Муза сна

         1

Я не стану, не стану маститым
воспевателем здешних ночей.
Век – на мыло. Никак не простит он,
что свалился я с лунных качель.

Я гляжу на него василиском
через выбитое плечо.
Словно свинку морскую затискал
меня, косолапый чёрт.

Он бормочет: «Ага, попался!»
О, какой напрасный улов…
Я проскальзываю сквозь пальцы
с перстнями из мёртвых голов.

Лучше быть сарынью на кичке,
чем в его паруса дуть.
Полюбил я веник мистический
и трёхлапого свиста дурь.

Век железную бросил перчатку
крысам дикой моей души.
Им не вкусно: понюхали, чавкнули
и, обидевшись, отошли.

Я послал на «икс» и на «игрек»
забияку, снеся в буерак
поистёршиеся в первых играх
и рогатку, и бумеранг.

Вероятно, я трус и циник,
но душа Музе Сна верна.
На груди у неё «пацифик»,
а в кармане бутылка вина.

          2

Парка бледная бросила пряжу
и, зевнув, сказала: «Потом».
Я в груди под панцирем прячу
увядающей розы бутон.

Жив ли я? Это год Улитки.
Неумелый в любви и труде,
вызывая кривые улыбки,
я играл на ржавой трубе.

Кто придумал тебя, Зимолето?
Здравствуй, май с душой ноября!
Хорошо бы соснуть малехо,
чепульдыкнув бальзама «Дебрянск».

Ибо кончилось время песен,
ибо смолкла песня времён.
Древом жизни в болотную плесень
Звонкий жёлудь мой уронён.

Из-под палки до половины
книгу жизни еле прочёл
и сгорел, как столбец парафина.
И Любовь не стала врачом.

Три звезды над строкой горизонта…
И, скрестив крыло и весло
на груди, молчания золото
я кую для песен без слов.

Потому что слова – мера
для того, что не знает мер.
Да и Муза моя охромела,
да и я не слепой Гомер.

Много нас. И все одиноки.
И никто никого не мудрей.
Потому что не нужен бинокль
в акватории мёртвых морей.

Пусть весло и крыло станут
снова правой и левой рукой.
Полежать бы в течение ста минут:
я сегодня совсем никакой.