День развлеченья, день насмешки

«Смешно мне говорить… об этом… с вами…»
И я закрыл лицо рукой.
Друзья, обидевшись, ушли.
Я слышал. Но не отнял от лица руки.
Тут кто-то тронул вдруг моё плечо.
Я знал, что я увижу:
безмерно надоевший облик скуки,
среди которой я живу.
Ну, так и есть: он был передо мной.
«Ну, что? - спросил я полуобернувшись,
уставясь взором ей в передник. -
Ну, беленький передник,
форменное платье, всё знаю.
Знаю, что под ним.
Ну, что ты скажешь мне?
Поди. Нет, сядь. Вот здесь, со мною рядом.
Твой осторожный глаз готов смеяться,
он холоден, он отражает злую одурь.
Ты зеркало чужое, злое,
лишь тело добро у тебя,
мясисто, мягко, глупо.
Его и надо брать
без размышления, без звуков нежных флейты
в ненастный вечер где-нибудь в сарае.
Да всё равно мы беса не утешим».
В присосках теста
вязли все мои слова,
и ни одно изюминкой не стало.
Тогда я понял, отлетел дух жизни,
что средь раскормленных теней
мне суждено все дни мои влачить.
Мне страшно, Боже!
Смилуйся, когда возможно,
толкни меня, от спячки разбуди.
Мне страшно, страшно,
я кричать не смею.
Где я? За что?
Я больше не хочу!
Под потолком,
язвительно мигая,
светилась белым окороком трубка.
Плыл чадный шум и подлый шорох
Скользящих ног, визгливых голосов.
Противно было мне доверить
всей в пятнах скатерти
свой сокровенный ужас.
Я на пол выблевал
всю жизнь мою,
весь перец, жирную свинину,
салат овечий,
похоть дня и ночи;
и полетел, и закружился.
Мне было всё равно, где падать.
И больше ничего не помню.
Я долго плыл, потом вернулся в детство,
на ёлку, узнававшую наряд
 пред первым балом
в догадках о стыде за наготу.
Узор блестящий: ёлка засверкала,
а у меня заныл вдруг шейный позвонок.
И я очнулся. Вовремя остановился.
Нет, никогда не надо возвращаться
назад, в пещеры, где у начала
брезжит свет, от детских болей розово-тревожный.
Мне не дано досуга для игры,
накрыто сердце чёрной тучей града.
Он бьёт, когда посев восходит,
ни одного не дал мне урожая.

Так я лежал, когда чужие руки
меня по залу волокли, как труп.
Всю жизнь я плачу. Я на это создан.
Бунт мой смешон
средь студенистых тел
медуз, которых не поранишь.
Я знаю тайну: это перевоплощенье,
Круг перехода в рыхлое, сырое,
чему не ведомы ни боль, ни гнев,
ни ртутного термометра скачки.
Мне приготовиться покорно надо
перенести, как застывает кровь.