попытка раскрыть тему полностью

Первые школьные сочинения мне диктовала мама.

Мама совершенно не интересовалась моими домашними заданиями, кроме литературы.

С появлением в пятом классе украинской литературы мамин интерес удвоился.

Как бы она ни уставала после работы на комбинате, но сочинение мы писали всегда.

Со временем её азарт сочинительства передался мне, но только к выпускному классу мама перестала править меня содержательно, оставив «себе» только грамматику и запятые.

Мамина бездетная одинокая подруга тётя Люся тоже принимала живое участие в написании моих сочинений.

Тётя Люся работала инспектором в детской комнате милиции, но на её творчестве это не отражалось.

Мама и тётя Люся обсуждали формулировки моих сочинений.

Их литературные беседы затягивались, уходили далеко от предмета, иногда перерастая в споры.

Когда тётя Люся уходила, мама ставила точку, говоря: «Люське нечего делать».

Однажды я случайно встретил в городе тётю Люсю в милицейской форме, фуражке, с чёрной папкой под мышкой и был совершенно потрясён, но не тем, что увидел своими глазами, а пониманием, что настоящая тётя Люся вечером у мамы на кухне сочиняет мои сочинения, а эта женщина-милиционер её клон как сейчас бы сказали.

В другой раз тётя Люся, дождавшись, когда мама выйдет, сказала мне: «Я очень хочу написать с тобой сочинение сама», намекая, что мама сковывает полёт её воображения что ли.

Теперь мама удивляется: «В кого ты такой уродился!»,.. а сама пишет школьные сочинения для детей всех желающих.

И тогда в школе и теперь, когда какой-нибудь текст ругают или хвалят, мама часто вспоминает следующую историю.

В конце 50-х мама окончила среднюю школу на Украине.

Писать о тех временах «в Украине» у меня нет никакой возможности.

Мамину подругу Валю оставили на второй год, и она взяла у мамы её школьные сочинения.

С переписыванием у Вали всё шло хорошо до сочинения по роману Андрея Головко «Бурьян» – крупного произведения украинской советской литературы, которого нам в 80-е уже не преподавали.

«Бурьян и есть бурьян», – однажды сказала моя мама своей учительнице Ефросинье Сергеевне, чем вызвала бурю.

Не путать с романом Ильи Эренбурга «Буря», Сталинская премия первой степени 1948 года.

Несмотря на конфликт с учителем, под маминым оригинальным сочинением стояла следующая резолюция всё той же Ефросиньи Сергеевны, (переводя с укр):

• «Тема раскрыта полностью. Использован фактический материал. Произведение прочитано и осмыслено. Допущены ошибки. 5/4».

Переписав слово в слово мамино сочинение и совершив умышленно на одну ошибку больше, Валя получила от Ефросиньи Сергеевны следующий отзыв:

• «Тема не раскрыта. Фактический материал не использован. Произведение не прочитано. Допущены ошибки 2/3».


«Где в мире правда!?», – возмущалась Валя, показывая маме обе тетради.

«Почему ты плохо относишься к «Бурьяну» Головко?», – спросил я маму ещё в детстве, не прочитав роман ни тогда, ни вообще.

«Многие характеры и частично сюжет, – ответила мама, – в романе Головко буквально повторяют «Поднятую целину» Шолохова» и стала называть мне фамилии героев из обоих текстов, сопоставляя их попарно, и даже указала на сюжетные повороты.

Через двадцать лет после прочтения, работая все эти годы на рабочей точке посменно в цехе на комбинате, имея в качестве самого начитанного собеседника тётю Люсю инспектора детской комнаты милиции!..

Без Интернета, без телефона и водопровода в доме на печном отоплении с огородом!..

Чем они жили, чем были живы и чем живём теперь мы, кто-нибудь объяснит мне эти новые сюжетные повороты!?

Но мама и тётя Люся, окончившая шизофренией и сумасшедшим домом, оказались не единственными людьми в данном литературоведческом исследовании, познавшими великую силу художественного слова.

С автором «Бурьяна» писателем Андреем Головко произошло нечто прямо противоположное, чем с тётей Люсей.

В Гражданскую войну Головко воевал поочерёдно за Украинскую Народную Республику, за белых, за красных и в армии Махно.

Дезертировал отовсюду, но перебегал не к врагу, а возвращался к жене и дочери.
Недолго жил на хуторе, а потом вновь возвращался на войну – иногда насильно, иногда ради пропитания, ведь мирная жизнь никак не наступала.

Критики оценивают «Бурьян» как мёртвый кондовый советский текст, но у Головко есть глубокие вещи, которые не издавались широко в СССР.

Головко начал писать «Бурьян» в доме для умалишённых, куда попал после того, как в 1924 году застрелил из боевого нагана жену, а на следующее утро – дочь.

Причины двойного убийства гадательны, а воспоминания современников противоречивы.
По мягкой версии Головко тяжело страдал от невозможности прокормить близких и задумал убить всех, но себя убить не смог.

Так он сам писал в предисловии к одной из своих книг, изданной всего однажды в 1926 году.

Совершённое убийство преследовало Головко всю жизнь. В каждом романе у него были отсылки к главному ужасу его жизни, но цензура их изымала.

В повести «Могу» герой Головко говорит:

«Выживут только сильные. А куда нам, хилым, деваться? Не сокрушайтесь, вымрем, и это — в наших интересах!

Только сильные, а не праведные, войдут в рай».

«Человек может все, даже порвать себя на куски».

Герой Головко смотрит на следы коровьих копыт на дороге и спрашивает себя: «Почему у меня не копыта?».

В 1941-м Андрей Головко 54-хлетним уходит военным корреспондентом на фронт. Ищет смерти, но доживёт до 75-ти лет.

«У него глаза, словно васильки во ржи», – ещё одна фраза, которую оставил нам Андрей Головко в 30-е годы, откуда навеки ушёл в социалистический реализм, где настиг мою маму, разминувшись с другой жертвой маминого художественного слова – грузчиком по имени Анатолий Бибик.

До войны половина населения нашего города было еврейским, и мамина школа до 1938 года была еврейской. Преподавание всех предметов велось на идиш.
 
Толик Бибик жил с матерью в 30-е годы в селе близ нашего городка.

Толик, его мать и все жители села были украинцами, хотя в нашем сегодняшнем понимании нация это нечто иное.

Большинство жителей села были безграмотны.

В свой черёд мать отправила Анатолия в школу, снабдив узелком с горбушкой хлеба.
Первой по ходу движения оказалась еврейская школа, где будущий грузчик обучался до третьего класса.

Безграмотная мать не писала с Анатолием сочинений и только случайно, сравнив чисто визуально каракули ребёнка с каким-то письмом, соседи обнаружили подлог.

К тому же Толик писал справа налево. Ученика перевели в русскую или украинскую школу.

До конца жизни дородный детина и выпивоха грузчик-украинец Анатолий Бибик порывался говорить на идиш, языке своего счастливого детства с каждым встреченным евреем, но безуспешно.

В конце 80-х, когда по стране с ускорением шагала Перестройка, в город стали приезжать весёлые американцы – на могилы предков.

Наряду со старым еврейским кладбищем Анатолий Бибик грузчик на местном комбинате оказался последней нашей еврейской достопримечательностью.

Активисты национального возрождения водили Бибика к заокеанским гостям и те находили таки общий язык, ввиду скромного потока сознания на идиш, вероятно.

От самих же активистов добиться большего и я не смог, записав за стариками два десятка выражений и глядя на учебник Сандлера, как баран на новые ворота…

Если тема не раскрыта, претензии направлять к Ефросинье Сергеевне.