Это было у моря. Посвящается Ю. Кашуку

 Это было  у моря…

        Где – не только лазурная пена. Где есть такая улица – Алеутская или 25-го Октября. На улице – дом. Именно такой, в каком и должен находиться Союз писателей. В старинном доме с поэтическим названием «Серая лошадь»… И было это двадцать шесть лет назад. Или двадцать семь?…
 И была я – на тот момент студентка владивостокского художественного училища, очень серьезно занимающаяся поэзией, боготворящая Цветаеву и Вознесенского, и мечтающая поступить в Литинститут.
      Прочитав где-то, что существует литературная студия при Союзе писателей, я, прихватив тетрадку со стихами и пару не пишущих подруг для смелости, явилась однажды вечером туда. Предъявила тетрадку. Как пропуск, и, выслушав немало нелицеприятных слов по поводу уровня своего стихосложения, уже готова была ретироваться обиженная на весь белый свет. Ибо уверена была, что стихи мои если не хороши, то, хотя бы довольно гладко слеплены. Но… Но тут появился Он. Не – высокий, не - красивый, не – молодой. В пиджаке и черном свитерке под горло с лысиной и в очках.
 - А как Ваша фамилия?
 - Кузьмина.
 - Прекрасная фамилия…А имя?
 - Тамара.
 - Не менее прекрасное имя.
 Он взял мою тетрадку и, прочитав первое что попалось, а попалось вот что:
      Уходит лето… Не жалей –
      Излечит осень от печали.
      Ты только сам себя вначале
      Спаси от крика журавлей.
 И изрек, картавя: «Хотя бы за это стихотворение ее можно взять».
 И я с разбегу, с размаху, с разлету попала в замечательный мир. Мир под названием «Мастерская». Это был мир «взрослых» молодых поэтов и прозаиков, которые объединились под началом Юрия Иосифовича Кашука.
 А теперь – первое лирическое отступление… Или философское?
 Мастерская – мастер. Подмастерья. Слова одного корня. У каждого мастера – своя мастерская. И уровень этой мастерской зависит от уровня самого мастера. Так вот, Юрий Иосифович Кашук был Мастером высокого уровня. И хорошим учителем. Поскольку умел еще и научить. Бережно и властно выпестовывал он каждого из нас. Становил на крыло.
 Саша Лобычев, Татьяна Вассунина, Раиса Мороз, Саша Радушкевич, Федор Макаров, Саша Куликов, Витя Ненилин – самый молодой, школьник кщк. Это поэты. Были еще и прозаики. Я их помню хуже, хотя на прозу тоже ходила. Жила от четверга до четверга. В четверг с утра меня начинало потряхивать от предвкушения. Предвкушения погружения. В поэзию и прозу.
 Помню несколько часовую лекцию – «Маяковский и поэты» «Сатирикона», когда наши студийцы даже покурить не выходили, боясь пропустить поток замечательной информации, исходящей от нашего Мастера. Было и обсуждение литературных новинок, вроде «Плахи» Айтматова. И ведь беседы наши не касались узко литературы. Мы обсуждали кинематограф, музыку, изобразительное искусство.
 Одним из самых ответственных моментов был разбор нашего собственного творчества, когда за длинным столом все сначала слушали, а потом раздавалось:
 -Ну, что, нра? Или не нра?
 И на бедного поэта обрушивался град замечаний. И в тот момент, когда ты готов был рьяно защитить свое детище, положено было молчать. Уж такие правила. Зато, когда все, наконец, выговаривались, автор, уже успокоившийся, благодарил коллег за правильный анализ его творчества.
 Иногда нас – самых младших, приглашали на посиделки к Саше Радушкевичу. Или к Раисе Мороз. И там был чай, бутерброды на сизый сигаретный дым, и – разговоры, и – споры о литературе и не только о ней.
 Такая взрослая богемная жизнь. Я совсем забросила учебу. Мастерская – вот что было главным в моей жизни. И главным был Кашук Юрий Иосифович. Понемногу о узнавала о его жизни. И то, что на самом деле он был Полищук, а Кашук – это фамилия его отца, погибшего на войне. Что вырастила его мама. ( Это ей он посвятил «Месяцеслов» – одно из самых замечательных своих произведений). Он плавал на рыбообрабатывающих базах, учился, работал журналистом. И- собирал стихи приморских поэтов. Потом, благодаря ему выходили книжки. Лысенко, например. Он и нашу «нетленку» собирал. И сам писал, конечно. И стихи и прозу. А вот в Союз писателей его что-то не принимали. Когда вышел его роман «Черная береза», я думала – ну, вот теперь-то должны принять. Ан нет!
 Почему мир так несправедлив к таким, как он?
      У меня сейчас есть две книжки Юрия Кашука. Одна – знаменитый «Месяцеслов», другая – тоненькая , без обложки «Одна любовь». Наверное, одна из первых его книжек и, наверное, любовь в названии не случайна. Любовь вела его по жизни. И не только к женщине. Любовь к своей стране, к родным местам, к тому исконно русскому, что у каждого из нас где-то внутри. Вела его и любовь к хорошей литературе и к тем людям, которые ее создавали.
      Второе лирическое отступление.
  Кашук  и Джаз.
 Почему-то каждый человек (на мой взгляд) звучит на свой лад Кашук для меня ассоциируется с джазом.
      И снова снег,
      И снова снег.
      Не первый снег,
      Но вечный снег.
 Это же блюз! Такой грустный блюз. Не тяжелый, но значительный.
 Или его стихотворение про стол: «Зеленое сукно старинного стола».
 Это тоже могло бы стать блюзом.
 И даже, когда я читаю «Месяцеслов», все эти колядкияяяя. Запевы, подорожные, святки – такой языческий народный джаз. Народные инструменты, знакомые слова, но - композиции выстроены так необычно вкусно. Они – звучат!
 И мы, когда варились в одном котле «мастерской» тоже звучали. Каждый по-своему! А Кашук, будучи композитором по сути, слышал наши голоса и выстраивал наш оркестрик в довольно стройный и гармоничный ансамбль. А тот, кто диссонировал – отлетал.
 Книга – это тоже концерт, или диск – на современный лад. Но книга – это уже что-то незыблемое неизменное, как если бы джазовую импровизацию записали бы нотами.
 А простое общение, в том числе и посиделки, и обсуждения совместные – это импровизации, которые только со временем облекаются в форму, т.е. принимают форму печатного слова.
 Тогда вышла кассета – несколько тоненьких книжечек под одной суперобложкой. Это были, наверное, первые изданные произведения нашей мастерской.
 Во второй такой же кассете должна была быть я . Но - не случилось, не сложилось. Меня захлестнула совсем другая волна.
 В последний раз я видела Юрия Иосифовича случайно, в трамвае. Глаза его были усталыми, улыбка  грустной. Он приглашал в гости. Я обещала. Но не зашла.
 Но до сих пор, когда читаю что-нибудь новенькое, словно слышу знакомое:
 -Ну, что, Тарама? (это он так называл меня иногда) – нра? Или не нра?
 -Нра, Юрий Иосифович!
 Конечно, нра!

Владивосток, Приморье