О чем поют в спиричуэлсе

О чем поют в спиричуэлсе?
Не о «Ювентусе» и «Челси».
Об африканской жаркой страсти,
О золотой мечте о счастье.

О чем в спиричуэлсе плачут?
О том, что курс на бирже скачет?
Нет, о другом вздыхают хоры,
О чем молчат леса и горы,
О чем не скажет даже море,
Об угнетении и горе,
О необъятных расстояньях,
О встречах и о расставаньях,
О чувствах, что даны на муки,
И об измене и разлуке.

Ты у судьбы своей во власти,
Где стон трущоб, рыбачьи снасти,
Где наркота, и безответна
Любовь, где в каждом сердце Этна,
Вулкан тревог и ожиданий,
Где правит рок, он бог страданий,
Где поминутно – склоки, тёрки,
Как в коммуналке, и в Нью-Йорке
Живет придуманное счастье,
А горе – тут, и в темной страсти,
Таясь, от lento до allegro,
Мечта и боль терзают негра
(Верней, афроамериканца),
Где в низовой культуре глянца
Не больше, чем на потном теле,
Концы с концами еле-еле
Сводящем в этом захолустье,
Когда истоку снится устье,
Но при стеченьях роковых от
Героев ускользает выход.

Что при подобном механизме
Витрина? Что изнанка жизни,
Ее бульон? И вот оплошка –
Родился черным. И обложка
Тебе не светит, только задник,
Задворки серые, рассадник
Греха, порока, безнадеги,
Где два пути и две дороги –
В бандиты, в мафию, к ИГИЛу
И, разумеется, в могилу.
Где журавлей осенний клекот
Пронзает души и далек от
Гуляний праздных и веселых
Цветной этнический поселок.

Но жизнь есть жизнь, она упряма
В тени вертепа или храма,
В салоне светском и притоне,
И в этом выдержанном тоне,
И в этом выраженном ритме
Она как будто говорит мне,
Что все отнюдь не безысходно,
И есть просвет, и несвободна
Душа, когда среди желудков
Живет во власти предрассудков.
Когда она, гнетя гурмана,
Ища забвенья и дурмана,
Уходит в лабиринты ночи…

Все это негатив, короче,
Чернуха, декаданс без Данте
В его плебейском варианте.
А есть красивое страданье,
Оно пороку оправданье
Дает, как дозу грёз на бедность,
Как молоко дают за вредность,
Как вымпел в соцсоревнованье
С надеждой на коронованье
Удачей, фартом, взлетом, чудом
Тому, кто мается под спудом
На безотрадном побережье
Или в забвенье, что не реже,
Или на каторжной галере,
Или в иной какой холере,
Где глум, насмешки и издевки,
Где чувства добрые издохли,
Где души стылы, будни серы,
Где не осталось капли веры,
Где бесконечно длинны сутки,
Где все мадонны – проститутки,
Где воры – сказочные принцы,
Где балом правят проходимцы,
Где злы глаза, а руки ловки,
Где суд базарные торговки
Вершат, а счастье лишь рыбачье,
И ты по гроб дерьмо собачье,
И нет к тебе уже с рожденья
Ни милости, ни  снисхожденья,
А только ад и гонка, гонка
Для старика и для ребенка.

И там луна бесстрастно светит,
И та война, раскинув сети,
Их сушит снова, снова, снова
Для беспощадного улова.
В народной этой, темной гуще,
Где ни Версаче нет, ни Гуччи,
Где спин не разогнуть, хоть тресни,
Где краткий отдых только в песне,
Где месса – значит воскресенье,
Живет единственно спасенье.
Оно не носит схиму Рима,
Оно безмолвно и незримо,
Из века век по этой суше
Скитается и смотрит в души
На пяди той, где стонут чайки,
Где рыбаки сдвигают чарки,
Где мир и ссора – все на блюдце,
Где люди плачут и смеются,
Где о баркасы волны трутся,
А дети яростно дерутся
И солнце всходит, как впервые,
Святя мозоли трудовые,
И где заходит – до свиданья! –
Умножив разочарованья.

Недолог век, а день так долог.
Не спит, шевелится поселок,
Ворочая, как камни, думы.
Идут влюбленные на дюны,
Идут на промысел воришки,
Идут у пьяниц их отрыжки,
Идут дела у прокурора,
К Содому ластится Гоморра,
Как к простодушному пройдоха,
И до последнего издоха
Идет процесс, струится время,
И шлюха-жизнь  на это бремя
Обречена, неся в подоле
Дитя отчаянной юдоли,
Чтоб вырос он, лежащий тихо,
На зло, на ужас и на лихо
В местах, где радости немного,
Где люди редко видят Бога,
Когда,  соскучась по сивухе,
Старик сидит в углу в пивнухе
И думает, что все прекрасно,
И  до чего же это классно,
Что любит Бесс калека Порги…

O, yes! И публика в восторге.

2016