К Ремарку. Искра жизни. Концлагерь

Глаза закрыты. Затхлый смрад.
Под грязным одеялом люди жмутся.
А люди ли? Скелетов маскарад.
И им ни кашлянуть, ни шевельнуться.
Движенье рук - растрата хилых сил,
Дыханье ртом - яд воспаленья,
В безмолвном крике час утра пробил
Для тел без божьего спасенья.
Рассветный луч в бараке ветхом,
Щемящей сердце полосой,
Он издевательским приветом,
Сулил предательски покой.
Но нет покоя. Вытравлен в них страх.
Есть только трупного болота тина,
На гололеде человечий прах
И кремоторий - скучная рутина.
Колючая ограда. Стадо мертвецов
В лохмостьях шаркают уныло,
Когда-то призраки детей, отцов...
Такая жизнь им до смерти постыла.
И разве жизнь? Насмешка, злая шутка
Шатаются в предсмертной лихорадке,
Дрожали в грязном полушубке,
С чьего плеча? То тень немой загадки.
Потухший взор. Землисто - серый лоб
Кроссворда поперечных борозд
И вострый нос. Дуга кривая - рот.
И пальцы тонкие, как хворост.
Есть и другие. Мертвецов обрубки,
Разодранный мешок костей,
Лишь жертвы будней мясорубки,
Без рук, без ног и даже без ушей.
Влачатся жалко, тихо, безутешно,
Плоды побоев, смерти, крови, вшей,
Хожденье неуклюже и неспешно
Приводит в ярость фюрерских пажей.
Чертог зловонной лагерной могилы,
В нем ни стенаний, ни следов мольбы,
Тень узника не вздрогнет на призывы
Сирены или вражеской пальбы.
В смирении застывшем безнадёжно
Взирает в ямы гнёзд. То мощный залп.
"О Бог, позволь же умереть, как должно,
Хоть просто умереть, уже неважно как"
Мечтательно эсэсовец смотрел,
Как утопал в благоуханье пышный сад,
Пока он развалившись в креслице сидел,
За штабелями трупов догорал закат.
А дальше ночь. Глухое клокотанье.
И храп опасливый в сыром углу.
Доносится невнятно бормотанье.
Так умирающий метается в бреду.
Никто не знает утром ли проснется
Иль сгинет ночью в ледяном поту.
Лишь знает, за матрац его сдерутся
Хотя истлеть успел он уже в том году.
Погиб товарищ. ТОлпятся скелеты.
Обмякшей плоти грузное бревно.
На катафалк их черные билеты.
И губы - треснувшее полотно.
Не на лицо покойного глядят,
И не в глаза с слепою поволокой,
А башмаки его гнилые есть хотят,
Зима кромсает режущей осокой...
И тошнотворно - сладковатый дым.
От запаха сгоревших заживо не деться.
Из труб повАлится столбом густым.
В нем узники пытаются согреться.
Померк уж слабый фителек надежды
Она покинула проклятые места,
Где носят полосатые одежды,
Где нет ни упованья, ни Христа.
Царит другой здесь местный бог.
Газетного листа оборванный клочок,
Заветов пепел, душный, жирный смог
На общий заслюнявленный бычок.
Ты в избиенье помощи не жди
Пока свирепствует начищенный сапог,
Эсэсовец рычит: "Собака, жри"
И мощи сотрясает длительный урок.
Беззубой пастью молчаливо клацал.
Под гул бомбежки в страхе землю рыл.
И почерневшими ногтем имя нацарапал,
За ним: "Я человек. Когда-то я им был..."