Триада Лермы. Год 28-й. Поэма Кавказский пленник

       Начнем помолясь, с ЛЭ, где сказано, что она написана на основе личных впечатлений и рассказов его родственников. От «Черкесов» отличается «вниманием к психологии героев». Поэма «сюжетно близка к пушкинской, но (НБ), но у Л. увеличено количество персонажей, различны их характеры.» Словом, всячески подчеркнуто новаторство Лермы. Л. «усилил также драматичность развязки». Опять тот же мотив: Л. силен уже тогда в свои столь юные года.. . Ох, уж эти лит.веды!
  Теперь немного о поэме А.С. (десятитомник конца 70-х, том четвертый, с. 413, коммент): «Поэма написана во второй половине 1820 г.» Начата в августе, закончена в черновом варианте в декабре. Беловой текст закончен в феврале 21г. «Печатание поэмы Пушкин поручил Н.И. Гнедичу. Книга вышла в свет в конце августа 1822 г.). Словом, это было время махрового романтизма, и сие стоит подчеркнуть. А к 1828-му году Пушкин уже был известен в России как Автор «Онегина» и «Нулина», абсолютно реалистических произведений.
   Но, как водится, привязанность большинства читателей относилась именно к романтизму и даже к тому, что было ДО , - сентиментализму и классицизму.
    И если мы прочтем сначала «Пленника» Лермы, а вслед за сим – поэму Пушкина, то из тесной коморки попадем в светлую и уютную горницу, и душа наша расцветет восторгами. Конечно, если нам милее реализм и великое мастерство в сравнении с сентиментальностью юного Лермы и его переделками поэмы А.С.
       Да, поэма Лермы взята из Пушкина уже с заглавия.  По сути это черновик с цитатами и «правками», о которых сказано в ЛЭ. Но по стилю и методу  поэма Л. – сентиментализм в купе с романтизмом, только первое очень преобладает. Даже в сравнении с его же Черкесами. Ну а теперь – к делу…
   Сюжет прост: дикие кавказцы влекут на веревке пленника. Тот поселен в пещере и становится рабом.  Жалкая-прежалкая жизнь юноши. Но его утешают друзья по плену. А потом и юная черкешенка влюбляется в него, «по-русски» жалеючи парня. Они проводят ночи вместе (??) – в разговорах и излияниях чувств: она полюбила, а тот – не может: не может забыть некую русскую… Черкешенка в слезах и горестях возвышается до невиданного для горской девушки подвига – прощает «хладность» пленника и устраивает ему побег.
      Вот такое супер-романтическое деяние!  А потом бросается в воды Терека, «и сия пучина поглотила ея» (цитата из «Формулы любви»).
   Сюжет-то един, а Мастерство врозь!
     Поэма Л. тоже в двух частях, кои разбиты на 35 главок.  Первые две – описания жизни джигитов и черкешенок, ну и Терека:
Там Терек издали крутИт,
Меж скал пустынных протекает….
    В третьей главке – поток, к  которому «черкешенки сбежались», чтоб бросать в него «кольца дорогие», плести венки и глядеться в воды да петь песни. Но (гл.4)    песни дев заглушается звуком цепей:
Увы! то пленники младые,
Утратив годы золотые»,
    Пасут стада, «вспоминая то, что было»
И нет к ним жалостных сердец!...
 Уж видят гроб перед очами.
Несчастные! В чужом краю!..
В одних слезах, в одном страданье
Отраду зрят они свою.
       (Вот он сентиментализм по-русски: слезы, страдания, а ведь в Европе сентиментализм был совершенно иным!)
В пятой главке – то же,  в связке с классицизмом:
    Надежды нет им возвратиться;
Но сердце поневоле мчится
В родимый край.  – Они душой
Тонули в думе роковой.
      И тут же – песня горцев, где, в частности, «спето»:
Так русский средь бою
Пред нашим падет;
И смелой рукою
Чеченец возьмёт
Броню золотую
И саблю стальную,
И в горы уйдет.
                И этому внемлют пленники (видать, уже разумеют мову чеченскую?)
  Гл. 7: Гирей едет,
И влек за ним аркан летучий
Младого пленника собой..
     Развязали «канат», но пленник
Лежал на камне – смертный сон
Летал над юной головою…
   Гл.8.
От смерти лишь из сожаленья
Младого пленника спасли.
    Вот «правка» от Л.: горцы жалеют! Смело сказано и вопреки А.С.: у того написано, что (конец первой части)
Беспечной смелости его
Черкесы грозные дивились,
Щадили век его младой
И шепотом между собой
Своей добычею гордились(!!).
      Суть правки от Лермы явно в том, что горцы сердобольны – тогда это было сущей ложью, да и сегодня – вспомните наши фильмы о таких пленниках: презрение к смерти, бесстрашие, гордое терпение – вот что вызывает и вызывало уважение горцев.
    Тема чувствительности людской продолжена:
Его к товарищам снесли.
Забывши про свои мученья,
Они, не отступая прочь,
Сидели близ него всю ночь….
      В русском сентиментализме преобладали Жалость, «Со-чувствование» (как тогда говорили), а в Англии, родине сего метода отражения жизни,  главным было Чувство, то есть особая культура чувств, понимаемая как их богатство и развитость, и в этом была суть сотворения и восприятия сотворенного, то есть «кон-гениальность». Вот такой конгениальности ныне совсем лишены наши школьники, и чувства их мелки, и чувств их – кот наплакал!
    И Висковатов подчеркивает, что Лерме с детства не хватало людского большого чувства, он мечтал, чтобы его любили и понимали, если не родные, то друзья. Сам же он готов был любить всем существом и друзей, и дев, но в ответ встречал одно «коварство». Вот потому-то в этой поэме такие друзья появились.
    В гл.9 идет сначала картина полдня:
… Дыханье ветерков проворных
И ропот ручейков нагорных,
И пенье птичек по кустам,
Хребта Кавказского вершины
Пронзили синеву небес
И оперял дремучий лес
Его зубчатые вершины….
Лежал наш пленник на траве…
        («наш пленник» и мой пленник» будут многократно повторены, и это, что ни говори, подчеркивает полное единение автора и героя: автор слит с ним, Лерма уже воплощается в своего романтического двойника – и это «на века»)
В слезах склонясь к младой главе (??),
Товарищи его несчастья
Водой старались оживить
(Но ах! утраченного счастья
Никто не мог уж возвратить).
Вот он, вздохнувши, приподнялся
И взор его уж открывался!
Вот он взглянул!... затрепетал
   (ему показалось, что он с давними друзьями)
Он, вспыхнув, загремел цепями…
Ужасный звук всё, всё сказал!!
Несчастный залился слезами,
На грудь к товарищам упал
И горько плакал и рыдал.
        Насколько можно понять, пленник мог быть и казаком, но тогда чего ж он такой слезливый?  А по воле плачущего «над вымыслом» мальчика-стихотворца.  У Пушкина нет ни друзей, ни слез – вновь у Лермы «усиление психологизма», как писали литведы (дай им Господь!)
  Гл. 10 как раз об этом:
СчастлИв еще: его мученья
Друзья готовы разделять
И вместе плакать и страдать.
      (и далее - прямо о себе, по сути)
Но кто сего уж утешенья
Лишен в сей жизни слез и бед (НБ!!),
Кто в цвете юных пылких лет
Лишен того, чем сердце льстило,
Чем счастье издали манило…
И если годы унесли
Пору цветов искать как прежде
Минутной радости в надежде, -
Пусть не живет тот на земли.
     Стихи неуклюжи, тяжелы для восприятия, они «выплеснуты» ради последней строки! И это САМ Лерма!  С этих «выводов» начинается постоянный самоповтор ЕГО в бесчисленных героях.
   Гл. 11
Так пленник мой (!!) с родной страною
Почти навек прости сказал…. 
     Где были все упования и проч.
     Гл. 12
Он слышал слово «НАВСЕГДА!»
И обреченный тяжкой долей,
Почти сдружился он с неволей…
     Начал ходить пасти скот. Созерцал мир горцев, Терек, ту сторону, где были русские:
Ах! как желал бы там он быть;
Но цепь мешала переплыть.
    Гл. 13
Когда же полдень над главою
Горел в лучах, то пленник мой (!!)
Сидел в пещере, где от зною
Он мог укрыться.
       Опять описания видимого
И там-то пленник мой(!) глядит,
Как иногда орел летит,
     потом хватает добычу
Так! думал он, я жертва та,
Котора в пищу им взята.
      (образчик классицизма и проч.)
   Гл. 15
  Видел, как горцы готовятся к бою и восторгался их джигитовками и тем, как ловко черкесы арканами ловят этих полусонных русских.
    Гл. 16
Посвящена доблести горцев, мастеров  войны и грабежа.
      Гл. 17
Так пленник бедный(!) мой(!) уныло(!),
Хоть сам под бременем оков,
Смотрел на гибель казаков….
     (Конец первой части). Часть вторая
      Гл. 18
Однажды, погружась в мечтанья,
Сидел он позднею порой
    И снова созерцал природу…
      Гл. 19
Но кто в ночной тени мелькает?...
Идет бредучею стопою?..
Вдруг видит он перед собою:
С улыбкой жалости немой
Стоит черкешенка младая!
  Потом «дает заботливой рукой»
Хлеб и кумыс прохладный свой….
      Гл. 20
И долго, долго, как немая,
Стояла дева молодая.
    Потом исчезла в ночи.
   Гл. 21
Четверту ночь к нему ходила
Они и пищу приносила;
Но пленник часто всё молчал,
Словам печальным не внимал.
Ах! сердце, полное волнений,
Чуждалось новых впечатлений;
Он не хотел ее любить….
Гл. 22
    Думы его таковы:
Уж жизнь его не расцветет,
Он гаснет, гаснет, увядает,
Как цвет прекрасный на заре…
   Гл. 23
Не понял он ее стремленья,
Ее печали и волненья,
Не думал он, чтобы она
Из жалости одной пришла…
Не думал также, чтоб любовь
Точила сердце в ней и кровь…
Но в эту ночь ее он ждал…
Настала ночь уж роковая;
И сон от Очей отгоняя,
В пещере пленник мой лежал.
     Гл.24
О той же ночи, картины: Терек, тучи и проч.
     Гл. 25
   И вот над ним луна златая
На легком облаке всплыла;
И в верх небесного стекла,
По сводам голубым играя,
Блестящий шар свой провела.
       (Утешение требовательному Читателю, однако!)
  Но видит: та же дева, но с кинжалом и пилой…
Подошла,
И руку взяв, с приветом нежным,
С горячим чувством, но мятежным
Слова печальны начала:
       Гл. 26
- «Ах! русский! русский! что с тобою!
    Почему холоден? Значит, любишь другую. Бежать с тобой могу «на край вселенной» (отменный народный язык, так сказать!)
И слезы девы черноокой
Души не трогали его…
    (Да уж, таковы будут другие герои Л.: жалость к девам – не их забота! Вспомним хотя бы Печорина и Мэри с Верой).
     Гл. 27
    Тут вдруг поднялся он; блеснули
Его прелестные глаза…
   И чего еще доказывать?»Прелестные глаза» – авторские!  Сим и побеждает дев-то, выходит.
И слезы крупные мелькнули
На них, как светлая роса:
«Ах, нет! оставь восторг свой нежный,
Спасти меня не льстись надеждой;
Мне будет гробом эта степь…
        Как будет гробом степь, мудрено представить, но и у Пушкина так же – вот затейники-романтики!
Не на останках, славных, бранных,
Но на костях моих изгнанных
ЗаржАвит тягостная цепь!»
Он замолчал, она рыдала…
       (Право, евро-дева: рыдает! А черкешенкам тако-то  не положено. Да романтикам на всё наплевать: пальцем делают поэмы!)
      Потом все пошло на лад: он пилит, она внемлет:
Скрыпит железо; распадает
Блистая цепь и чуть звенит.
       (Ни разу не слышал скрыпа железа, но романтики и двадцать лет спустя звуки скрипок и прочие описывали ничтоже сумняшеся – вон хоть как Боратынский в «Бале»)
       Гл. 28
«Ты меня забудешь – дева говорит. Будешь счастлив – вспомни меня, хотя я уж к тому времени буду в могиле. И может ты, скажешь:
Она любила и меня!
     Пошли спасать пленника.
Гл.29
    Идут, идут; остановились,
Вздохнув, назад оборотились;
Но роковой ударил час …
Раздался выстрел – и как раз
Мой пленник падает. Не муку,
Но смерть изображает взор;
Кладет на сердце тихо руку
      (как бедный-бедный Ленский)
Однако и она падает без чувств
Гл. 30
Но очи русского смыкает
Уж смерть холодною рукой…
Гл.31
Меж тем черкес, с улыбкой злобной
Выходит из глуши дерев.
И волку хищному подобный,
Бросает взор … стоит … без слов.
Ногою гордой попирает
Убитого….
И вновь чрез горы убегает.
    Гл. 33
   Но вот она очнулась вдруг;
И ищет пленника очами.
Черкешенка! где, где твой друг …
Его уж нет…
    Встала. Пошла Исчезла.
   Потом - только ее белый покров над волнами.
     Гл. 34
Правка Пушкина Лермой: усилил действие! По этому поводу Висковатов заметил, что Л. считал «трагическое» - «ужасным», поэтому нагнетал ужасы и неожиданности:
Но кто убийца их жестокий?
Он был с седою бородой…
Увы! То был отец несчастный…
  (У А.С. этого нет. А у Л. сие явно от Шекспира, у коего даже в «Гамлете» чуть ли не десяток трупов)
   Гл. 35 ( и последняя)
   Поутру труп оледенелый
Нашли на пенистых брегах(?).
Он хладен был, окостенелый;
Казалось, на ее устах
Остался голос прежней муки,
Казалось, жалостные звуки
Еще не смолкли на губах….
     И все узнали, кто убийца. А Поэт обращается к нему:
Терзайся век! Живи уныло!
Ее уж нет. -  И за тобой
Повсюду призрак роковой.
Кто гроб ее тебе укажет?
Беги! Ищи ее везде!!!..
«Где дочь моя?» И отзыв скажет:
Где?..
    (Конец эффектный, по канонам трагедий)
        А у А.С. конец таков:
Редел на небе мрак глубокой,
Ложился день на темный дол,
Взошла заря. Тропой далекой
Освобожденный пленник шел,
И перед ним уже в туманах
Сверкали русские штыки,
И окликались на курганах
Сторожевые казаки.
     («Но и это еще не всё!», как вещают рекламщики:  поэму А.С. венчают Эпилог, посвященный покорению Кавказа, и гимн русским генералам!)
  Далек еще Лерма от своего  Взлета. Но я мечтаю дожить до разговора об этом Взлете, до которого у Л. еще добрый десяток лет…