Воробушку

Панацея, как агнец церковных акций, целует в висок.
Словоблудие (факт!) не спасение вновь утопшим.
Если есть что сказать – не томи, ведь счастья кусок
Не отломится тем, кто перед опасностью ропщет.

Не блуди, чужеземец, останься верным реликвиям.
Тот сиреневый шарф оставил на сердце след.
Кофе (право, так пошло!) – не повод был стать не мнимыми,
Повод стать не мнимыми – ноги под один плед.

Я надеюсь, что всё в твоей жизни теперь хорошо,
Хоть и мама в болезнях уже три декады кряду.
В те заснеженные мы играли неважное шоу,
Но всё было от сердца. Пусть глупо, но это правда.

Мои парни зовутся теперь в твою только честь,
И не счесть, сколько раз возникали у них вопросы
«Почему»? Я считаю, что это моя месть,
Только месть самому себе. Ведь (формально) отбросив

Все прелюдии и панчлайны – мы членистоногие.
Из-за ветхих заветов решили, что вместе – табу.
Всё, что было внутри и осталось – до паники много.
Всё, что бросило – чувств и мыслей безумный табун.

Мой Воробушек, нет в тебе моего. Жаль, что нет с тобой снимков.
Разошлись палуба и причал после кофе в обед.
Как не ври, чужеземец, мы тоже станем реликвиям.

Тот сиреневый шарф

Оставил

На сердце

След.