День славянского единства

Бабьего лета тонкие прядки -
Солнца прощальный зенит.
Киев. Четыре почти по полудню...
Город разморенный спит.

В красных шелках осень ранняя тонет.
В ярком убранстве аллей.
В черных мундирах... и Вагнер, и город,
В золоте древнем церквей.

Но ведь четыре, заметь, по полудню!
Грохот сотряс "Детский Мир".
Комендатура - разрывом аорты -
В небо взметнулась... лишь дым

То ли клубами, то ли рогами
Выполз с угла на Крещатик.
И понеслась как феерия арий:
В грохоте взрывов стеная,

Киев всю ночь распластавшись метался,
Корчился в страшном угаре.
Купол от цирка как блюдце поднялся,
Грохнувшись вверх потрохами.

"Континенталь" будто торт опустился,
И всю начинку героев - разом прихлопнул,
Похоже взбесился адский поземный весь город.
В Киевском сердце, чернея от гари,

Долго стенало предсмертье.
Четырнадцать дней продолжалась Голгофа,
Распятого крестного сердца.
Главы его от жары помутились

Трескалось золото храмов.
Немцы цепями стояли - как Вии -
 Город на них пыхал смрадом.
Между развалин как смоль закоптелых

Стоны утробно стихали.
Осень... Ни дождика... Спекшиесь губы
Города к небу взывали. Но небеса были глухи,
Поверьте. Небо безлико серело.

В сердце железном запаяна дверца,
Не к кому звать... Онемело...
Киева полуживого сознанье
В черных обрубках каштанов.

Слово из преисподней суть руки
С пальцами древней подагры
Киевских древ запредельные муки
К горлу взывали о'врагов.



Это  было  двадцать четвертого сентября,  в  четвертом часу дня.

   Дом   комендатуры  с   "Детским  миром"  на   первом  этаже взорвался. Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не только на   Крещатике,   но  и   на  параллельных  ему  Пушкинской  и Меринговской улицах.  Эти  стекла  рухнули со  всех  этажей на головы немцев и прохожих, и многие сразу же были поранены.

   Над Прорезной поднялся столб огня и дыма. Толпы побежали -- кто от взрыва,  кто,  наоборот,  к месту взрыва,  смотреть.  В первый момент немцы растерялись,  но потом стали строить цепь, окружили горящий дом  и  стали хватать всех,  кто  оказался на улице и во дворе.

   Всех арестованных вталкивали в кинотеатр здесь же рядом,  и скоро  он  оказался  битком  набит  израненными,   избитыми  и окровавленными людьми.

   В  этот  момент в  развалинах того  же  самого дома  грянул второй,   такой  же  силы,  взрыв.  Теперь  рухнули  стены,  и комендатура превратилась в  груду  кирпича.  Крещатик засыпало пылью и затянуло дымом.

   Третий  взрыв   поднял  на   воздух  дом   напротив  --   с кафе-кондитерской,  забитой горами противогазов и  с немецкими учреждениями.

   Немцы оставили кинотеатр и с криками: "Спасайтесь! Крещатик взрывается!"  --   бросились  бежать  кто  куда,   а  за  ними арестованные.    Поднялась   невероятная  паника.   Крещатик   действительно взрывался.

   Взрывы  раздавались через  определенные промежутки в  самых разных частях Крещатика,  и  в этой системе ничего нельзя было понять.  Взрывы  продолжались  всю  ночь,  распространяясь  на прилегающие улицы.  Взлетел на воздух цирк, и его искореженный купол  перекинуло волной через  улицу.  Рядом с  цирком горела занятая немцами гостиница "Континенталь".

   Никто,  никогда не узнает,  сколько в этих взрывах и пожаре погибло немцев,  их снаряжения,  документов и т.  п.,  так как никогда ничего на этот счет не объявлялось.

   Стояла сухая пора,  и  потому начался пожар,  который можно было бы сравнить,  пожалуй, лишь с пожаром Москвы в 1812 году. На  верхних этажах и  чердаках было  заготовлено много  ящиков бутылок с  горючей смесью.  Время от времени эти ящики ухали с тяжелым характерным звуком,  обливая здания потоками огня. Это и доконало Крещатик.

   Немцы,  которые так  торжественно сюда  вошли,  так  удобно расположились,  теперь метались по Крещатику, как в мышеловке. Они ничего не понимали, не знали, куда кидаться. Жители -- кто успел схватить узел,  а кто в чем стоял --  бежали в парки над Днепром,  на  Владимирскую горку,  на  Бульвар Шевченко.  Было много обгоревших.

   Немцы оцепили весь центр города.  Пожар расширялся:  горели уже и Пушкинская,  и Меринговская, поперечные улицы Прорезная, Институтская,  Карла Маркса,  Фридриха Энгельса,  Пассаж. Было такое впечатление, что взрывается весь город.

   До войны в Киеве начинали строить метро,  и теперь поползли слухи,  что то  было не метро,  в  закладка чудовищных мин под всем Киевом.  Бежали из домов далеко от Крещатика,  потому что никто не знал, где произойдет следующий взрыв.

   Откуда-то   немцы  срочно  доставили  на  самолете  длинные шланги,  протянули их от самого Днепра через Пионерский парк и стали качать воду мощными насосами.  Но  вода до  Крещатика не дошла: среди зарослей парка кто-то шланги перерезал.

   Над   чудовищным   костром,   каким   стал   центр   Киева, образовались сильные воздушные потоки, в которых, как в трубе, неслись горящие щепки, бумаги, головни, посыпая то Бессарабку, то   Печерск.   Поэтому  на   все   крыши   повылезали  немцы, полицейские,  дворники,  засыпали головни песком,  затаптывали угли.   Погорельцы  ночевали  в  противовоздушных  щелях,   на стадионе.

   Немцы  не  могли  даже  достать трупы  своих погибших,  они сгорали дотла. Горело все, что немцы награбили за эти дни.

   После  нескольких дней  борьбы с  пожаром немцы  прекратили сопротивление,  вышли из этого пекла и  только наблюдали пожар издали.

   Крещатик  продолжал  гореть в полном безлюдье, только время от  времени в каком-нибудь доме с грохотом рушились перекрытия или падала стена, и тогда в небо взлетало особенно много углей и  факелов.  Город  насквозь пропитался гарью; по ночам он был залит  красным  светом, и это зарево, как потом говорили, было видно за сотни километров.

   Взрывы  затихли только двадцать восьмого сентября.  Главный пожар продолжался две недели, и две недели стояло оцепление из автоматчиков.

   А  когда  оно  было  снято и  немцы туда  пошли,  то  улиц, собственно,  не было: падавшие с двух сторон здания образовали завалы.  Месяц шли работы по  расчистке проездов.  Раскаленные развалины  дымились  еще   долго;   даже  в   декабре  кой-где выбивались из-под кирпича струйки дыма.


А. Кузнецов "Бабий Яр"