Одно армавирское утро

                (сестре Гале)

Дремало всё. В жемчужной мгле
Луна зависла в томной лени.
Шла ночь по раненой земле,
Вдыхая запахи сирени.
Неслышно, странницей босой,
Ступала по холмам и долам,
Обильно замочив росой,
Оборки звёздного подола.
Шла ночь по ржавым латам крыш,
Среди обугленных развалин,
Спокойно, не тревожа тишь
Небес, домов и тёмных спален.
Был май. Работала весна,
Земные раны укрывая:
Шла ночь и где-то шла война,
Последней кровью истекая.
Звезда лучилась за окном
Алмазной каплей дождевою;
Я спал голодным чутким сном,
От бед укрывшись с головою.

Вдруг будто кто качнул кровать,
Встряхнул, ударил в уши громом;
Спросонок я не мог понять,
Что пронеслось над нашим домом?
Чей свет взорвал ночной покой,
Развеял чары лунных теней
И светлой, лёгкою рукой
Смахнул со стен слепую темень?
Смекнув, что это не во сне,
Что это всё на самом деле,
Заметил маму на постели
И чёрной тенью на стене
В углу, что сыростью изрыт,
Она, прижав к лицу ладони,
Тихонько плакала навзрыд,
Качаясь в горестном поклоне,
В ночной рубашке, вся в слезах,
Сама страдание и жалость...
И жабой прыгнул в сердце страх,
И всё во мне как будто сжалось.
Моя сестрёнка-егоза,
Уже разбуженная светом,
И с мамой спавшая "валетом",
Смешно таращила глаза,
Стараясь зареветь при этом.
А бабушка, в другом углу,
Крестилась, бормоча молитвы,
И отблеском гигантской бритвы
Ходили блики на полу.

Шипя, змеясь в ночную мглу,
Взмывали, лопались ракеты,
И по оконному стеклу
Текли их радужные светы.
Рождённый дьявольской струной,
Катился к небу гул орудий,
А рядом, сразу за стеной,
Казалось, радовались люди.
Я слышал голоса и смех,
И стук, и говор, и хожденье;
Наш дом, наш каменный ковчег
Проснулся и пришёл в движенье.
Вдруг сразу в глубине камор
Зажглись все каганцы и свечи,
И окна, зрящие во двор,
Заполонили лица, плечи...
Ах, и меня к окну влекло,
И я, уняв в душе волненье,
Расплющив нос свой о стекло,
Глядел на светопреставленье;
На бег ракет в их краткий миг
И танцы огненных плутовок;
И вот уж в львиный пушек рык
Вмешалось тявканье винтовок.
- "Мам, это что, пришла война?
А как же песни у соседа?"
И тихо молвила она:
-"Ну, что ты, сын, пришла Победа.
Не лезь в окно, порой беда
Приходит с пулею шальною.
Давай, сынок, иди сюда
И, молча, посиди со мною.
Вот, дети, и войне конец.
Как дальше будем жить, не знаю?
Я на себя лишь уповаю.
Эх, был бы жив сейчас отец...
Он мне хорошим мужем был,
Я знаю, я его любила,
И где теперь его могила
Среди затерянных могил?
Наверно знает дикий волк,
Случайно пробегая рядом;
Там воевал казачий полк
В глухих степях под Сталинградом.
Ты был тогда, конечно, мал
И мне ль судить тебя, ребёнка,
За то, что ты не понимал,
Что значит в доме похоронка.
Листку, что почтальон принёс,
Ты улыбался, как игрушке,
Я ж выплакала море слёз,
Вверяя боль своей подушке.
Уж третий раз взошла трава,
С тех пор, как я лишилась мужа.
Ты - сирота, а я - вдова,
Что может горше быть и хуже.
И не ушла совсем тоска,
Лишь растворилась в общем горе".
Так тают в небе облака,
Так тонет голос в громком хоре.

Тут кто-то постучался в дверь:
- "Зой, слышишь не лежи не майся,
Я знаю, ты не спишь теперь,
Давай вставай и одевайся.
Идём ко мне - вдова к вдове,
Вдвоём отпразднуем Победу,
Возьми картошек пару-две,
Отварим к раннему обеду".
Мать откликалась: - "Ладно, жди",
И, умываясь над парашей,
Мне наказала: "Здесь сиди,
А я схожу до тёти Маши".
И вышла в тёмный коридор,
Я ж думал, сидя на постели:
- "Отец не знает до сих пор,
Что наши немца одолели.
Кровавым семенем легли,
Убитые в сраженье лютом;
И вот теперь из-под земли
Они с отцом моим взошли
Цветами громкого салюта".

Я ясно видел лик отца,
Хотя мы виделись не часто;
В тугих чертах его лица
Читалась воинская каста.
Он так любил армейский быт,
Мундир и строй, ремни и шпоры;
Его щеголеватый вид
Приковывал людские взоры.
Он службой дорожил не зря;
Крестьянский парень из станицы;
Три офицерских кубаря -
Тремя рубинами в петлицах.
Он лошадей любил и знал,
Из карабина бил в десятку,
Он тёщу няней называл,
Меня учил плясать в присядку,
Учил, чего таить греха,
Петь про любимого наркома.
А я был ростом с петуха,
Что важно шествовал у дома.
Он настоящий был казак,
Носил "кубанку" с алым донцем,
Любил "Калинку" и "Гопак",
И всё, что радовалось солнцу.
И долго в чреве сундука,
Любовно, с нашими вещами
Хранилась гордость казака;
Его черкеска с газырясм.

Когда фашисты на Кавказ,
Ворвались стаей злых шакалов,
Отец забрал с собою нас
В эвакуацию, во Чкалов.
Он жил в казармах кавполка,
За городом, с тенистым садом,
И навещал семью, пока,
Не началось под Сталинградом.
Спешил е нам в редкий выходной,
От солнца чёрный, словно уголь,
Где в комнатушке проходной
Нам, пришлым, выделили угол.
Клал на пастель ремни и шашку,
По пояс мылся над ведром,
Сняв гимнастёрку и рубашку.
Кормил из своего пайка,
Возился с нами малышами,
Трунил над бабушкой слегка
И тихо улыбался маме.
- "А ну-ка, сын, возьми клинок,
Ай, немца одолеть не сможем?"
А я клинок поднять не мог,
И даже вытащить из ножен.
Видать судьба уж в том году
В отца уставила свой палец:
С пустым гнедым на поводу
Примчался дядька-ординарец.
Отец поцеловал жену
И остальных, сказав с усмешкой:
- "Ну, братцы, еду на войну",
Потом добавил, чуть помешкав:
- "Знать наше время подошло,
Здесь неуместны обещанья".
Вскочил в походное седло
И помахал нам не прощанье.
Отцовский лик дрожал, бледнел
И таял, превращаясь в дымку,
Как будто бы отец надел,
Нарочно шапку-невидимку.

Уже потом, в сорок шестом,
Дружок отцовский, дядя Коля,
Поведал, хмурясь, нам о том,
Что же с отцом случилось в поле.
- "Наш штаб стоял обочь села
С названьем редким - Песковатка,
С соломенным шеломом хатка -
Три табуретки, два стола.
Там, Сталинград стонал от ран,
Здесь, силы зрели в тайне строгой:
До операции "Уран"
Уж оставалось дней немного.
Как замначштаба кавполка,
Он собирался спозаранку
Сесть в легкокрылую тачанку,
Чтоб мчать в пехотные войска;
По бурым гривам мёртвых трав,
По илистой ноябрьской грязи
Согласовать пути и связи
Пехоты и казачьих лав.
Холодный дождик моросил;
Зажгли коптилку, чтоб вечерять,
И я ушам не мог поверить,
Когда он водки попросил:
- "Налей майор", - "Так ты ж непьющий..."
- "Налей... Ох, тяжко на душе.
Как будто я уже не сущий...
Как будто нет меня уже".
- "Треть кружки выцедил не споро,
Не закусил, потом смотрю,
Порылся в пачке "Беломора",
- "Позволь, ещё и закурю".
- "Ты ж, Харитоныч, некурящий...
Останови предчувствий ход.
К тому ж ты маленький, ледащий,
Тебя и пуля не найдёт.
Приляг, нам отдых не помеха,
А станет скоро - редкий дар...
... Он утром затемно уехал,
Как оказалось... навсегда".
На фронте, я читал не раз,
Предчувствие вдруг сдавит сердце,
Иль некий голос даст наказ,
Вскрывающий спасенья дверцу.
Прислушаться к ним поспеши;
Волна вибраций так невнятна,
Её таинственность понятна
Отнюдь не для любой души.
Того, кто праведен и смел,
Она спасёт в пути тернистом.
Отец мой, ставши атеистом,
Её услышать не сумел.
Его нашла не пуля, мина,
Что угодила в седока...
... И оставалось до Берлина
Два с половиною годка.

Ночь отгремела и ушла,
Родив в свой час рассвет, как надо,
Смолк пушек гром, но без числа
Трещали ружья дробью града.
И сухо, звонко бил наган,
Казалось, рядом, прямо в доме,
Он сдул меня, как ураган,
Когда я плавал в полудрёме.
Теперь стрельба велась везде;
Стихая в центре, нарастала,
Как бы кругами на воде,
Стекая в дальние кварталы.
Поблёкло звёздное панно,
Ракеты, падая, дымили;
Я тихо выглянул в окно:
- "Ну, так и есть, опередили".
Лишь только розовый восход
Подкрасил мрачные руины,
В тени забора и ворот
Уже мелькали чьи-то спины.
И я, покуда мамки нет,
И бабушка лежит в молчанье,
Шасть в коридорный полусвет
Босой, в штанишках с помочами.
Тут бабушка: -"Куда, пострел?
А как убьют, что будет с нами?"
Но я уж латками пестрел
Внизу с другими пацанами.
Салюта гром быстрей молвы
Позвал во двор всё наше братство;
Склонившись низко до травы,
Искали мы одно богатство.
Я рядом слышал: - "Вновь учить?
Вот гильза то "тэ-тэ", дубина,
Опять не можешь отличить
Патрон "тэ-тэ" от карабина.
А вот трофейная как раз,
Бери, как память пригодится.
И чей-то брат: - "Попомни, Стас,
Такое вновь не повторится".
Я знал, есть много благ иных,
Но в эту ночь огней и пушек,
Горсть звонких гильз пороховых
Была важней других игрушек.
В ту ночь все наши пацаны,
Как бы догадывались, словно:
Гремел прощальный залп войны,
Войны кровавой залп бескровный.

Я это в памяти несу:
Всё было празднично и мудро;
Я помню свежую красу
Того сияющего утра.
Оно, умытое росой,
Рождалось в солнечной купели,
Блистало неба бирюзой,
Сирень цвела и птицы пели.
Был май, девятое число,
И утро весело бурлило,
Оно желанный мир несло,
Оно - лицом Победы было!
Оно украсило листвой
Вид нашей улицы убогой,
Велев булыжной мостовой
Сверкать алмазною дорогой.

Шумливой сайкой огольцов
Босых, сопливых, полусытых,
Мы шли по ней на свист скворцов,
Минуя прах домов разбитых.
из чёрных каменных глазниц
В упор сквозное солнце било,
А сколько лиц, хороших лиц,
Счастливых лиц повсюду было!
И не остались навсегда
Они задумчивы и строги;
Победы вешняя вода
С них смыла страхи и тревоги.
Встречались руки и слова:
- "С победой, друг!", - "Браток, Победа!
Ты как?" - "Был ранен..., голова..."
- "Я в ногу..." И пошла беседа:
- "Слышь, друг, про раны и бои
Мы нынче говорить не станем;
Давай товарищей своих,
Что не придут уже, помянем".
Встречались губы и глаза,
Все были сёстры всем и братья;
И чисто тёплая слеза
Сбегала на погон иль платье.
В то утро не стеснялись слёз:
Душа, зажатая тоскою,
Плыла по ним от смертных гроз
В страну свободы и покоя.

Цветы, косынки, пиджаки,
Гул барабана в отдаленье...
Текли людские ручейки
На площадь, где гранитный Ленин.
В ином дворе то тут, то там
Уже готовилось застолье;
Мы шли на свет, на птичий гам,
Вдыхая майское приволье.
Гремели выстрелы подчас,
Уже устав перекликаться,
И щедро сыпались на нас
Листва и веточки акаций.
Звучала музыка вдали -
Оркестр соскучился по танцам, -
Колонну пленных провели,
Небритых и нестрашных гансов.
Без орденов, ремней, погон
Прошли измятые мундиры;
Кидали камни мы вдогон
И нам грозили конвоиры.

-"Ребята, в госпиталь айда!"
Взлетел синичкой голос Коли,
И мы гурьбой пошли туда,
Где йодом пахло царство боли.
- "Там дядя Тима, мамин брат",
Кричал он с гордым увлеченьем, -
- "Я знаю, нам он будет рад;
Он там сейчас с двойным раненьем".
Военный госпиталь не спал,
И лишь сквозняк гулял в палатах,
А во дворе кружился бал
Бинтов, исподников, халатов.
Играл на стуле патефон,
Плыл вальс серебряной рекою,
И бодрый смех со всех сторон
Звучал над пёстрою толпою.
Как чист весенний небосвод!
И будто стихла боль увечий,
И легкораненый народ
Топтался здесь, расправив плечи.
Сестричка в белом нарасхват,
Блестят задорными очами,
И в ногу стрелянный солдат,
Взывал во след кружившей даме:
- "Сестра, Танюша, а со мной?
Давай чуть-чуть покружим вместе,
То ничего, что я хромой,
Всё остальное - честь по чести".
А там, у окон целый ряд,
Лежащих в креслах и кроватях,
Тяжелораненых ребят -
Зловещих коконов на вате.
Для них, сожжённых до костей,
Лишённых муками движенья,
Была дороже всех вестей -
Весть о Победе в утешенье.
Я помню парня жалкий вид:
Без рук, с короткими культями,
Он плакал яростно, навзрыд:
- "Зачем такой я нужен маме?"
Тут военврач: - "Ну, что с тобой?
Сынок, мы жизнь ещё устроим.
Ты нужен матери любой,
Ты победил! Держись героем!"
Мы зябко жались у ворот,
Нам было горько и неловко,
И, вдруг, скривив дрожащий рот,
Заплакал шестилетний Вовка.
А плавный вальс кружил и нёс,
Качали нас "Амура волны"...
Эх, будь ты проклят, Гитлер-пёс
И будьте прокляты все войны!
А вот и дядя Тимофей,
Как белый гриб навис над нами;
Крутой изгиб его бровей
Терялся где-то под бинтами.
Таилась каряя тоска
В глазах его, блестевших влажно,
В бинтах увечная рука
К груди прижала куль бумажный.
Нас успокоил мягкий бас:
- "Ну, добре, хлопчики, с Победой!
Хороший праздник тут у нас,
Спасибо, что пришли проведать.
Ревём? Ну, раз на то пошло,
Давайте отойдём в сторонку;
Смотреть на это тяжело
Не только малому ребёнку.
Зато гостинец вам от всех:
Конфеты, малость шоколада;
Был ром, так нынче ведь не грех;
А всё добро с трофейных складов".
Он гладил Колины вихры
Другой рукой, здоровой, правой,
И стлался дым его махры,
Качаясь синею отравой.
- "Так ешьте, вижу я, мальцы,
С нуждой вы крепко задружили;
На фронте, стало быть, отцы,
И есть, что головы сложили?
Война наделала сирот,
А бедным вдовам вдвое хуже.
И всё же сдюжил наш народ,
А и теперь, ей Богу, сдюжит!
Я тоже, хлопцы, видел фронт,
Дошёл на танке до Бреслау.
Теперь сюда попал, в ремонт;
Зашили, говорят, на славу!
И раны б эти - не беда,
Но мне другое сердце точит:
В войну пропали без следа
Жена и двое малых дочек.
Они ведь знали - враг жесток -
Ни жизни не щадит, ни крова;
Пошли с другими на восток,
Оставив хату под Ростовом.
Во сне я вижу пыльный шлях,
Старух, детишек, баб с грудными;
Их мучит жажда, гонит страх,
И воют "Мессеры" над ними.
Они бегут из крайних сил
Укрыться от звенящих крыл,
Упасть в полынь под пулемёты,
Став жертвой дьявольской охоты
Цивилизованных горилл.
Живыми были бы, давно,
Пришли домой и всё равно
Прислали б весть хоть в полстранички...
Но пишет мне сосед-станичник:
- "Дверь заперта, и, заодно,
Забито каждое окно.
Но не горюй, мол, Тимофей,
Вернутся, время-то лихое...
А так, за хатою твоей
У нас догляд... и всё такое".
- "Мне, хлопцы, нечего гадать:
Подлечат... и, зараз, до дому.
Ведь надо жить, искать и ждать...
Да и тоскую я по Дону.
Такая там у нас река
Степная, и, как степь привольна.
Эх, заболтался я слегка
И вас попритомил невольно".
Мы жадно ели шоколад,
Едва вникая в грусть признанья,
Но добрый дяди Тимы взгляд
Был полон грустного вниманья.
Он нас прощал за глупость лет,
За то, что с самого начала,
Мы мало видели конфет,
А всякой горечи - не мало.
- "А есть, кто учится из вас?
Поди, вам лет по семь, по восемь?"
- "Нет, дядя, только в первый класс
Запишут нас на эту осень".
- "Ну, что ж, ребятки, вам везёт:
Над вами пронеслось ненастье,
А если заглянуть вперёд, -
Там школа, молодость и счастье.
И не прервёт ваш лёгкий бег
Шальная пуля на излёте,
И даже в двадцать первый век
Ещё не горбясь, вы войдёте.
Для нас же, мёртвых и живых,
Иной удел на долю вышел:
Убить войну, чтоб жили Вы...
А значит, наше счастье выше.
Теперь прощайте, мне пора,
Спасибо за привет и ласку...
Ну сыпьте, ... видите сестра
Меня зовёт на перевязку".
- "До встречи, дядя Тимофей"
И вам спасибо за беседу,
За этот лакомый трофей,
За утро, ... за Победу!

Шумливой стайкой огольцов,
Легко, вприпрыжку, клином зыбким,
Бежали мы на свист скворцов,
Навстречу солнцу и улыбкам.
Всё выше крылья поднимал
Над нами день победный мая,
И, верно, каждый понимал:
Жизнь начиналась мировая...

Я это в сердце берегу,
Всё было празднично и мудро.
Уж голова моя в снегу...
Но вечно юное То Утро.

                Июнь-февраль 1995 г.
                Февраль 2015 г.