На пляжах Тавриды...

На пляжах Тавриды знойных безлюдно,
где солнце стекает в кипящего пива стакан,
в дюну окурок вогнала нога пожилого верблюда,
с ним ушлый и потный мальчишка – цыган.

Бронзовый малый ухмылкам не внемлет,
лишь звонкого голоса пошлый кимвал,
для тех, кто от хмеля еще не ленив и от зноя не дремлет
с диковинным зверем, на память, портрет продавал.

Тихим заливом глаза исполина наполнились солью,
от яркого солнца прозревший, я в них различал:
чаек крикливых сварливые стаи, посуду пустую,
не гостеприимного моря чуждый причал.

Смешная картина закатного фона,
Солнце спешит за утёс.
Горб словно парус пустыни фрегата,
наполненной влагой не вылитых слёз,
вместо морского, пассата.

Здесь старый корабль, он давно на приколе,
цыган, с ним недавний укол,
задумчиво сплюнуть, вспомнив о воле -
главный в их жизни прикол.

Уже спустя какие то минуты, твои усталые черты,
рабочий стол украсят вместе с той конторской сукой,
чей лай едва расслышишь ты,
когда твой караван влеком лишь жажды мукой.

Собаки лают, караваны ходят,
и он хотел бы встать, но некуда идти,
последний свой причал где только не находят,
большие корабли на шелковом, пути.

Шелк очень скользкий, не найти фарватер,
а жизнь прожить – пустыню перейти.
Пустыня – это море, там барханов волны катят,
и караваны там сбиваются с пути.

Пустыня - это небо, в нём миражи,
как крепости воздушные висят;
и караванов вереница, даже,
летит, не ходит, как на море говорят.

Он помнил, но уже не так подробно,
свой караван, и красные глаза погонщика Али,
дарбуке в такт качался пленнику подобно,
в плену давно осевшей в памяти пыли.

Он видел, но уже довольно смутно:
уходит караван, копытами взрывается земля.
Останется лежать на берегу корыто-судно
и ржавый якорь для большого корабля.

Июль 2015  Арсений Базаров