Собачья история -1. Динга

     Спроси у любого человека: «Кто в жизни самый настоящий Друг, который никогда не предаст и не бросит?»
     Думаю, каждый, не раздумывая, ответит: «Собака…»

     Самым первым моим другом была Динга.
     Собака редкостной породы – помесь восточноевропейской овчарки с «тузиком». Конечно, собака благородных кровей, услышав такое, поморщила бы носик, и сказала «Фи!», но… Динга была именно той собакой, которая жила со мной в моём Детстве.

     Сколько мне было лет? Не скажу. Помню только, что Динга катала меня на санках. Мой дядька приучил собаченцию к постромкам. Не ездовая лайка, конечно. Да, и я – не каюр.
     Зимы на Алтае – суровые и снежные. Ветра, дующие преимущественно из Казахстана, надували между домами огромные, длиннющие сугробы. Под самый нижний обрез кровли дома доходили снега. Взрослым приходилось откапывать фанерными лопатами не только дорожки от дома, но и, зачастую, окна домов. Откапывали, обливаясь потом, не смотря на мороз. А, через день-два, снова начиналась пурга. Завывающая в печных трубах, колючая, злая и беспощадная.

     В погожие морозные деньки бабушка превращала меня в «капусту». Двое штанишек, рубашка, свитерок, шапка-ушанка, валенки, пальтишко клетчатое и, через голову, крест-накрест – оренбургский пуховый платок, завязанный на пояснице. Вот, в таком виде меня «выкатывали» на улицу.
     Устоять в таких «доспехах» было трудно. И, поэтому, я перемещался по сугробам способом «то на попу, то на нос».
     Дядька усаживал меня в санки. Динга, встречая меня, вылизывала мои щёки шершавым языком и визжала от предвкушения прогулки. Это она так здоровалась.
     Дядька надевал на неё постромки, закреплял их к санкам и, строго-настрого, наказывал Динге: «Потихоньку! Не расшиби дитя! А то…» Затем слегка подталкивал санки сзади, и наблюдал за прогулкой, пуская клубы табачного дыма.
     Динга таскала меня по, наезженной санями, дороге. Там было поровнее, и тащить было легче. Я чего-то верещал ей на «детском языке», и она понимала это как: «Давай! Быстрее!»
     И… По сугробам!!! Приостановится, оглянётся – «пассажир» на месте. Рванёт, и… Вылетаю я из санок, как герой стихотворения «Вот моя деревня, вот – мой дом родной…» Почувствует Динга, что санки-то, полегчали, развернётся, подбежит, и начинает вылизывать мне румяные щёки, поскуливая виновато… Прости, дескать…

     Когда я стал постарше и посмышлёнее, у меня и Динги появилась общая игра.
     Я надевал на себя старую дедову фуфайку, смачно пахнущую фермой и соляркой. Прятал голову внутрь, и падал на землю. Лежу. И кричу: «Динга! Динга! Динга!» А ей того и надо. Наскакивает на меня, и давай меня «выколупывать» из фуфайки. В воротник зубами вцепится и тянет. Рычит, будто и взаправду злится. То под полы голову засунет и, холодным мокрым носом – по бокам, да по пояснице. Щекотно, аж дух захватывает.
     Выйдет бабушка на крыльцо, всплеснёт руками: «Санька! Паразит такой! Чего собаку мучаешь? Опять вываляешься, кто стирать будет?»
     А нам – все равно! Оба – как два  пыльных мешка. Один визжит, другой – хохочет.

     В конце марта зима на Алтае сдаёт свои позиции. Сугробы проседают, кряхтят как старики, становятся сизыми. И начинают плакать ручейками, жалуясь на свою судьбу.
          Ручейки сливаются с другими ручейками, перемешиваются с другими, превращаясь к середине апреля, в полноводные речки. Эти речки, мутными потоками, оккупируют всё село. Текут, находя нужное направление, сливаясь в бурные потоки. А дальше… Дальше – вниз по склону, в огромные овраги, которые казались нам тогда настоящими каньонами.
     Грязища!!! Ноги не вытащишь из суглинка.
     А нам, мальчишкам, всё нипочём! Весна!!! Выстругиваем из дощечек кораблики, снаряжаем их тетрадными парусами, и… Чей дальше всех уплывёт!
    
     Динге не очень нравилось носиться за нами по грязи. А куда ей, бедолаге, деваться? Долг есть долг: «Дружить, охранять и оберегать!»
     Прыгает она, с кочки на кочку, посуше места выбирает, и тявкает звонко: «Куда вас несёт, балбесы? Куда? Куда, в грязюку-то? Ох, не сидится вам дома!» Серчает…
     А мы – по селу, по селу, да к оврагам. А там… Там уже не ручейки, а бурная река, обрывающаяся в овраг самым всамделишным, рокочущим водопадом.
     Нам-то, интересно, а Динга…
     Динга тут же менялась. Из добродушной «игрушки» она превращалась в строгого охранника. Уши – торчком, шерсть на загривке – дыбом, и рычит… Не по шуточному уже.
     Забежит наперёд, и всем своим видом говорит: «Стоять!!! Туда нельзя!!! Опасно!!!»
Нам-то, интересно... А она, божья тварь, нутром чувствует, как опасен суглинок, напитанный талой водой. И нашего «воробьиного» веса хватило бы, чтобы огромный пласт земли, рухнул бы в овраг вместе с нами, бестолочами.
     Обегаю Дингу, и к оврагу. А она – толкнёт лапами в спину, свалит на землю, и зубами за штанину. Начинаю вырываться, а она – рыками за икру прикусывает, до болятки…
Дескать, лежать, и не дрыгаться… А то, взаправду укушу!

     Лето. Солнышко жаркое маковку припекает, да загаром нас, голопузых, окрашивает.
Клушка вывела цыплят. Маленькие, жёлтенькие колобочки кувыркаются за маманькой по травке-муравке. А мы их «пасём» - от злого коршуна. От соседских кошек охраняет.
     Сидим на травке, лясы точим.
     Придёт Динга, вытянется рядом с нами в холодочке. Глянет – все на месте. Вздохнёт, и дремлет.
     А цыплята, признав в ней «родню», начинают по ней бегать, как по детской площадке. В горку бегом, с горки – кувырком. Только писк стоит. Клушка на них ругается, а им – хоть бы что. То в нос Дингу клюнут, то в ушах что-то ищут, то под хвост прячутся.

     Совсем, как мы… Дети… Что с них возьмёшь?

(18 июля 2016 г. 9.10.)