Смех канарейки

Размеренными шагами, Максим нетерпеливо наматывал круги по комнате, часто посматривая на старые часы с маятником, висевшие на стене. «Почему они не приходят?», в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос. Было уже почти пять вечера, но родители до сих пор не соизволили явиться домой. Мальчик терялся в догадках на счёт того, как трактовать подобную задержку, но в целом склонялся к тому, что это являлось положительным предзнаменованием.
В этот день Максиму исполнялось ровно двенадцать лет. Не нюхав пороха в жизни, он затруднился бы чётко и ясно ответить, что, по сути,  для него значили собственные дни Рождения. За плечами ещё не было тяжести груза и сожалений о бездарно прожитых годах и его молодое тело обходили стороной нудные болезни, удел стариков. За неимением существенного жизненного опыта, мальчику не на что было оглядываться назад в прошлое и поэтому дни Рождения, в принципе, ничем для него не отличались от тысяч других рядовых дней.
Правда, в дни его Рождения семья исправно блюла традицию пышного праздничного ужина, предварительно перед которым, как правило, проводился сакральный ритуал дарения подарков. Именно на этот ритуал Максим искренне возлагал самые тёплые и фантастичные надежды. В прошлые годы он вполне довольствовался такими шаблонными дарами, какими сегодня родители забрасывают детей нынешнего поколения. Но минула пора, когда мальчик испытывал дикую радость от обладания последней версии планшета или вертолёта с дистанционным управлением. Максиму исполнялось двенадцать и, как он верил, для него начинался новый, юношеский этап в жизни, который требовал соответствующих изменений в личности, а также в поведении. Высокотехнологичные игрушки, которые ещё вчера представляли собой безграничный интерес, вдруг в одночасье полностью утратили свой важный смысл: стали бесполезными безделушками, от которых не существовало никакого реального прока. Нет, Максим твёрдо дал себе обещание оставить эти глупости в детстве, из которого он, как ему казалось, в этот двенадцатый день Рождения безвозвратно вышел. А новому этапу жизни нужны и нового типа подарки. Более глубокие; может даже такие, которые требовали к себе определённой доли ответственности. Ведь ответственность ассоциировалось со зрелостью. Из-за надежды на то, что в глазах родителей Максим начинал выглядеть ответственным и в какой-то степени более зрелым человеком, мальчик был интуитивно уверен, что ему подарят щенка.
Уже последние два месяца он тайком про себя мечтал о том, каковым будет его новый мохнатый, верный и самый лучший на свете друг. Ему даже почему-то представлялось, что это будет непременно немецкая овчарка. Скорее всего потому, что немецкие овчарки славились своим развитым интеллектом, и это мальчику глубоко импонировало в собаках. Если уж заводить пса, то почему бы в таком случае не завести умную породу?
Часы закончили отбивать пять гулких ударов, как снаружи послышался шум ворот автоматически открывшейся двери гаража, и, подбежав к окну, Максим успел краем глаза заметить заехавший вовнутрь коричневый джип отца. Ну наконец-то! Сердце в волнении участило темп, а на ладонях проступил прохладный пот. Секунды тянулись бесконечно долго, но входная дверь всё же распахнулась и, за проскользнувшей вперёд стройной фигурой матери, с многозначительной улыбкой на лице в дом зашёл и сам отец, что-то держав в правой руке. Этот таинственный предмет был покрыт то ли пледом, то ли каким-то старым ненужным покрывалом. Щенка нигде не наблюдалось поблизости, отчего в душу мальчика пробралась тень досады, но он не подал вида.
— Сынок, родной, с днём Варенья! — оба родителя одновременно, не разуваясь, ринулись вперёд, чтобы заключить Максима в свои объятия.
— У нас для тебя есть не совсем обычный подарок, — заговорщицким тоном проговорил отец. — Мы не до конца уверены, как ты к нему отнесёшься, но очень надеемся, что тебе понравится. К тому же не забывай, нам с матерью хотелось тебя удивить, доставить сюрприз. Так что не обессудь, если вышло не совсем по твоему вкусу. Хорошо?
— Договорились.
Затаив дыхание, заинтригованный мальчик следил за тем, как отец осторожно поставил на пол предмет, который принёс с собой, и с возгласом «О-па!» торжественно сорвал с него покрывало. Под ним оказалась небольшая клетка с одинокой, пёстрой канарейкой внутри.
— Да, это действительно не совсем то, что я ожидал...
Максим подошел к клетке вплотную и нагнулся, чтобы получше рассмотреть птицу. Она имела ярко жёлтый окрас, плавно переходивший в беловатый оттенок, особенно в области хвоста и кончиков крыльев. Хрупкая и в тоже время чрезвычайно подвижная канарейка бойко перескакивала с места на место, периодически наклоняя голову набок, и необычайно умными глазами изучала мальчика.
Ну что ж: канарейка, так канарейка, обречённо вздохнул про себя Максим. Могло бы быть и хуже. В конце концов, если объективно посмотреть на ситуацию со стороны, то канарейка тоже косвенно является некой ответственностью.
— А почему она не поёт? — спросил он неуверенно.
— Дай ей какое-то время, чтобы акклиматизироваться. — Сзади на плечо легла рука матери. — Ей надо привыкнуть.
— Твоя мама права. — Поддержал отец супругу. — Дай ей немного времени. А сейчас —  ай-да кушать! Я проголодался, как волк!
— Садитесь к столу! — прокричала хозяйка, удаляясь на кухню. — У меня уже всё готово, надо только быстро подогреть одно блюдо.
В этот вечер Максим до отвала наслаждался стряпнёй матери, весело и беззаботно шутил с отцом и лишь изредка косился на стоявшую в углу зала клетку. И только когда принесли торт и наступил момент задувать частокол из зажжённых свечей, канарейка впервые подала свой звучный голос, спев коротенькую мелодию, которая всем показалась божественно прекрасной.
 ***
Минуло несколько недель и жизнь Максима вошла в старое, привычное монотонное русло. Он с ловкостью научился аккуратно и вовремя чистить клетку, а так же следить за тем, чтобы там всегда в избытке хватало воды и корма. Но, не воспринимая птицу настолько же серьёзно, как собаку, он постепенно терял к ней должный интерес. Да, канарейка порой выдавала незабываемые симфонии, сводившие с ума родителей, гостей и ближайших соседей, но проблема в том, что этим пением всё и ограничивалось. Мальчику мечталось выйти со своим верным питомцем из дома на улицу, бегать с ним до потери пульса, кувыркаться, обниматься. Воспитывать и тренировать, наконец! Но всё это было просто невозможно проделать с птицей, которую, как казалось, родители приобрели больше для своей собственной утехи, чем для удовлетворения желаний сына. Поэтому дни летели и за исключением стандартных работ по уходу, Максим всё реже и реже обращал своё внимание на канарейку, трепыхавшуюся в клетке. И даже находясь с ней в одной комнате, он мог частенько напрочь забыть о её присутствии. Но в один роковой день всё изменилось.
В этот день Максим вернулся из школы немногим ранее обычного, в то время, пока родные ещё оставались на работе. Наспех перекусив найденной в холодильнике едой, он едва устроился поудобней в мягком кожаном кресле для прочтения заданной на дом литературы, как услышал донёсшийся из угла комнаты чей-то тихий, протяжный голос:
— Маааксииим! — голос струился мягко, убаюкивая, но, тем не менее, он всё равно до полусмерти напугал несчастного мальчика. — Маааксииим!
Максим с ужасом оторвался от страниц книги и, сглотнув накативший в горле корм, осторожно перевёл свой взгляд в ту сторону, откуда доносилась речь.
— Маааксииим!
Это было невероятно. В это просто невозможно было поверить и он сам лично никогда бы не поверил никому другому, но маленькая, бойкая канарейка, метавшаяся внутри клетки, звала его по имени человеческим голосом!
— Максим, не бойся. Подойди ко мне ближе. Я хочу ещё раз взглянуть в твои голубые глаза. Они такие же голубые, как и небо, которое я теперь вижу только через прутья клетки и оконное стекло в раме.
Тон канарейки был весьма удручённым и на его фоне Максим почувствовал себя уверенней. Да и чего ему следовало бояться? Маленькой птицы в клетке? Но это же смешно. Особенно после всех пафосных размышлений о том, как он вырос и теперь стал юношей. Негоже смелым юношам бояться каких-то там птиц!
Отложив учебник в сторону, Максим приблизился к клетке. Канарейка тоже в свою очередь подскочила к прутьям и необычайно умным, пристальным взглядом, совсем как тогда, в тот самый первый день, когда отец впервые принёс её домой, посмотрела на мальчика.
— Да, глаза цвета неба. У тебя очень красивые глаза,  — добавила она, задумчиво.
— Разве канарейки умеют разговаривать?
Максим отдавал себе отчёт в том, что скорее всего задал глупый вопрос, потому что перед ним собственной персоной находилась говорящая канарейка, но он хотел услышать подтверждение из её собственных уст.
— Да, но весьма редко и отнюдь не со всеми. Только с теми, кто заслуживает этого. 
— А чем же заслужил я?
Повисла короткая пауза. Создалось такое впечатление, что канарейка бесшумно улыбалась.
— Тем, что у тебя глаза цвета неба, Максим. Я вижу в тебе много доброго и поэтому я решилась заговорить с тобой и поведать тебе нечто чрезвычайное важное.
При этих словах мальчик жестом дал понять, что весь находился во внимании.
— Глупые люди держат нас, канареек, всю нашу жизнь в клетках, взаперти. Они покупают и продают нас за деньги, хладнокровно распоряжаясь нашими жизнями, чтобы потом при помощи нашего пения тешить и убаюкивать своё мерзкое, ненасытное эго. Максим, скажи, ты думаешь канарейки в клетках поют? Ты думаешь они когда-нибудь смеются в клетках?
Мальчик на секунду замешкался с ответом, не совсем понимая в чём подвох.
— Да.
— А вот и нет! Запомни, Максим, канарейки в клетках не смеются, а плачут! Плачут по своей обречённой доли, по небу, которое они видят только в снах. Плачут по нереализованной мечте расправить когда-нибудь свои крылья в свободном полёте...
— Хм, странно. Мне почему–то не кажется, что твоё пение звучит, как плач. Да и моим родителям безумно нравится, как ты поёшь. Уверен, что и они не слышат в этом абсолютно никаких грустных ноток. Наоборот, твоё щебетание так похоже на весёлый, задорный смех!
— Это всё просто потому, что люди очерствели сердцем и огрубели душой. У них стал извращённый вкус и слух. В некоторой степени можно сказать, что они оглохли. Ведь настоящий слух идёт далеко не только через уши, а и через душу и сердце. За много поколений жизни в серых городах, что-то очень важное атрофировалось у них в сознании, и теперь они совсем неспособны отличить стенания животных от их радости. Но ты – другой, у тебя глаза цвета неба...
Максим принял слова канарейки с немалой долей скептицизма. И что ей не хватает? Живёт в тепле; корм и вода всегда есть. Он даже попросил маму вечером высказать своё мнение о том, что та думает по поводу пения птицы, и, услышав её восторженные реплики, со спокойной совестью пошёл спать.
Но на следующее утро его разбудила какая-та странная, необъяснимая тревога внутри. Сидев в школе за партой, он совсем не слышал наставлений учителей и не замечал проделок товарищей, полностью погрузившись в мысли о словах канарейки. А что если маленькая, чудная птица была права? Что если и вправду, все в мире канарейки, которых человек так эгоистично запер в клетки, на самом деле не поют и не смеются, а плачут, рыдают взахлёб? Но в таком случае это всё получается полным сумасшествием: ублюдочное мироздание, где люди неосознанно наслаждаются плачем и стоном, в силу своей убогости полагая, что это и есть истинное прекрасное. Тысячи, миллионы палачей по всему миру, держащие у себя в домах канареек, даже и не догадываются о том, что ежедневно, смакуя, получают дозу мук и стенаний от своих обездоленных жертв.
Он сбежал с последнего урока, чтобы успеть попасть домой по раньше и иметь шанс остаться с птицей наедине.
— Что мне нужно сделать, чтобы ты перестала плакать и подарила мне и моей семье истинный, радостный смех?
— Ты должен выпустить меня. Только находясь на свободе я способна петь и смеяться по-настоящему.
— Я подумаю, — неопределённо ответил он, всё ещё будучи не до конца уверенным, стоило ли доверять словам птицы, которая вполне могла выдумать всю эту жалобную историю, просто чтобы уговорить его, наивного, выпустить её на волю.
И всё бы хорошо, но с тех пор, чем больше теперь Максим слышал чирикание канарейки, тем сильнее и отчётливее он каждый раз нехотя слышал в нём горький, неподдельный плач. Почти такой же детский, как и его собственный, когда порой навевала грусть и только слёзы служили единственным утешением. Он пытался затыкать уши и находиться, как можно дальше от клетки, в другой комнате, но настырные рыдания птицы не давали ему покоя везде, терзали душу. Наблюдая за тем, как ничего не осознававшая мать, не прекращала нахваливать удачный подарок сыну, якобы, преобразивший уют в доме, Максим всё глубже и глубже окунался в убеждённость правоты канарейки. Это было сущим безумием — наблюдать со стороны радость ничего не подозревавшей женщины под всхлипы и рыдания птицы.
— Ты можешь не рыдать? Или хотя бы рыдать не настолько часто и громко? — попросил он как-то канарейку, отчаявшись найти умиротворение. — Это, как пытка для меня!
— Прости, но, пока я взаперти, я ничего другого не умею. — Отвечала она с грустью. — Ты видишь, всем нравится.
— Не всем!
Дело дошло до того, что плач стал абсолютно невыносимым. Взвесив окончательно все за и против, мальчик решился.
Он всю ночь провалялся в постели так и не сомкнув глаз, трепетно отсчитывая долгие часы и минуты до восхода солнца. Затем, дождавшись пока родители уйдут из дома по делам, он накрыл клетку какой-то тряпкой и, крепко схватив её, выбежал в парк, который находился в их районе, неподалёку.
Отойдя в сторону, прочь от шумной аллеи, Максим положил свою драгоценную ношу на влажную зелёную траву, снял с неё накидку и настежь приоткрыл решётчатую дверцу.
— Выходи. Ты свобода! — эти слова дались ему с неимоверной силой, но в тоже время они принесли неописуемое облегчение.
Максим осознавал, что принимал единственное правильное в данном случае решение, которое требовало от него той самой заветной ответственности, за которой он долго и тщетно гонялся с момента вступления в юношество. Ответственность за чужую жизнь, за чужую судьбу.
Канарейка помедлила мгновение, но затем, выпрыгнув из клетки наружу, уселась ему на плечо:
— Глаза цвета неба! Я в тебе не ошиблась. Спасибо и никогда не забывай, что добро обязательно возвращается к тому, кто его совершает. У тебя доброе сердце.
Гордо расправив крылья, она лихо взмыла в воздух и, виртуозно описав несколько кругов над головой Максима, скрылась за кроной могучих деревьев.
Поздно вечером, с заплаканным лицом он открыл входную дверь и, сгорая от стыда, зашёл домой, где его уже поджидали обеспокоенные в край родные. Увидев истекавшего слезами сына, супруги бросились ему навстречу.
— Максимка! Сынок! Что случилось? Где клетка? Где канарейка?
— Папа! Мама! Мамочка! — заревел он, уткнувшись матери в грудь. — Простите меня! Я должен был её выпустить! Я больше не мог слышать её рыданий!
Отец недоумённо переглянулся с женой и, погладив Максима ладонью по волосам, произнёс:
— Не горюй, сынок, всё нормально. Ты сделал, то, что должен был сделать. Птицам и впрямь не место в клетке. И знаешь что? Обещаю в следующий день Рождения подарить тебе пса! Как ты смотришь на эту идею? Я думаю ты уже вполне дорос.
Отпрянув от матери, Максим довольно заулыбался.
  — Папа! Ты — самый лучший папа на свете! И вообще, я вас обоих так сильно люблю!
Они вновь втроём принялись вместе горячо обниматься, как вдруг неожиданно в отрытое окно с улицы им донёсся звонкий и весёлый смех канарейки.