Robert Service Солдат удачи

РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)

THE SOLDIER OF FORTUNE
СОЛДАТ УДАЧИ

«Давай отрекись от Бога!» — Повсюду
Их запах прогорклый и копья ежом.
Их ненависть пышет; в меня, как в Иуду,
Плюнул дикарь, замахнувшись ножом.
И я был один, к тому же был ранен, —
Последний, кто выжил из наших ребят.
О, это зловещее небо, как камень,
Окутало землю в багровый закат.
Как пламя, блеснул острый нож, и жестоко
Промолвил другой, замахнувшись копьём:
«Давай отрекись от любимого Бога,
И мы тебе жизнь обратно вернём».

Отречься от Бога! О, жизнь была сладкой!
А ты еще молод! — И я, как во сне,
Гляжу на друзей, лежащих вповалку,
И в луже кровавой лежать вскоре мне.
И всё ж... я чуть было не начал смеяться,
Поскольку о Боге совсем позабыл.
Молился я свету... Давно сомневаться
Стал в Господе я, что нас всех любил.
Жизни лишенный, не мог я представить
Себя вне могилы... Теперь же они,
Язычники, просят, чтоб я начал хаять
Бога, тем самым продлил свои дни
Жизни моей, что поёт поминутно
И молодость пышет сродни кумачу.
О дураки! Это сделать не трудно:
Я отрекусь... Но, однако, молчу.

«Давай отрекись от Бога!» — Их копья
Мерцают, в глазах окровавленных — блеск.
Доносятся рыки, их взгляд исподлобья.
От пролитой крови безумия всплеск.
Отречься от Бога! Раз плюнуть и баста.
Но что стоит имя твое, коль ты жив?
Меня заплюют эти церберы ада,
Извечным позором меня заклеймив.
Честь белого — что есть в лихие годины?
Чтоб слышать «ты — трус», пребывая в плену,
От черных собак, чьи боги из глины? —
Тем самым предать мой народ и страну?
Родная страна! Что твои мне объятья?
Солдату удачи преград нет ни в чём.
В душе, я клянусь, мне люди все братья.
Широкий, загадочный мир — вот мой дом.
Родная страна! Но чтишь ли ты мертвых?
Гордых героев, что с болью встают? —
Не слышу я бой барабанов походных,
И кровь за меня в жарких битвах не льют.
И я, вольный странник, забыт ее роком.
Что вера, что флаг — как-то мне по плечу.
И коль есть лазейка мне выжить — от Бога
Я отрекусь... Но, однако, молчу.

«Давай отрекись от Бога!» — Их лица
Страшны в напряженье и ждут лишь приказ.
И темное небо — мрачнее гробницы,
И в этой тиши лишь сверкания глаз.
Но только, сквозь ужас (по воли ли Бога?)
Явилось виденье — о, как даль чиста! —
Её светлый лик... сквозь горести рока...
Радость и сила, восторг и звезда.
Под соснами — там, где костер светит ярко,
В морях одиноких, на торном пути,
Тот облик мечты был мне лучшим подарком!
Дороже, казалось, его не найти.
О, кудри, как шелк, о, блеск светлой кожи,
О, серые очи, что смотрят любя,
О, сладкие губы! — Неужто я должен
Навеки, навеки уйти от тебя?
Да, должен... Но если я сделаю это,
Как снова смогу я смотреть в этот лик?
И, зная тебя, посланницу света,
Сам с сердцем трусливым, ловить сладкий миг?

Нет! Нет! — Надо мной небосвод обагримый
Навис как скала. — Но не ради страны,
Не ради Христа, а ради любимой
Готов смерть принять я из рук сатаны.
Потом хоть потоп. И пусть мы не верим
В Бога порой — во мне Он живёт!
И «Лучший» всегда торжествует над «Зверем».
Так пусть же народ осанну поет...

«Ну что, палачи, я свой рок принимаю.
Пролью наземь кровь и травой обернусь.
Свой гнев утолите! Пусть путь мой не к раю —
От Бога, собаки, я не отрекусь!»

Я копия видел и ждал свою долю.
Но что скажет вождь? Все взоры к нему.
И вдруг, как во сне, я услышал: «Дать волю
Тому, кто так Богу служил своему!»
--


The Soldier of Fortune

“Deny your God!” they ringed me with their spears;
Blood-crazed were they, and reeking from the strife;
Hell-hot their hate, and venom-fanged their sneers,
And one man spat on me and nursed a knife.
And there was I, sore wounded and alone,
I, the last living of my slaughtered band.
Oh sinister the sky, and cold as stone!
In one red laugh of horror reeled the land.
And dazed and desperate I faced their spears,
And like a flame out-leaped that naked knife,
And like a serpent stung their bitter jeers:
“Deny your God, and we will give you life.”

Deny my God! Oh life was very sweet!
And it is hard in youth and hope to die;
And there my comrades dear lay at my feet,
And in that blear of blood soon must I lie.
And yet... I almost laughed — it seemed so odd,
For long and long had I not vainly tried
To reason out and body forth my God,
And prayed for light, and doubted — and denied:
Denied the Being I could not conceive,
Denied a life-to-be beyond the grave... .
And now they ask me, who do not believe,
Just to deny, to voice my doubt, to save
This life of mine that sings so in the sun,
The bloom of youth yet red upon my cheek,
My only life! — O fools! ’tis easy done,
I will deny... and yet I do not speak.

“Deny your God!” their spears are all agleam,
And I can see their eyes with blood-lust shine;
Their snarling voices shrill into a scream,
And, mad to slay, they quiver for the sign.
Deny my God! yes, I could do it well;
Yet if I did, what of my race, my name?
How they would spit on me, these dogs of hell!
Spurn me, and put on me the brand of shame.
A white man’s honour! what of that, I say?
Shall these black curs cry “Coward” in my face?
They who would perish for their gods of clay —
Shall I defile my country and my race?
My country! what’s my country to me now?
Soldier of Fortune, free and far I roam;
All men are brothers in my heart, I vow;
The wide and wondrous world is all my home.
My country! reverent of her splendid Dead,
Her heroes proud, her martyrs pierced with pain:
For me her puissant blood was vainly shed;
For me her drums of battle beat in vain,
And free I fare, half-heedless of her fate:
No faith, no flag I owe — then why not seek
This last loop-hole of life? Why hesitate?
I will deny... and yet I do not speak.

“Deny your God!” their spears are poised on high,
And tense and terrible they wait the word;
And dark and darker glooms the dreary sky,
And in that hush of horror no thing stirred.
Then, through the ringing terror and sheer hate
Leaped there a vision to me — Oh, how far!
A face, Her face... through all my stormy fate
A joy, a strength, a glory and a star.
Beneath the pines, where lonely camp-fires gleam,
In seas forlorn, amid the deserts drear,
How I had gladdened to that face of dream!
And never, never had it seemed so dear.
O silken hair that veils the sunny brow!
O eyes of grey, so tender and so true!
O lips of smiling sweetness! must I now
For ever and for ever go from you?
Ah, yes, I must... for if I do this thing,
How can I look into your face again?
Knowing you think me more than half a king,
I with my craven heart, my honour slain.

No! no! my mind’s made up. I gaze above,
Into that sky insensate as a stone;
Not for my creed, my country, but my Love
Will I stand up and meet my death alone.
Then though it be to utter dark I sink,
The God that dwells in me is not denied;
“Best” triumphs over “Beast”, — and so I think
Humanity itself is glorified... .

“And now, my butchers, I embrace my fate.
Come! let my heart’s blood slake the thirsty sod.
Curst be the life you offer! Glut your hate!
Strike! Strike, you dogs! I’ll not deny my God.”

I saw the spears that seemed a-leap to slay,
All quiver earthward at the headman’s nod;
And in a daze of dream I heard him say:
“Go, set him free who serves so well his God!”
==