На полевой опушке

Солнце уже клонило к закату, когда я вышел из села. Дорога вела по свежему лугу среди густой и сочной травы – не смотря на начало июня, травостой пошел в рост из-за ранне-весенних обливных дождей и гроз. Сразу заголосили жаворонки, урча и трелькая на все лады. Их серебристые колокольчики пронзали  вечернюю высь и купались в лучах  закатного солнышка. Они с летней  высоты провожали меня вдоль всей дороги.
Небесный свет мягко таял в горней глубине. Заря загоралась аж на северо-западе – начались короткие воробьиные ночи. Вечерница и утреница тянули друг к другу багрецы-руки. Лазурь от темно-синеющей на юго-востоке постепенно   яснела и перетекала в светлую голубизну, а ближе к закату насыщалась  легко-золотистой поволокой – даже не оттенка, а вида едва заметной паутинки. После этого слой небес румянился, нежно и просторно. Еще ниже рудел в густой и плотный тон. Солнце изжелто-ровно уходило за лес.
Обычная  полевая дорога с разнотравьем по обеим сторонам – очельям - тянулась то в пригорок, то мимо овражка. Жаворонки переливчато несли песнь с подтеньковками, журчанием и посвистами. Правда пение уже доносилось не с неба, а откуда-то с боков. Там в мягких травах укладывались пернатые щебетуньи на короткую ночь. Вдруг из сырого ложка с порослями ивы и черемухи подал голос коростель: «крэк-крэк», чудится, что издали крякает утка, только более резче и отрывистей. Потом крэканье послышалось из другого укромного ложка.
Вскоре справа луг кончился и началось ржаное поле: озимь стояла ровной бодрой стеной, кое-где высотой с мой рост. Она едва колыхалась от  вечернего свежака со стороны темнеющего леса.
Наконец, огненным боком светило коснулось самых высоких лесовин. Небо же было необъятно-чистое, лишь несколько облачков парило где-то в запредельной выси. Древесные недра полыхнули-заиграли, принимая в себя жар-свет, лесные вершины поплыли, залучились. Боковые оперенья легких облачков вспыхивали – горели.
Солнышко низилось, вскоре ополовинилось, потом превратилось в огненную полоску, последним выдохом подвигая хвою и ветки, погасло. Лишь золотисто-розовый всплеск из-за окоема указывал лучинкой на закатное чело и вещал о прекрасной завтрашней погоде.
Не смотря на конец дня, в воздухе мелькали  жучки и мотыльки разных калибров. Паучки сторожили свои паутинки во ржи, а ласточки попарно рассекали надполье. Они празднично - радостно слагали сказ, что ныне был не последний веселый день, что и завтра Бог подаст щедрый утренний свет всему миру, не забудет ни одной малой птахи, ни крохотной земной козявки.
Световая межа уходила с небосвода, облака багрели с насолнечной стороны, а другая их часть была сизо-темная. Розовый блеск на  небольшое  время выявился на противоположенной от заката части небес. Ветер задышал росистыми перетягами. Я пощупал траву – она покрылась росой. По деревенским приметам роса – к вёдру, а безросица – к близкому ненастью.
Как будто сквозь бездонную бирюзовую твердь проглянула первая звезда. Мигнула – погасла, снова выглянула, силясь пробить в небесье колодец. Пробила. Тонкий ее свет сквозил словно из иного мира. Другие же звезды только намекались в бескрайних просторах. Они не могли взглянуть в полную силу на землю, будто солнышко слепило их крохотные сапфировые очи.
Не спеша спускаюсь в ложбинку. Рожь на скате поднимается выше леса и четко вырисовывается на фоне заката. Колосья с короткими усами, словно взносистые боровины, ряд за рядом вытягивают свои силуэты на злато-багряном всплеске ушедшего дня.
Там во ржи кто-то трепыхнулся и резко выкликнул: «пить-попить, пить-попить…». Перепел слетел со своего гнезда и пьет в густели росистые настои – травяные чаи. Где-то в глубине нивы есть у него становище, которое никогда не выдаст, но на вечерней и утренней зорьке почему бы не попеть. Можно переждать короткую июньскую ночь в 3-4 часа, чтобы снова послушать, как начинают  в предрассветье петь перепела и жаворонки, пророча славу новому дню.
Заря медлила уходить, казалось, что солнышко нырнуло за чащи и движется параллельно земле. Грань небесного свечения постепенно смещается на север. Вот выглядывает еще пара-тройка звездочек, потом ровно щедрой рукой их разбрасывают по бусневатой глубине целыми пригоршнями. Только в закатных луговинах не было ни одной звездочки – полоса яркой насыщенной лазури окаймляла ровное, ничем не колеблемое заревое сияние. Оно прятало звездные самоцветы, поэтому небесный сев не давал нежных ростков. Вот облака погасли и почти потерялись в высоте, наступил миг сокровенного созерцания небесного дола.
Незаметно посвежело, насекомая мелюзга пропала. Я провел рукой по ржи – роса и тут опочила. Поднес ладонь к лицу – влага пахла ржаным хлебом. Потом нашел полынный куст, подышал ароматом горького настоя. Бодрит.
Незаметно подошел к лесной раменьке. Уже издали  слышны высвисты и перещелки соловья. И чем ближе к опушке, тем больше этот ночной солист глушил пенье полевых птиц. Исчезло пение жаворонков и перепелов, наконец, соловьиная торжествующая мелодия осталась единственной на всю природу. Она занимала все внимание и слух, все остальное на слух не воспринималось – настолько это пленяло душу.
Кромка леса своим могучим плечом заслонила отзори. В подлеске уже было неотличимо – где какое дерево стоит, все сливается в одну темно-зеленую гриву. Сзади редкими огоньками выглядывает село. Ветерок легко доносил травяные духмяны и овражную сырость.
Чудесная ночь, точнее сказать предночие, отночие, суночь…как-то это должно обозначаться в мудром русском языке. Но чем же выразить эту скоротекущую северную красоту, сияние долгих отзорий, когда заря с зарей сходятся накоротке, а темень только на малый миг смежает небесные очи.
А может, это и выразить никакими словами нельзя?