МЯСО

Странно, но первым моим прочитанным словом было слово «МЯСО». Мне было лет шесть. Жили мы тогда в посёлке угольщиков под городом Кемерово, со странным названием Анжеро-Судженск. В Сибири. Отец уволился из армии и завербовался туда на работу. На шахту крановщиком.

Из Москвы в Сибирь! Почему? Да потому что никак не смогли ужиться с мамой отца. Моя мама не ко двору там пришлась.

Поселили нас в бараке. В Анжерке, так называли тот посёлок, район, где пришлось жить, весь был в низких, как будто присевших бараках. Серые сараи, расположенные вдоль улицы, имели одну тяжелую дверь и много подслеповатых маленьких окон. Окна, расчленённые на несколько частей деревянными рамами, упирались в завалинку. Было такое впечатление, что они утопают в ней или растут из неё: криво, несговорчиво, как придётся. Внутри барака - длинный коридор и много разномастных дверей- обшарпанных, увешанных навесными замками, многие залатаны фанерой или изрисованными детскими каракулями картонками. За дверьми- небольшие комнаты с жильцами. А жильцы разные, очень разные, очень.

Отец сутками был на работе. Приходил домой чёрный до такой степени, что первое время мы с братом его боялись и прятались под железной, с растянутой почти до пола сеткой, кроватью. Но когда папа раздевался у порога, черными оставались кисти рук и лицо. А на чёрном лице сверкали огромные глаза. Он был похож на негра! И это было очень страшно!

Потом мы привыкли к этому необычному образу, смеялись над ним и с удовольствием помогали маме отца отмывать. Отец садился в алюминиевую детскую ванну. Он в ней не умещался, коленки торчали до самых плеч. Широкие темно-синие сатиновые трусы до колен прилипали к худым ногам. Отец намыливал голову серым хозяйственным мылом, которое имело неприятный запах, но зато пены было много! Батя фыркал, плотная, как вата, пена летела кусками в разные стороны, а мы смеялись, ловили её и размазывали по своему лицу. Громко галдели и смеялись, поливая водой из бака на голову отцу. Вода была приготовлена заранее из снега. Мама приносила ведрами снег с улицы и топила его в баке на печи. Мы с братом наперегонки черпали воду из бака, а мама ругала нас за то, что много талой воды расходуем, ведь вода в баке быстро кончалась. Это были очень счастливые минуты, которые я часто вспоминаю, вороша свои воспоминания из детства.

Всю неделю мама шила платья из очень красивого шифона, креп-жоржета и крепдешина. Ткани раскладывались на чистом полу, мама кроила детали платья и сшивала их вручную. Я, просыпаясь ночью, видела, как мама, низко склонившись над изделием, шьёт. Её профиль в тусклом свете лампы до сих пор стоит у меня перед глазами и прядь волос, которую она торопливо постоянно закладывает за ухо, продолжая свою кропотливую работу.

А в субботу, часов в пять утра, нас с братом поднимали и вели на рынок. Родители никогда не оставляли нас одних. Везде таскали за собой. Мама надевала на себя новое платье и стояла в толпе как манекен, держа меня крепко за руку. К ней подходили женщины и о чём-то спрашивали. Мама меня толкала в спину, чтобы я бежала к отцу. Отец доставал из-за пазухи небольшой свёрток, давал мне и я несла его маме.
Вот так мы продавали сшитые мамой платья.

Внезапно могла образоваться облава. Мама тащила меня за руку так, что я спотыкалась, падала, получала подзатыльник, и опять мы бежали. Бежали все. В разные стороны. Кто куда! Спекулянтов ловят, кричали люди, но тоже бежали, чтобы не попасть под горячую руку в милицию.
С отцом и братом встречались уже дома. Родители долго обсуждали событие утра, считали мятые рубли, распределяли, что на ткань, что на продукты, что на чёрный день.

Однажды, это была зима, мы шли на рынок. Я отчётливо помню это утро. Отец в шинели, он долгие годы ходил в шинели, не мог расстаться с ней после армии, мама в пальто из драпа. Пальто было осенним, тёмно-синего цвета. На голове пуховый платок. Мы все были в валенках. И мы шли продавать мамины платья. Было ещё темно. Раннее утро. Но народ, похожий на чёрные тени, поскрипывая снегом под подошвами обуви, двигался к рынку. Молча. Спешно. Укутавшись в высокие воротники. Пар клубился над людским потоком. Мороз.
Вдруг я увидела силуэт барака впереди. Фонарь, качавшийся из стороны в сторону, освещал вывеску тёмного цвета. А на ней белыми толстыми буквами было написано «МЯСО»!
- Мама, мясо, смотри, там мясо, - кричала я.

Тени чёрных силуэтов, похожие на людей, оборачивались, многие останавливались, смотрели в нашу сторону,мама дёргала меня за руку, успокаивала, и спрашивала, откуда я знаю, что там мясо?
-Мама, там написано мясо! Прочитай – мя-со!
-Леонид, Галя наша читать умеет! Она прочитала слово!

Этот миг очень значим для меня. До сих пор не пойму, умела я тогда читать, или нет. Мясо в нашем доме было редким угощением. А мне его всегда очень хотелось. Может быть, я просто узнала вывеску, которую видела раньше. Но она по сей день перед моими глазами, освещённая качающимся фонарём, то появляющаяся, то исчезающая, но с чётким словом, написанным печатными белыми буквами «МЯСО».

А мясо я, практически, не ем. Видимо, привычка с детства – его частое отсутствие. Мясо у нас было только по праздникам.