В то безбожное, странное время...

В то безбожное, странное время -
Что ни церковь, - то склад или ток,
Мастерская, где швейное племя
Шьёт бельё - от платков до порток,

Или кузница-молотобойня,
Или автовокзал, туалет...
Каждый край - в колготне непристойной...
Ничего невозможного нет!

Или храм был в таком поруганье:
Весь разбит, обезглавлен, открыт,
И загажен, как будто бы зданье
Ради всяческих гадов стоит...

В Середе во Скорбященском храме
Был районный молокозавод,
Будто впрямь со Святыми Дарами
Молоко в магазины идёт...

А напротив был храм Вознесенья -
Возле дома почти, на горе.
И сияли над ним в воскресенье
Небеса в голубом серебре...

Колокольня была без макушки,
Так что вовсе б её не признать,
Если б детям седые старушки
Не шептали про Божию Мать,

Не шептали, что, де, была церковь,
Что, де, раньше венчания шли,
И крещенья, - в земной круговерти
Храм цветком вырастал из земли.

В наше время, де, храм растоптали,
Ничего, де, авось, оживёт,
Ведь и холод, и голод видали,
Две войны да отчаянный год...

Этой верой, блажной, потаённой,
Да рассказами жил Божий дом.
Невредим в детских снах упоённых,
Невредим в поминаньях о нём.

От лампадной домашней молитвы
Тёмный храм оживал ввечеру...
Днём же дети смотрели в калитку:
Там вдоль храма - кресты по двору.

Там был двор мастерских по железу,
Там из ржавых витых арматур
Мастерили кресты всем болезным,
Там во кузне был жар, как в аду.

А кресты да с зубцами ограды
Серебрянкою да голубым
Покрывали да ставили рядом,
Чтоб везти на погосты ряды.

И тогда проходящие дети
Прозревали тот двор сквозь забор,
Сквозь таинственность призрачной смерти,
Сквозь витой арматурный узор.

Прозревали великую тайну:
Горний мир, Райский сад, горький мёд...
Что у Бога ничто не случайно...
Будет время - и Храм оживёт!