересные книги, у тебя друзей… да и человек ты, уж чего там, неординарный. Хандра на тебя нашла посконная, русская. Ты ее водочкой… да раззудись плечо…

Со мною бедами все делятся,
Коль принимаю я душой.
И мне давно уже не верится,
Чтоб кто-то с радостью пришел.

Евгений Еськов, г.Макеевка

— Поверь, друг, нет одиночества выжженнее моего — пустыня сахарская. На работе нелады, близкие люди стали дальними, болезнь сосудов замучила. Вокруг — все, а в кругу — ноль.

ПУСТОЙ ОБРЯД

Суровой повседневности обряд, -
Вопрос: «Как жизнь?» И тут по ритуалу:
«Да ничего». — Ну будь…» — «Вот так-то, брат…»
Но человек начнет мало-помалу

Рассказывать: «Такие, брат, дела… —
Сначала так, с неловкостью, несмело. —
Жена на той неделе умерла.
Дочь что-то, между прочим, заболела.

Зашел бы. Как-никак…» Я на него
Гляжу. Он козырек надвинул. «Э, он плачет…»
…Спроси: «Как жизнь?» — ответит: «Ничего…»
Но это ничего еще не значит.

Евгений Винокуров

Я кричу: «Братья, с вами хочу!» А все проходят, пожимая руку, о здоровье спрашивают, о творческих планах — и растворяются в пустоте толпы. И не приноровиться к ним, хотя старательно подражаю лицам, тоже интересуюсь здоровьем и планами; ладонь вперед, слабое пожатье, ладонь вперед и опять слабое пожатье…

— Брат, погоди, потолкуем. Что-то на душе худо, муторно…

— Прости, коллега, встреча.

— А ты, брат?

— Иду рецензию выбивать. Сам знаешь…

Братья, братья, плохо мне, братья!

— Брат, на вот томик стихов и почитай в уголке. Лекарство верное, проверено.

И затаился я в уголке с книжкой. И стал читать дивные стихи. В оркестре души поменялись инструменты и заиграли другое. Стало еще одиноче…

Безсильны любимые книги,
безсильны великие мысли,
опять озверелые крики
над улицей темной повисли.

Безсильны цветы, облака,
и полная неба река,
и желтые листья березы,
и красные листья осины,
плывущие в заводи синей.
Безсильны Тургенев и Блок.
И Пушкин почти одинок…

Игорь Шкляревский