ДАДА муза во мне разжирела

 

В пункте приема макулатуры об пыльное оконное стекло билась жирная муха. Пыль замирала в солнечных лучах.
В ларьке работала женщина уж очень широкой кости. Она имела неосмотрительность одеться в такую жару в темные одежды: солнце прилипало к ткани, и тело прело. Типичная "буфетчица".
Я семи лет от роду в коротеньком платье и белых носках притащила в этот ларек стопку перевязанных газет. Тетка Лена заплатила мне целых восемь рублей.
Она подняла стопку:
-Зевс всемогущий, как ты смогла это притащить? Тяжело же.
-Кто такой Зевс?
-Это Бог греческий.
Я ничего не поняла, но решила не уходить и послушать эту своеобразную женщину. Она села на табуретку и, бросив руки на колени, стала откровенничать.
-Две с половиной тысячи лет назад, когда я жила на Олимпе и звали меня Эрато, а не Елена Витальевна, я проводила ночи у разных поэтов. Мы создавали нежность и чувственность, но тебе это, Иринка, пока не понять. И угораздило меня влюбиться в Анакреонта. Мне и так на Олимпе было скучно, а тут я совсем перестала появляться на глазах у отца и других богов. Зевса это злило. Однажды он вытащил меня прямо из постели Анакреонта и приказал идти домой, на Олимп. Придурь. А я взяла и не пошла. Он и крикнул мне, что больше я не вхожа на Олимп и нет теперь никакой разницы между мною и обычной женщиной. Правда бессмертной он меня все же оставил. А Анакреонт как узнал, что я перестала быть музой, так и бросил меня, - Елена Витальевна совсем скуксилась, - и дружна я теперь не с поэтами, а с газетными огрызками посредственных журналистов. Муза поэзии заведует приемом макулатуры, - она тяжело вздохнула, - несчастнее меня только падший ангел Семёнов, который когда-то жил при Боге, а теперь депутатничает, ворует. Слушай, Иринка, - она посмотрела мне в глаза и дала денег, - возьми стольник и сбегай мне за "Турбослимом".