Он рисовал чьи-то руки отрубленные

Он рисовал чьи-то руки отрубленные -
Истекавшие на белую бумагу кровью алой.
Он рисовал чьи-то изрезанные губы -
Которые ждали поцелуя - но не дождались.

Он рисовал цыганок, вспоротых ножами -
Которым клевали глаза голодные вороны.
Он ощущал, что эта его жизнь - чужая -
А настоящая была безжалостно оборвана.

Он рисовал королев с кукольными лицами -
Ронявших розовых слёз лепестки рассеянно.
И монахинь, которые кончили молиться -
И над площадями в петлях висели.

Он рисовал очертания своей печали -
Которой не было места в подлунном мире.
Его губы велеречиво молчали -
Его пальцы непрестанно говорили.

Он молчанием кутался, точно шарфом -
Закрывая на горле след гильотины.
В прошлой жизни он был беззаботным графом -
В прошлой жизни его за это и казнили.

И за это ему отрубили голову -
И лежала она в грязи и во прахе.
И тащили жадные шакалы в своё логово
Ломаных кукол и повешенных монахинь.

Падал парик в глотку парижской канавы -
Смаковала канава чьи-то тела алые.
А единодушная толпа скандировала «Браво!»
И палача выйти на «бис» вызывала.

«Бис, бис!» - бесились обезумевшие люди -
Каждый рот кривой ухмылкой глумился.
В следующей жизни он рисовать это будет -
Потому что забыть такое немыслимо.

Под шарфом - шрам - алой бархоткой -
Уже побелевший - но невелика разница.
Он бы хотел позабыть - но вечно что-то
Напоминает ему о минувшей казни.

Какой-то жест - какая-та залистанная книга -
Чьё-то лицо, скрытое под волосами.
И он на мгновение - снова на площади гибнет -
А потом - мучительно - снова воскресает.

Пусть он ожил - пусть он снова воскреснул -
Но воспоминания идут за ним, как ламии -
И он одержимо рисует обрубки телесные
И палачей - с окровавленными руками.

И покрыты листы ранами и пятнами -
Он ничего не забыл - ничего не простил он.
Кто-то другой носит на шее распятие -
Он носит на шее свою гильотину.