Две встречи в доме Герцена - 1

Е.Я.Веселовская. 1997 г.
Фото Сергея Старшинова



Почти 20 лет назад  я опубликовал в журнале «Культурно-просветительная работа» («Встреча») (№12, 1997) два материала, посвящённых Литературному институту им. А.М.Горького,  предварив их таким врезом:

Почти 30 лет прошло с того дня (27 апреля 1970 г. – поясняю сейчас), как по приглашению знакомого поэта я побывал на защите дипломных работ в этом камерном вузе. Мог ли тогда предположить, что когда-нибудь и сам предстану со своей дипломной работой перед маститым  «ареопагом» в том же зале? И в мыслях не держал! А вот же – и проучился, и защитился в этом славном старинном особняке. Тут родился Герцен, сюда на «Свербеевские пятницы» в XIX веке стекался цвет русской литературы, а после, в следующем столетии, здесь побывали чуть ли не все советские классики. А какой ресторан размещался в «доме Герцена»! «По справедливости он считался самым лучшим в Москве… Эх-хо-хо… Да, было, было». Именно тут «известнейший поэт Иван Бездомный» вскричал когда-то: «Братья во литературе! Слушайте меня все!» Кому не известен прекрасный роман Михаила Афанасьевича Булгакова? Но не станем отвлекаться.  Тем паче, что представился случай побеседовать с ректором этого единственного в своём роде (и во всём просвещённом мире!) института, а также полистать любопытнейшие «записки стенографистки», проработавшей в его стенах более 40 лет. С них, пожалуй, и начнём.


«Дом на Тверском бульваре»

Так назвала свою книгу* Екатерина Яковлевна Веселовская. Книга скромная во всех отношениях, тираж её мизерный: всего лишь 200 экземпляров! (Библиофилы, слышите?). Впрочем, и эта скромность поначалу задела ректора: «Если каждая стенографистка начнёт писать…». Но когда он начал читать, то уже не мог остановиться. Кроме описания разных «удивительных обстоятельств», поразило его и то, что «незамысловатый автор умеет формулировать некие вещи с такой удивительной и яростной пронзительностью, которая подчас не дана нам, профессионалам письма, привыкшим высчитывать параметры нашего словесного эха».

Наблюдающему жизнь «Дома» изнутри, притом начальственным оком, возможно, и могли кое-какие высказывания лица, ему подчинённого, показаться яростными, но на меня, читателя «внешнего», слово Екатерины Яковлевны произвело совсем иное впечатление. (Воистину – нам не дано предугадать).

Прежде всего – это больше заметы горячего сердца, чем холодного ума. Сердца сострадательного и отзывчивого, потому и столь зоркого на всякую «фальшь души». Дар нынче редкий, и дело тут сугубо духовное, ибо только «духовный востязует вся». Например, никто подобным образом не оценил такой «феномен советской культуры», как лирические песни из кинофильмов: «Странно, но их идеологизированные, прошедшие свирепую цензуру, наивные слова пробуждали благородные чувства и даже, как это ни парадоксально, обращали к Богу». Вот так: ни мало, ни много – «да будет око твое просто!». С этого мотива и начался наш разговор.

– Скажите, Екатерина Яковлевна, откуда у Вас православная закваска?

– От дедушки. До революции он был полковым священником. А жили мы неподалёку от Николы в Хамовниках, куда бабушка меня часто водила и где я впервые услышала и полюбила православное духовное пение.

«Церковным хором тогда руководил, – вспоминает в книге Веселовская, – пожилой, очень опытный регент Василий Алексеевич Александров. Он был чрезвычайно требователен к хористам, часто собирал их на спевки, но зато и хор звучал замечательно. В нашу церковь со всей Москвы съезжались любители хорового пения, чтобы послушать духовные произведения Дм.Бортнянского, П.Чеснокова, П.Кастальского…»

С тёплым чувством Екатерина Яковлевна также пишет и о профессиональных певчих, которые пели не только на клиросе, но и в таких знаменитых хорах, как Хор Свешникова, Хор Радиокомитета, Русская республиканская капелла… Но всё это «лирические отступления». Сам же сюжет книги складывается из «трудов и дней» в доме №25 на Тверском бульваре. Неспешно разворачивается портретная галерея литературных «мэтров» – преподавателей института: С.М.Городецкий, Вс.В.Иванов, С.М.Бонди, В.С.Розов, И.Л.Вишневская, Е.Ю.Сидоров, Е.Н.Лебедев, С.Б.Джимбинов, М.П.Лобанов, В.И.Гусев… Вот они выступают на заседаниях кафедры творчества, на Учёном совете, на защите дипломных работ. Затем пьют скромный чаёк и горячо спорят.

А темы – самые серьёзные. «Осмыслено выступать против того, что принесли  реформы Петра, – убедительно говорит М.П.Ерёмин, – первыми начали писатели – князь Щербаков (дедушка П.Я.Чаадаева), Кантемир и некоторые другие, а затем Карамзин, который утверждал, что и до Петра Россия была устроенной и существовала как великое государство. Писатели эти поняли, что оказались в плену идеологии, по существу, враждебной Православию, и не только Православию, но и искусству, художеству, котрое является одним из путей к Истине, то есть к тому же Православию»

«М.П.Ерёмин полагал, – пишет дальше Веселовская, – что Грибоедов, так же как эти писатели, внутренне сопротивлялся европеизации России. В подтверждение он привёл монолог Чацкого:

…Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад –
И нравы, и язык, и старину святую
И величавую одежду на другую,
По шутовскому образцу…
Ах! Если рождены мы всё перенимать,
Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев.
Воскреснем ли когда от чужевластья мод?
Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев.

«Я считаю, что этот монолог – пророчество!» – под аплодисменты закончил своё выступление Михаил Павлович».

Могу представить, сколь хорошо прочёл эти стихи Ерёмин. В ходе первой своей лекции на нашем курсе Михаил Павлович вопросил: «Кто сможет прочесть «Воспоминание» Пушкина?». Одна юная поэтесса робко спросила:

– «В Царском селе»?

– Да причём тут Царское! – возмутился Ерёмин и тихо начал: «Когда для смертного умолкнет шумный день…».

Голос его, поначалу слабый и глуховатый, с каждым стихом уверенно набирал силу, твёрдость и высоту, а в конце – вдруг резко ниспал, чуть ли не до шёпота: «Но строк печальных не смываю».

На несколько долгих мгновений аудиторию объяла глубокая тишина. Вот уж уязвил, так уязвил!

Однако вернёмся в «Дом». Любит и умеет Екатерина Яковлевна улыбнуться. Тоже редкий дар! Особенно в наше «смешное» время. Как поучительно утешает один мой приятель: не улыбнёшься – не выживешь!

«Помню, – пишет Веселовская, – как Аза Алибековна Тахо-Годи рассказывала мне об экзамене по античной литературе. Студенты-националы, плохо знающие русский язык, конечно, не читали специальных текстов к этому экзамену.

– Кто автор «Иллиады»? – спросила Аза Алибековна одного смуглого юношу.

– Одиссей, – прозвучало в ответ.

Аза Алибековна взяла студента за руку и повела по коридору, всем встречным объявляя, что вот, мол, юноша утверждает, будто автор «Иллиады» – Одиссей.

– Наверно, «встречные» немало удивлялись? – спросил я автора «записок». – Ведь новость-то какая!

– Ещё бы не удивляться! Мировое открытие!

– Ну, а каков, позвольте, Екатерина Яковлевна, полюбопытствовать, сегодняшний студент? В моё время он был сплошь гениальным. Особенно поэты…

– За долгие годы работы в Литинституте я убедилась, что наш студент иным и быть не может. Только кумиры у каждого поколения свои. Вот я расшифровываю стенограмму последнего Учёного совета, где шёл разговор о том, что едва ли не все студенты сегодня увлечены модернизмом и что излишний либерализм преподавателей студенту лишь вредит. И всё же я люблю наших студентов. Пусть мнят себя гениальными, пусть ищут, ошибаются, спорят… «Блажен, кто смолоду был молод!». А когда перебродят, глядишь, и классику полюбят.

Эту благую надежду, несомненно, подсказало любящее сердце. Сама Екатерина Яковлевна классику полюбила в детстве, как полюбила и православное духовное пение. Заканчивает она мемуары такими словами: «Люблю свою работу, люблю свой институт! А её «записки», добавлю, верное тому свидетельство.


* Через 6 лет  дополненная книга была переиздана под новым названием «Родной дом на Тверском» (М.: МЛИ, 2003)


Окончание см.:

http://www.stihi.ru/2016/07/28/4478