Как быстро, день за днём, истает четверть века...

Янгол огня



Слабый прячет от солнца глаза за стеклом кругло-черным.
Ну, а я заедаю свой день баклажаном перченым,
запиваю вином — то «Медвежьею кровью», то «Бычьей» —
и блюду солнцелюбье свое, словно мести обычай.

И неделю до Спаса смолюсь на ракушке каленой,
ибо моет подошвы мне Понт, мой креститель исконный,
ибо был я в зубах истукана, в присосках у гнома,
но не предал ни речи коханой, ни кода-генома.

Ты попробуй сожри меня, местное время, без соли
и попробуй поймай меня на нестихающей боли!
Я ведь солнцем омыл и сердечную мышцу и жабры
и поставил шалаш над расщелиной абракадабры.

Я — из прежних, из тех, что в степи этой варварской жили
и в жемчужницу речи кремень-наконечник вложили.
Дорожает, звеня, золотая мембрана зенита,
крепнет янгол огня: «Все, кто выжил,— с убитыми квиты...»





*  *  *
 


Легко ль по кругу пить густой портвейн из банки
в полуденную ярь, в гурзуфскую жару? -
Античных тех времён искристую изнанку
в полночные края с собой я заберу.
Как быстро, день за днём, истает четверть века!
Но ярче горстка дней, зернистей, чем года...
Ау вам - дважды два - четыре человека!
Прозрачна ль навсегда понтийская вода?
Свежа, живым-жива июльская картина,
где веток светотень - узорное тавро

Тавриды, где со мной рифмуется Ирина
и Лене свой верлибр дарит дружок Пьеро.
Желтеет алыча. Улыбчивы дворняги.
По вытертым камням приморской крутизны
снисходим вчетвером, и выцветшие флаги
над мачтами фелюг теплом напоены.
И дышит всё свежей тех колеров богатство:
залива пламя-синь и хна бродяг-собак.
И жив июльский слайд - непреданное братство,
нагретый солнцем пирс и сфинкс его - рыбак...