Память детства. Часть 5

Память детства

Часть 5. Больничные истории

Содержание:
01 Горечь обиды
02 Зондирование
03 Новая больница
04 Лицемерие
05 Тоска
06 Тётя Галя Киселёва
07 Спор
08 Сползающий матрац
09 Олечка
10 Аппендицит
11 Перевязка
12 Опасная бритва «Ракета»


Будучи ребёнком, я часто лежала в больнице. Первые «больничные» воспоминания начинаются с четырёхлетнего возраста. Детская больница-стационар находилась на окраине города. Помню массивную дверь с огромной ручкой, до которой я пыталась дотянуться. Помню первое переживание, с которым я столкнулась в этом заведении.


01 Горечь обиды

Мне около четырёх лет. Я лежу в больнице. Мама принесла мне баночку виноградного сока. Открыв сок, она налила мне его в стакан, остатки закрыла крышкой, подписала на этикетке мою фамилию и отдала нянечке. Я капризничала и просила, чтобы баночка осталась у меня. Нянечка сказала, что все «передачки» хранятся в особом шкафчике, что вечером я смогу допить сок, и убрала банку.  Вечером я стала просить, чтобы мне налили сок. Но услышала, что никакого «моего сока» здесь нет. Я сказала, что мама на моей банке написала мою фамилию, и показала эту банку. Мне ответили, что на этой банке написана фамилия другой девочки, которую сегодня выписали, и что сейчас этот сок разделят между несколькими детьми. Помню, какие горькие чувства обиды и несправедливости переполняли меня. Слёзы душили меня, я горько плакала. Мне не столько было жалко «своего» сока, сколько я чувствовала себя обманутой и преданной взрослыми тётями в белых халатах.

Будучи постарше, я узнала, что иногда из шкафа с «передачками» лакомились старшие дети. Возможно, так оно и было в тот раз. Но баночка «девочки, которую выписали», была точь-в-точь, как моя и даже подписана она была так же. Я до сих пор помню это первое горькое чувство несправедливости и жестокости окружающего мира, и могу сказать, что оно нисколько не меньше подобных чувств взрослого человека.


02 Зондирование

Мне лет 6-7. Я лежу с холециститом. Палаты огромные. Ежедневно я вижу девочек с проглоченными резиновыми шлангами. Это называется – зондирование. Наступает моя очередь подобного испытания. Семь или восемь безуспешных попыток проглотить ненавистный шланг. Ассоциация с пытками. Пелёнка вокруг горла, медсестра суёт в рот шланг, рвотный рефлекс, кашель, слёзы, сопли, чувство ужаса.   

Ночь. Вечером напилась лимонаду, теперь мне не до сна. На соседней кровати – девочка с красивым именем Марьяна. У неё болит живот. Она стоит на четвереньках в кровати, качается взад-вперед и стонет. Иду будить спящую медсестру.


03 Новая больница

Больница была трёхэтажная.

Отделение, где я лежала, находилось на третьем, последнем, этаже здания. По одну сторону коридора находились: холл для отдыха, окно которого выходило на никогда не открывающийся балкон, столовая, раздатка, душевые, туалеты и несколько маленьких палат. Из окна холла был виден городской стадион. По другую сторону коридора располагались несколько закрытых секторов, называемых «постами». У каждого поста был свой номер и отдельная медсестра.

Центральный «пост» состоял из довольно большой комнаты, по обе стороны которой находились большие, коек на 12-15, палаты. Палаты от «поста» отделялись стеклянными перегородками, чтобы медсестра могла «смотреть в оба» за вверенными ей маленькими пациентами. «Посты» на торцах этажа были устроены также, как и центральный, за исключением того, что одна из палат была небольшая, всего на четыре койки. В каждой палате была раковина, стояли кровати и, между ними, тумбочки. Тумбочки ежедневно тщательно проверялись, в них можно было хранить только одежду, книжки и игрушки. Никакой еды! На спинке каждой кровати висел белый полотняный мешочек для предметов личной гигиены, полотенце и маленькая клеёнчатая бирочка с именем и фамилией пациента.

Все основные процедуры проводились в центральной комнате, где находилась медсестра. Там стоял стол, шкаф для лекарств, стеклянный шкаф с различными медицинскими принадлежностями и препаратами, кушетка, процедурный столик, столик с индивидуальными стаканчиками. Три раза в день мы все выстраивались в очередь перед маленьким столиком, каждый со «своим» стаканчиком, где получали таблетки и уколы. После чего дружно направлялись в столовую.

Кстати, ненавистную мне манную кашу я могла есть только в больнице. Ни в детском саду, ни дома было невозможно заставить меня съесть больше двух ложек этой густой, противной смеси манной крупы, молока, сахара и сливочного масла. Да ещё и, бывало, с комочками. Бр… А больничная каша – была «что надо»! Жиденькая, растекающаяся, так что её можно было аккуратно собирать ложечкой движениями по окружности тарелки и наблюдать, как быстро уменьшается количество этой, голубоватого цвета, кашки. И как легко она проглатывалась! Дома я всегда просила сварить мне манную кашу, «как в больнице». Но это – никогда никому не удавалось сделать.

Больше всего в столовой все дети любили полдник, на котором нам, кроме всего прочего, давали полакомиться и «передачками», которые приносили нам родственники и которые нельзя было держать у себя. «Передачки» состояли из фруктов и сладостей и хранились в столовой в специальном шкафу, на тарелочках, где лежала бумажка с фамилией обладателя содержимого. Иногда, поздно вечером, после отбоя, когда медсестра уходила на другой «пост» поболтать с другой медсестрой, мы прокрадывались в столовую и брали свои «законные» конфеты, пряники, печенья в палату, потихоньку ели, а остатки прятали под подушку, чтобы съесть «завтра».

В праздничные дни в столовой проходили и мини-утренники. Помню «Праздник урожая», на котором дети «представляли» и хвалили какой-нибудь овощ или фрукт. У каждого на голове был бумажный ободок с прикреплённым изображением. Я была – «баклажан». Мне было доверено сказать такие слова: «Баклажанная икра – так вкусна, полезна!» На этом же празднике мы пели предварительно разученную песенку с такими грустными словами:
Осень, непогодушка…
Тополь пожелтел.
Вдруг на ветке скворушка
Песенку запел.
Ветка чуть качается,
Дождик не кончается,
С нами старый скворушка
До весны прощается.
Было и так печально от того, что ты в больнице, от того, что рядом нет мамы, от того, что на улице осень, а тут ещё и такая жалостливая песня!..

«Раздатка» - любимое место для девочек постарше. В «раздатке» стояли большие ванны для посуды, и вечером, когда все уже укладывались, нам позволяли мыть индивидуальные стаканчики. Стаканчики хлорировались, споласкивались, разносились по «постам». Я очень любила наклеивать мылом на каждый стаканчик полосочку бумаги, на которой были написаны фамилия и имя «хозяина» стаканчика. «Раздатку» мы любили ещё и потому, что там стояли подносы с нарезанным хлебом, аккуратно накрытые белой тканью. После «официальной» работы «посудо/стаканомоек» можно было пронести украдкой несколько кусочков хлеба в палату и немножечко, на сон грядущий, подкрепиться всем, кто ещё не уснул.

Почти всегда я лежала в больнице с обострением хронической пневмонии. Лечение, как правило, всегда было «традиционным»: 40 уколов пенициллина (по 4 укола в день в течение 10 дней), плюс 20 уколов витаминов В1, В6 и «розовенького» В12, плюс таблетки и физиопроцедуры.
Кабинеты физиопроцедур находились на другом этаже. Я любила ходить и на ингаляции, и на тубус-кварц, и на электрофорез, и на УВЧ… Во-первых, совсем не больно. Во-вторых, хоть какая-то смена обстановки… Посиди-ка всё время в палате! Ни на улицу, никуда нельзя! А ещё если тебя попросят отнести вниз, на первый этаж, температурный лист – так вообще счастье! Температурный лист выкладывался ежедневно для родителей, которые приходили «навестить» своих чад. Почему-то видеться с родителями можно было крайне редко. О том, чтобы навещающим подняться в палату, не могло быть и речи. Иногда позволялось самостоятельно спуститься на первый этаж, чтобы минут 5-10 побыть с родителями. Но, большей частью, «встречи» происходили путём «переговоров» через форточку.


04 Лицемерие

Практически ежегодно, весной или летом, детский стационар «гостеприимно распахивал» для меня двери, которые закрывались за мной почти на месяц, лишая не только свежего воздуха (прогулки в больнице предусмотрены не были ввиду отсутствия территории), но и общения с родными, встречи с которыми, почему-то, в основном, сводились к принесённым «передачкам» и «общению» через открытую форточку, высунувшись в которую я, обливаясь слезами, орала: «Мама (или папа), забери меня отсюда!». На что мама отвечала, что осталось совсем немножко и надо потерпеть. Но – всё по порядку…

Впервые сюда я попала, когда мне было 8 или 9 лет. Мама привела меня, и мы довольно долго ждали, когда нас примут. Я тешила себя надеждой, что, может быть, меня не оставят здесь. Потом женщина-врач долго выспрашивала маму о моём здоровье, слушала мои лёгкие, мяла живот. Убеждения в том, что мне обязательно нужно подлечиться, мало вдохновляли меня, но всё-таки, я согласилась с ними. Чуть позже выяснится, что на словах дать согласие проще, чем выполнить его на деле. Когда пришла пора расставаться с мамой, из моих глаз покатились слёзы. Я цеплялась за маму и никак не хотела отпускать её. Медсестра, которая должна была отвести меня в отделение, была очень доброжелательна: «Такая замечательная, красивая, девочка! Не надо плакать!» Ласково она начала меня уговаривать, что «это ненадолго», что «мама скоро придёт», что «наверху много хороших деток». На удивление, её уговоры подействовали на меня, я успокоилась и, доверчиво протянув ей ладошку и помахав другой рукой маме на прощанье, стала подниматься с доброй тётей по лестнице. Но, как только за мамой закрылась дверь, оказалось, что я «дрянная девчонка», «такая большая, а реву, как корова» и прочее, прочее… От неожиданности у меня даже перехватило дыхание… Я оторопела… Я ещё не знала, что такое «подлость» и «лицемерие», но ощутила их всем сердцем. Как же так?! Только что – доброе, ласковое лицо и, мгновенно -  злая, презрительная маска. А какие гадкие слова, какой омерзительный тон! К тому же, «добрая» тётя так больно вцепилась в мою руку, что вырываться было бесполезно…  Какая обида, какая жалость к себе захлестнула меня! И не только к себе! Моя бедная мамочка думает, что её любимая доченька в добрых руках, а на самом деле -  попала в лапы такого чудовища!  И слёзы теперь были не только из глаз и из сердца, нет! Плакало всё моё существо!!! От разлуки, от обмана, от подлости, от гадости!

Дорогие мамы и папы, бабушки и дедушки, учителя и медицинские работники, просто дяди и тёти! Чувства и слёзы детей – вовсе не «глупости» и не «ерунда», как порой кажется! Они очень глубоки и запоминаются надолго. Особенно, когда что-то происходит впервые… Душа ребёнка – также ранима, как и душа взрослого. Потому что даже в раннем возрасте ребёнок – личность. Хорошо бы взрослым всегда помнить об этом…


05 Тоска

Первый раз в эту больницу я попала, кажется, с холециститом, так как в процессе неоднократно подвергалась «пыткам» зондированием. Первая моя встреча с медперсоналом уже описана в истории «Лицемерие».

Итак, с «доброй» тётей мы поднялись на третий этаж, где я была из рук в руки «передана» медсестре.
Положили меня в большую палату на центральном «посту». Моя кровать стояла у окна и с медсестринского поста почти не просматривалась, так как стеклянная перегородка в изголовье моей кровати была «прикрыта» большим шкафом. Место было хорошее! Единственная проблема – это тараканы, которые ночью ползали по стенам. Тараканов я боялась! И на ночь всегда отодвигала кровать от стены. И всегда вдобавок к «забери меня отсюда!» кричала через форточку: «Здесь тараканы!».

Днями напролёт я читала книги. Любимой книжкой в этот период у меня была «Четвёртая высота» Елены Ильиной. Книжка про Гулю Королёву. Гуля «помогала» мне справляться с тоскливыми днями, тянущимися бесконечно. К тому же, я начала собирать фантики. Каждый фантик тщательно разглаживала и вкладывала между страницами книги. Особое место занимали «золотинки» от конфет. Они были разноцветными: белые, жёлтые, зелёные, синие, красные и ярко-розовые! Потом, когда я выйду из больницы, мы с подружками будем на улице делать «секретики»! А фантики и, особенно, «золотинки» в «секретиках» – это особое чудо! Но, о «секретиках» можно поговорить чуть позже…

Длительный томительный день с маленькими радостями заканчивался. А вечером, после отбоя, наступала настоящая тоска! Я долго не могла уснуть. Ворочалась в кровати, пытаясь лечь поудобнее. Но сон не шёл! И я начинала вспоминать маму и папу, бабушку и дедушку. Это ещё было ничего. Но, когда я представляла себе маленькую сестрёнку, которая тоже, наверное, скучает без меня… Хоть я и старалась плакать тихо, вскоре из моего «уголка» начинались доноситься всхлипы… Я была просто несчастна… Хорошо, если в ночь дежурила тётя Галя Киселёва. Она всегда могла меня успокоить. А если кто другой, то слышалось строгое: «Ну-ка, хватит! Всех детей перебудишь! Спи давай!»


06 Тётя Галя Киселёва

Тётя Галя Киселёва. Конечно, я обращалась к ней по имени-отчеству. Но между собой мы, дети, называли её именно тётей Галей. И очень любили её дежурства. Она никогда не кричала. Всегда была весёлой и доброй. Даже уколы делала не так больно, как другие. К тому же, была очень красивая!

Так вот, только тётя Галя понимала мою тоску. И часто позволяла мне то, что хоть как-то облегчало моё пребывание в больнице. В такие, очень уж «пессимистичные», моменты, она брала меня в «помощницы». Все спали, а мы сидели с ней за её столом и раскладывали по пакетикам лекарства на завтра. Чёрные маленькие пакетики с белыми наклеенными полосочками фамилий были распределены на три коробки: «утро», «день», «вечер». Тётя Галя брала лист назначений, раскладывала по пакетикам основные лекарства, а я вкладывала в пакетики кругленькие витаминки. Витаминки были разные. Мленькие жёлтенькие – витамин С, белые – витамин А, крупные жёлтые – поливитамины.

Раньше, когда больница ещё находилась в старом бараке, я всегда удивлялась, как могут из одного чёрного пакетика, три раза в день, в мою ладошку падать совершенно разные таблеточки? Что ли внутри пакетика есть какие-то перегородки? И вот теперь «тайна» раскрыта! Оказывается, для каждого приготовлено ТРИ пакетика, а не один, как я всегда думала. «Утро», «день» и «вечер»! Открытие!

Работа была монотонной и, как только я начинала «клевать носом», меня потихонечку провожали в кровать, где я спокойно и быстро засыпала.

Иногда нужно было нарезать белые полоски с фамилиями. На индивидуальные стаканчики, на баночки для анализов, на чёрные пакетики. Иногда – наклеить мылом эти полоски. В общем, тётя Галя всегда знала, как отвлечь меня от грустных мыслей.

Остальных медсестёр я не помню. Мне кажется, только тётя Галя Киселёва нас действительно любила. Нет, я не хочу сказать, что все остальные были злыдни и мегеры! Нет! Но для них мы все были – просто пациенты. А для тёти Гали – каждый из нас представлял личность.


07 Спор

Палата была огромная. Из 12-15 девочек разного возраста, мне запомнилась одна. Демещенко Света. Она была чуть младше меня, училась в первом классе. Маленькая, светленькая, с короткой стрижкой и каким-то необычным, хрипловато-грубоватым низким голосом, Света немного напоминала мальчишку.

Не помню, на какой почве возникла дискуссия о том, сколько за один раз может выпить человек. И Света сказала: «Да я могу выпить целую трёхлитровую банку!»
- Ты что? Трёхлитровую банку не сможет выпить даже взрослый!
- А я смогу!
- Хвастунишка! – стали поддразнивать подружки по палате.
- Спорим, выпью? – настаивала девочка.
- Да у нас и банки нет, чтобы проверить! Что спорить-то?
- Как нет? А это? – и Света вытащила из-под своей кровати пустую трёхлитровую банку.

У Светы было заболевание с красивым, как мне тогда казалось, названием – пиелонефрит. Накануне ей назначили анализ и дали большую банку для сбора суточной мочи. Банка была чистая. День только начинался.
Тут же, в углу палаты, был умывальник. Недолго думая, мы набрали в банку воды из-под крана. Света начала пить. Мы все изумлённо смотрели. Полбанки она одолела запросто, почти залпом. Дальше дело пошло с трудом. Мы даже немного испугались.
- Смотри, не лопни!
- Не лопну! – Света перевела дух и стала пить дальше.
- Может, хватит? Не надо больше! – пытались мы остановить маленькую упрямицу. Но она только махала в ответ рукой, глубоко дышала и допивала воду. И вот – сделан последний глоток.
- Ничего себе! Вот это да! Молодец! – нашему удивлению не было предела, и мы наперебой восхищались «подвигом» Светы.

Дальше было вообще интересно! Начинался сбор суточной мочи. Трёхлитровой банки оказалось недостаточно. Мы тихонько посмеивались, глядя, как изумлённая медсестра не успевала добавлять всё новые и новые баночки, которые наполнялись и наполнялись. В конце концов, Свете принесли горшок и сказали использовать его. После обеда «источник иссяк», и горшка вполне хватило до следующего утра.

Утром пришла какая-то женщина забрать анализы в лабораторию.
- А это что за батарея? – удивилась она, вытаскивая из-под кровати кучу баночек. – Ты зачем налила в банки воду?
- Я не наливала, – ответ был правдивым. Мы это знали.
- Как это не наливала? Столько мочи быть не может! Ой, да тут ещё и в горшке! Для чего ты разбавила мочу водой? – рассердилась женщина.
- Я не разбавляла.
- Она не разбавляла! Не разбавляла! – наперебой закричали девочки.
- Просто она очень много выпила воды, - сказал кто-то.
- С ума с вами сойти можно! Придётся тебе повторить анализ. Эта жидкость для исследования не годится! – сказала женщина и вышла из палаты.


08 Сползающий матрац

В следующий раз меня положили на тот же, центральный, «пост», только в палату, которая была слева от «обиталища» медсестры. Эта палата тоже была огромной. Кровати стояли в четыре ряда, по три-четыре в каждом ряду. Мне досталось место, с двух сторон окружённое пустым пространством. Надо сказать, место мне очень не понравилось. Во-первых, оно было со всех сторон «на виду», а я этого не любила. Во-вторых, матрац всё время норовил сползти то в одну пустую сторону, то в другую. Ночью со всем этим как-то ещё можно было справиться. Главное, уснуть, не ворочаясь. А вот днём, на «тихом часу», сползающий матрац был настоящей проблемой. Дело в том, что «тихий час» для меня не существовал никогда. Ни дома, ни в детском саду, ни в больнице, ни в санатории, короче – нигде – днём я спать не могла! Сколько ни пытались меня «приучить», ничего не выходило. Я всегда лежала тихо, никому не мешая, и мне через некоторое время переставали пытаться «закрыть глаза». Иногда даже позволяли читать книгу. Но медсестра, которая дежурила в день моего поступления, была незнакомой и ничего не знала о моих «особенностях».

Подошло время дневного отдыха. Я легла под одеяло и тихо лежала, разглядывая белый потолок. Но – не лежалось. Я повернулась на один бок, затем – на другой. И почувствовала, что матрац немного свесился с одного краю. Поднявшись с кровати, чтобы поправить матрац, услышала окрик:
- Это что такое? Кто разрешил встать?
- У меня матрац сползает, - миролюбиво ответила я.
- Меньше крутиться и вертеться надо! Матрац у неё сползает! Принцесса какая! Закрывай глаза и спи! И не смей больше вставать! – грубость и категоричность такого обращения мигом «включили» защитную реакцию. К тому же, я стала старше, мне было лет 10-11, и меня уже труднее было довести до слёз придирками и разными «мелочами», как раньше. Я шла в тихое, но упорное противостояние.

Я «послушно» закрыла глаза. Как всегда, не засыпалось. К тому же, неприязнь к моей обидчице росла. Лежать стало неудобно. Повернулась на бок. И так не удобно. Перевернувшись несколько раз, почувствовала, что вместе с матрацем съезжаю влево. Но – вставать запретили. Слегка перемещаюсь к середине кровати. Матрац продолжает неумолимо «двигаться» влево. Тихая злость начинает закипать внутри. Чтобы не упасть вместе с матрацем, я цепляюсь за спинку кровати. Но – процесс продолжается, и скоро матрац почти весь свешивается вниз, а я лежу на его противоположной стороне, который уже приближается к краю кровати.

- Да что же это такое? Ты что себе позволяешь? – раздаётся над ухом. Открываю глаза. Эта противная тётка стоит рядом со мной.
- Ничего не позволяю, просто лежу. Вы же не позволяете мне встать, чтобы поправить матрац, - дерзко отвечаю и смотрю на неё с вызовом.
- Встань и поправь! – она поворачивается и уходит за свой медсестринский стол.

То ли меня переложили впоследствии на другую кровать, то ли поменяли матрац, но каких-либо ещё неудобств, связанных с этой палатой и медсестрой я не помню.


09 Олечка

Весна. Май. Мне 13 лет. Лежу в больнице. На этот раз – на торцовом «посту». Палата маленькая, всего на четыре кровати. Кроме меня, в палате ещё две девочки: одной лет семь-восемь, другой - пять. Маленькую зовут Олечка Е., но все дети в отделении называют её Епифашка. Нельзя сказать, что Олечка – всеобщая любимица. Скорее – наоборот. Её несносный характер раздражает всех.  Я знаю, что у Олечки какая-то серьёзная болезнь, поэтому она очень полная. Ей недавно сделали операцию, и она с гордостью демонстрирует всем большой шрам на животе. Видя такой шрам и слыша перешёптывания медсестёр, мы предполагаем, что Олечка может скоро умереть, и поэтому снисходительно относимся к её многочисленным капризам и выходкам.  Однажды Олечка достаёт из своего пакета яблоко и протягивает мне: «Хочешь?»  Я отказываюсь: «Спасибо. Кушай сама».  Мне удивительна её щедрость. Раньше она никогда ни с кем ничем не делилась. Оля протягивает яблоко другой девочке: «На, возьми яблочко». Та, ничего не подозревая, берет яблоко и откусывает от него. И тут раздается громкий рёв нашей Епифашки. Тут же в палату вбегает медсестра. Оля, продолжая вопить на всё отделение, показывает пальцем на девочку и кричит: «Она у меня яблоко отобрала!!!» Девочка ошарашена и от неожиданности теряет дар речи. «Ты же сама её угостила!» - моему возмущению нет предела. «Не смейте у нее ничего брать!», - медсестра возвращает яблоко орущей Оле и выходит из палаты. «Надо же, - думаю я, - такая маленькая, а уже подлая».


10 Аппендицит

Случилось это в 1974 году. Было мне в то время почти 8 лет. Как-то раз, среди ночи, я проснулась от боли в животе. Вызвали «Скорую помощь». Приехавшая доктор сказала, что похоже на аппендицит. Нужно поехать в больницу. Меня увезли в хирургию. Взяли анализ крови. Результаты анализа не подтверждали предположений, и меня оставили до утра под наблюдением. Между тем, мне становилось всё хуже и хуже. Боль усиливалась, появилась тошнота. К утру рвало одной желчью, а боль была нестерпимая. Если ещё пару часов назад я боялась операции, то сейчас я лежала и кричала, чтобы её сделали поскорее. Страх ушёл совершенно. Мне было всё равно, что со мной будут делать, лишь бы помогли избавиться от этого мучительного состояния. Взяли повторный анализ крови, но и он был нормальным. Всё-таки решили прооперировать. Я не могла дождаться, когда же меня возьмут на операцию. Наконец, около 11 часов, за мной пришли.

Операционная показалась мне огромной. Там было очень светло и довольно прохладно. Хирурги все были в белых халатах, шапочках и масках. Даже на ногах у всех была белая тряпочная обувь. Бахилы – как объяснили мне потом. Дяденька-хирург сказал мне, чтобы я ничего не боялась, что будет совсем не больно и что во время операции я буду спать. Я ответила, что ни капельки не боюсь. Посередине стоял длинный высокий стол. Мне помогли забраться на него. Накрыли до подбородка простынёй. Сказали, что сейчас на лицо наденут маску, а я должна просто лежать и спокойно дышать. «Да-да! Только поскорее!» - нетерпению моему, казалось, не было предела. Маска была как из твёрдой резины. Она закрывала и нос, и рот. Пошёл запах эфира. И вдруг я почувствовала, как с меня снимают простыню. «Подождите! Подождите! Я ещё не заснула!» - закричала я из-под маски. «А тебе ещё никто ничего не собирается делать» - послышался голос дяденьки-хирурга. И всё. Наступила чернота.

Как оказалось, прооперировали меня вОвремя! Что называется, успели! По словам хирурга – минуткой позже – и был бы разрыв аппендикса и, как следствие, перитонит. Так что простой аппендицит оказался очень даже непростым! Операция длилась целый час.

Очнулась я уже в палате. Страшно хотелось пить. Открыла глаза и сквозь какую-то пелену увидела маму. Она была в красном трикотажном платье.
- Мама, пить! – прошептала я запёкшимися губами.
- Нельзя, доченька! Потерпи! Сейчас я тебе губки смочу. - И мама приложила мне к губам смоченную водой марлечку.
- Нет! Не надо тряпочкой! Дай мне водички! - умоляла я и плакала.
- Я же тебе говорю, доктор сказал, что нельзя. – Видно было, что маме очень жалко меня, но она была неумолима и только смачивала мои губы.

Я  то проваливалась в сон, то просыпалась. Мама всё время была рядом. Жажда мучила меня, всё тело болело, я тихонько скулила.

- Потерпи немножко, скоро станет лучше. Завтра уже можно будет пить, – пыталась утешить меня мама.
- Ага, завтра. До завтра можно умереть без воды, - горевала я.
- Без воды до завтра не умрёшь, а вот если попить, то можно умереть.

Перспектива умереть меня не прельщала. И я решила терпеть.

На следующий день мне разрешили немного воды. Чайную ложечку. Потом ещё одну. Вот так вот, в час по чайной ложке… А к вечеру мама принесла мне куриный бульончик. Он был золотисто-прозрачный. И вкусный-превкусный! Вот когда я оценила возможность кушать!

На третий день мне сказали вставать. Какой там вставать! Любое движение причиняет боль!
- Я боюсь! – кричала я, когда меня попытались приподнять.
- На операцию бежать не боялась, а тут боишься? – засмеялся хирург. – Ты же смелая девочка! Давай, ещё раз попробуем! Надо обязательно вставать! Ничего, что немного больно, так и должно быть!
Потихоньку меня поставили около кровати.
- Вот, молодец! Постояла немножечко, а теперь чуть пройдись. Хоть от кровати до кровати, -  подбадривал меня хирург, придерживая за плечи.
Согнувшись, как маленькая старушка, и поддерживая свой живот, делала я свои первые шаги после операции.
- Ну, и хватит пока! Теперь ложись.

Через пару дней я уже смело «летала» по палате и по коридору. А дней через пять у меня вообще не было никаких болезненных ощущений.

Эта больница, хирургия, мне нравилась больше, чем предыдущие, в которых я успела побывать уже не раз. Во-первых, здесь никто за тобой особо не «следил», не заставлял закрывать глаза во время «тихого часа», не одёргивал. Во-вторых, здесь лежали одни взрослые. Я была единственной на всё отделение маленькой девочкой. И, конечно, и медперсонал, и все, кто лежал со мной в палате, относились ко мне очень хорошо. И в-третьих, и это было самое главное, ко мне всегда пускали маму. И папу, и бабушку с дедушкой. Каждый день. А с ними можно было даже ненадолго выходить на улицу, в больничный дворик. И даже учительница, Вера Михайловна, могла навестить меня! И «передачки» никто не забирал и не прятал в большой шкаф в столовой. Тут и столовой-то никакой не было! Кушать приносили прямо в палату! Но, всё равно, я скучала по дому, по маленькой сестрёнке и даже по школе.

На седьмой день сняли швы. Я так радовалась! Я прыгала и скакала на кровати, держась за её спинку!
- Ура! Завтра домой! – всё во мне ликовало.
- Ты что так прыгаешь? Тебе ведь только сегодня швы сняли! – испуганно воскликнула моя соседка по палате, ненадолго выходившая и вернувшаяся. – Швы же разойтись могут!
- Не разойдутся! – весело отреагировала я, но прыгать перестала.

«Обезьянье» поведение даром не прошло. Швы разошлись. И я застряла в хирургии ещё на три недели.


11 Перевязка

1974-1975 учебный год был для меня, второклассницы, весьма «урожайным» на болезни. «Не одно – так другое, не другое – так третье», – говорила моя мама. Больницы менялись одна за другой. Сначала был холецистит. Потом – месяц пролежала в хирургии с аппендицитом. Разошедшийся шов ещё зажил не полностью, но меня выписали домой, сказав приезжать на перевязки ещё некоторое время.

Наконец-то, я дома! Но, уже в первый мой «день свободы» мама заметила, что белки моих глаз имеют желтоватый оттенок. Она насторожилась. И к вечеру же, посмотрев на неестественный цвет того, что из меня выходило, вызвала «Скорую помощь». Сомнений быть не могло – это был гепатит, а проще - желтуха. Меня тут же увезли в инфекционную больницу, а маленькой сестрёнке, с которой я была всего несколько часов, назначили гамма-глобулин.

Сорок томительных дней и ночей предстояло мне вынести в полной изоляции от родных. К тому же, из дома нельзя было взять ни книжек, ни игрушек, ничего! Даже одежду, в которой я была, возвращать не полагалось. Мне выдали полный комплект больничной одежды. Трусики, маечку, коричневые колготки и, вместо традиционного больничного халатика, довольно красивое, совершенно новое платьице. Платьице мне очень понравилось. Оно было тёмно-синее, с мелкими беленькими цветочками. Отложной воротничок, длинный рукавчик, впереди пуговички, расклешённая юбочка, поясок – мне всё пришлось по вкусу. И по размеру – как будто специально для меня сшито!

Палата была узкая и очень высокая. Особо разглядеть мне ничего не удалось, так как привезли меня почти ночью. Единственно, что я запомнила, это то, что кровать, на которую меня положили, стояла под окном. Я повернулась к ребристой батарее и, тихо плача, постепенно ушла в сон.

Утром, после обхода, я сказала, что мне нужно сделать перевязку и показала заклеенный шов от аппендицита. К кому я обратилась с этим вопросом, я не помню. Но, спустя годы, думаю, это были не врач и не медсестра. Возможно, это была санитарка… Не знаю… Потому что ни один здравомыслящий медик не смог бы разрешить мне то, что случилось дальше. Мне позволили самостоятельно сходить в хирургию. Вдвоём с разрешившей мне «поход» женщиной мы спустились по лестнице и вышли на крылечко.
- Ты знаешь, куда идти? – спросила она меня.
- Конечно, тут же недалеко, - я показала рукой в сторону моего бывшего «пристанища».
- Только не задерживайся, сделают перевязку – и сразу назад.
- Хорошо! – и я по тропинке пошла в сторону хирургии.

«Больничный городок» со всех сторон был окружён заборчиком, все его здания находились рядом друг с другом. Заблудиться было невозможно!

Было тёплое летнее утро, пели птички, пахло степью.  Я не торопилась, наслаждаясь свободой и самостоятельностью. Ещё бы! Сама иду на перевязку!

Поднявшись к нужному кабинету, я заглянула в дверь.
- Здрасьте! Можно?
- Здравствуй, здравствуй! – приветливо ответила мне медсестра. – Заходи! Ты сегодня с кем?
- Ни с кем! Я сама пришла! – гордо ответила я.
- Сама?! – удивилась медсестра, видимо, подумав, что родители ждут меня на улице.

Сняв старую повязку и обработав шов, она начала приклеивать мне новый лоскут марли медицинским клеем.
- Какое у тебя красивое платьице! – похвалила она мой новый наряд.
- А это не моё!
- Как не твоё? А чьё же? – засмеялась медсестра.
- Не моё! Больничное! Это мне в больнице дали!
- В какой больнице? Тебя же выписали?
- И снова положили! Тут рядом, в инфекционную!
- Как в инфекционную? А что с тобой? – встревожилась медсестра.
- Желтуха… - вздохнула я.
- Как желтуха?! А кто тебя отпустил?!
- Медсестра.
- А ну ка, давай быстренько возвращайся и больше не приходи сюда! – вид у неё был испуганный. - Перевязки тебе должны делать там, где ты лежишь.
- Ладно! Спасибо! До свидания! – и я побежала назад, огорчённая, что утренних «прогулок» больше не предвидится.

А дальше потянулись серые, унылые дни со сплошными «нельзя». Нельзя на улицу, нельзя, даже изредка, встречаться с мамой и папой, нельзя переговариваться через форточку, нельзя заходить в другие палаты, нельзя шоколад и шоколадные конфеты, нельзя жаренные пирожки, нельзя разные вкусности. К тому же, по соседству, в других отделениях – страшные болезни: дизентерия и менингит. О том, что моя болезнь тоже для кого-то страшная, как-то не думалось…

Кто-то из девочек, лежавших со мной в палате, сказал, что от желтухи можно быстро вылечиться, если съесть запеченную в булочку живую вшу. Бр-р-р… Я знала, что вши – насекомые, но никогда их не видела. И очень переживала, а вдруг мама тоже знает об этом и как-нибудь принесёт мне булочку, а там будет вша… Выписаться побыстрей мне очень хотелось, но не таким же способом! Время «заточения» продолжалось…
За несколько дней до моей выписки к нам в палату положили девочку, у которой были эти насекомые. Я старалась держаться от неё подальше, опасаясь, что вши могут переползти ко мне на голову. Запах в палате стоял препротивный, так как вшей в то время уничтожали дустом. Но, как ни сторонилась я вшивой соседки, домой принесла полный комплект этих мерзких букашек. Скучать моей маме я не давала…


12 Опасная бритва «Ракета»

Только недавно мы переехали из центра Сарани в новый, только начинающий строиться, микрорайон со странным названием: РТИ. Название позже объяснилось очень просто. В начале 70-х годов неподалёку от Сарани было построено огромное промышленное предприятие всесоюзного значения – Карагандинский завод резинотехнических изделий, сокращённо – завод РТИ. Для Казахстана это была стройка века. В строительстве принимали участие не только молодёжь со всего Советского Союза, но и специалисты из Великобритании. Для работников завода начал строиться рабочий посёлок городского типа. В 1974 году, когда мы переехали в этот район, там было всего несколько пятиэтажных домов, детский сад «Чебурашка» и средняя школа №3, куда я пошла учиться во 2 «Б» класс к учительнице Вере Михайловне Сосименко.

Чуть раньше, в 1973 году, на РТИ перебрались из города Копейска Челябинской области мои дедушка и бабушка с сыновьями Владимиром и Виталием. Квартира у бабы Шуры и деда Алексея была большая, просторная, четырёхкомнатная. На третьем этаже, с балконом! Это был первый в моей жизни балкон! Как интересно было смотреть сверху на казавшуюся далёкой землю, на находящийся за окном детский садик! Когда, несколько месяцев спустя, мы поселились в соседнем подъезде этого же дома, на пятом этаже, я с восторгом и некоторым страхом смотрела с такой головокружительной высоты на играющих во дворе детей уже с нашего собственного балкона.

Мои родители целыми днями были на работе, с младшей сестрёнкой сидела бабушка, и я после школы всегда шла к бабе Шуре, кормившей меня обедом. Также все праздники мы отмечали только у бабы с дедом. Их жилище было нашим вторым домом. И история, которая со мной приключилась, когда я училась во втором классе, произошла именно в один из праздничных дней. Скорее всего, это было 23 февраля, в День Советской Армии и Военно-Морского флота. В те времена этот праздник не был выходным днём, дети учились, взрослые работали. В школе девочки дарили открытки мальчикам, на работе – женщины делали символические подарки мужчинам. Вечером же все собирались за праздничным столом, чтобы поздравить своих дедушек, пап, братьев, дядюшек, в общем, всю мужскую часть своей семьи.

Итак, предисловие можно считать оконченным, а вот сама история.

Сегодня мы отмечаем 23 февраля. За столом со взрослыми сидеть довольно скучно, особенно когда ты – единственный ребёнок в семье. Младшая сестрёнка не в счёт, ей всего только годик, её вообще кормят отдельно. Поэтому, быстро опустошив тарелку, я вылезаю из-за стола.

Мой дядя Виталий старше меня всего на семь лет, поэтому я называю его просто – Виталька, хотя он уже учится в педагогическом училище и скоро станет учителем. У него – своя, отдельная комната. Маленькая, но очень уютная. Всего-то и вмещается в неё – письменный стол возле окна, кровать, книжный шкаф и тумбочка. Я люблю бывать здесь. Вот и сейчас, убежав от взрослых, сажусь в уголок с книжкой. Через некоторое время Виталька входит в комнату. Ему надо готовиться к завтрашним занятиям. Но сначала он хочет мне похвастаться своими мальчишечьими «сокровищами». Он вытаскивает из тумбочки опасную бритву с названием «Ракета», которую недавно подарил ему дед. Почему она «опасная», я не знаю. Обыкновенный брусочек, который легко превращается в ножичек на ручке. Этой бритвой хорошо чинить карандаши. Бритва всегда лежит в длинном картонном пенальчике.

- Хочешь покажу, как бритва бумагу режет? – спрашивает меня Виталька.
- Хочу! – хоть какое-то развлечение для меня…

Виталька берёт толстый альбомный лист, приподнимает его ребром над тумбочкой и заносит бритву над бумагой. Не знаю, что побудило меня в этот момент положить левую руку на край тумбочки… Всё произошло настолько неожиданно, прямо молниеносно… Я даже не почувствовала боли… Удар бритвы пришёлся на верхнюю косточку среднего пальца. Надо было видеть перепуганное лицо моего дяди! А как я испугалась! Не за палец, нет! Кровь попала на мой белый фартук от школьной формы! Придерживая почти отрезанный палец правой рукой, я пулей промчалась мимо взрослых в ванную и открыла кран с холодной водой. Подставив под струю прижатый палец, я смыла с руки кровь. Потом, всё так же придерживая палец, зашла в комнату.

- Мама, я порезалась… - нерешительно промямлила, обращаясь к маме.
- Как порезалась? – всполошилась мама.
- А вот… - и я протянула вперёд травмированную руку.

Что тут началось! Все забегали, засуетились… На «Скорой помощи» меня отвезли в хирургию, где дяденька-хирург пришил мне отрезанный палец кривой иголкой в форме полумесяца, подложил под палец дощечку, забинтовал и подвесил мою руку на широкую петлю из марли.
- Счастливица! – сказал он моей маме. – Чуть-чуть бы посильнее удар, и осталась бы девочка без пальца. Сухожилие перерезано на две трети…

Теперь я знала, чем опасна «опасная» бритва.


Светлана Салова
2012, 2016 г.г.

На фото - Я, второклассница, с сестрёнкой Танечкой, у бабы Шуры дома (1974 год)