Солдат невидимого фронта

Воротник линялой Максимовой футболки был слишком свободным и оставлял шею незащищённой. Противников, правда, в городе Струнино Владимирской области не наблюдалось, кроме, пожалуй, злого июльского солнца, без промаха разящего своими термоядерными лучами и стариков, и женщин, и детей.
Двери электрички с шипением разъехались в стороны, и Максим, прикрыв глаза, шагнул вперёд, на платформу, полной грудью вдыхая родной, полузабытый воздух, незатейливую смесь ароматов полевых трав, прошитую бодрым стрекотанием кузнечиков.
– Мама, смотйи, там дядя… Пчму у него одна йука? У всех дойжно быть две…
Почти незаметным движением Максим скинул свои тёмные очки со лба на переносицу, и только после этого, старательно сделав вид, что не расслышал ровным счётом ничего, позволил себе мельком оглядеть мать с ребёнком.
О. Лизка Савинова, звезда их параллели. Белёсые волосы взбиты в кудрявую овечность, а глубина разреза на юбке с головой выдаёт в ней мать-одиночку на последней стадии зрелости: успей сорвать, не то завянет навсегда.
Накрашенные алым губы раздвинулись в дежурной улыбке, Лиза картинно всплеснула руками, умудряясь, впрочем, не выпустить из своей ладони тонкую ручку белокурого чада.
– Макс?! Ты ли это?
Максим вздохнул. Мда, сегодня, видимо, не его день.
– Я, я, – ответил парень, неосознанно отводя правое плечо с пустым рукавом назад и освобождая женщине проход к вагонным дверям. – Ты, наверное, торопишься, Лиза? Увидимся ещё, думаю… На этот раз я приехал надолго.
Пытливые глаза с длиннющими ресницами обдали Максима волной жара, и даже его тёмные очки едва не расплавились, когда Лиза произнесла:
– Ты приехал навсегда, Макс.
Секунда – и поезд с коротким лязгом тронулся в сторону Александрова, унося с собой Ту-которая-что-то-знала. Ту, которая знала что-то такое, о чём уже успели потрепаться все, кому надо и не надо, пока Макс Волков подыхал от потери крови в Чечне, воюя с террористами во имя мира во всём мире и, как потом выяснилось, за-ради месторождений хорошей нефти. Впрочем, как говорил командир, одно другому абсолютно не мешает.

***

Взятая в магазине «Заречье» бутылка водки оказалась стратегически верным решением при встрече с Павлом Афанасьевичем, отцом Марины. Павел Афанасьевич был машинистом тепловоза, сухощавым мужиком с рыжими волосами, в которых кое-где уже пробивалась седина.
– Ну, не чокаясь, – неловко протянув Максу стопарик сначала под правую руку, потом под левую, Афанасьич окончательно смутился и поспешно добавил: – Пусть земля ей будет пухом…
Максим коротко кивнул, отвернувшись к пустому стулу с забытым на нём жёлтым бантиком, которым Маринка любила дразнить свою кошку. В горле предательски заскребло. Нет, он был сейчас так же далёк от патетической любовной банальщины, как и в тот день, когда предложил Маринке сначала встречаться, а потом – уже письмом с войны – стать его женой, как только он вернётся на родину. Нет, не была Маринка его идеалом во всех отношениях, но той нежности, от которой у Максима что-то до одурения сладко сжималось меж рёбрами, было вполне достаточно для любви в этом городе, где книга стоит дороже бутылки водки, а свадьбу без драки считают провальной.
– Как? – пересилив себя, коротко выдохнул парень.
Афанасьич понял с полуслова.
– Поехала с друзьями на озеро отмечать чьи-то именины, лодка и перевернулась. Говорил же ей, останься дома, так нет: мелкого мамке в руки, а сама на танцульки… Ты это, Макс… не слушай, что злые языки будут трепать, будто она с горя утопилась, решив, что будет не нужна тебе с ребёнком… Эх, вот кабы ты на ней раньше женился…
Дверь в кухню противно скрипнула, обозначая конец короткого мужского собрания, и в образовавшемся проёме показалась голова Лилии Васильевны, дражайшей супруги Афанасьича. Вместе с головой, увенчанной строгим учительским пучком, в кухню залетели тяжёлые гитарные риффы в сопровождении истошного детского плача: младший брат Маринки мучил свою гитару, а попутно и всех окружающих, мечтая переплюнуть «Сектор Газа» и «КиШа» вместе взятых.
– Сына-то своего пойдёшь забирать, солдатик? – со странной смесью жалости и издёвки вопросила Лилия Васильевна.
Значит, сын.
В памяти Макса всплыла короткая горячечная ночь, запрокинутое к звёздному небу тонкое Маринкино лицо, отражение полной осенней луны в её зелёных ведьминских глазах, смятые простыни, пение ночной птицы в саду и аритмичный стук колёс первой утренней электрички на Москву. Он, живущий между смертью и смертью, и она, выпорхнувшая из душного родительского гнезда размером в одну комнату, и слышать ни о чём не желали, кроме как о том, как упоителен вкус краткой жизни, испитой на двоих до дна.
Что же ты так, Марина? Меня сберегла от пуль, а себя сберечь не сумела…

Васька резко оборвал очередной нестройный аккорд и уставился на Макса, едва узнавая давешнего хилого студентика, будущего инженера-слаботочника, в этом высоком парне с жёстким взглядом карих глаз и ёжиком непослушных тёмных волос на затылке.
– Э-э, – неопределённо кивнул подросток в дальний угол, отгороженный аляповатой ширмой, и вместе с гитарой смылся из комнаты.
Макс молча подошёл к импровизированной колыбели и наклонился над плачущим младенцем.
– Возьми его на руки, – Лилия Васильевна призраком встала за плечом солдата. – Дай помогу тебе…
Совместными усилиями ребёнок был, наконец, водружён на согнутую в локте руку Макса. Лилия Васильевна с плохо скрываемым любопытством уставилась на малыша: признает ли тот отца? Об этом же завтра вся улица будет спрашивать, и Васильевне ничего не стоит отбрехаться в случае неудачи, но уж лучше пусть всё будет как положено…
Младенец ещё пару раз всхлипнул и затих, будучи до крайности заинтересован медалью на камуфляжной куртке Максима, и в небесно-голубой радужке ребёнка отразился золотой блик.
– Как назовёшь? – между делом спросила Лилия Васильевна, проворно переключившись на сбор дорожных сумок для свежеиспечённого отца.
Макс молчал, словно опытный снайпер, выжидая, когда враг сам выдаст себя случайным движением.
Ждать пришлось недолго.
– Маринка его Александром записала, это вроде как «Защитник» по-гречески… Но ты когда отцовство пойдёшь оформлять, можешь…
– Привет, Сашка, – не обращая ровно никакого внимания на Лилию Васильевну, шепнул Максим сыну.

***
Цокая, словно свежеподкованная кобыла, сотрудница струнинского ЗАГСа вынесла Максиму кипу документов, и, обдав его приторным ароматом поддельной «Шанель №5»,  снизошла до пояснений:
– Максим Николаевич, ваше отцовство официально подтверждено, но в связи с вашей инвалидностью до момента совершеннолетия Александра Максимовича ему по закону ему должны быть назначены опекуны в лице Коростелёва Павла Афанасьевича и Коростелёвой Лилии Васильевны, у которых он должен находиться до…
Макс вскинул глаза на сотрудницу ЗАГСа и медленно поднялся с раздолбанного стула, через пару секунд оказавшись на две головы выше заносчивой девицы.
– Повтори, – не спуская с неё глаз, тихо произнёс парень, судорожно дёрнув плечом в попытке сжать несуществующие пальцы в кулак.
– Тише, Максим, тиш-ше, – прошелестела над ухом Лилия Васильевна. – Пусть её запишет как положено, а жить он будет с тобой. Думаешь, нам в этой несчастной однушке больше всех надо? В конце концов, сумел присунуть нашей девочке, сумеешь и… Ну, а денюжку за маленького мы пополам поделим, тётя Лиля ж не совсем тварь бессердечная, будет тебе помогать на первых порах по хозяйству…
Максим нехотя осел обратно на стул. Ярость внутри понемногу угасала, как выгоревшая бутылка с коктейлем Молотова, уступая место бессильному «делайте, что хотите, только оставьте в покое».
– Подпишите здесь и здесь, – острый ноготь, накрашенный тёмно-малиновым лаком, указал солдату нужные места на бумагах.
Макс черканул, не глядя, и девушка отчалила на своё рабочее место, которое она покинула из дежурного сострадания к молодому отцу - инвалиду.
Зажмурившись, Максим откинул голову к прохладной стене. Внутри снова подняла голову глухая ярость. Получай, калека, вот тебе подачка размером в пять метров натёртой до зеркального блеска гранитной плитки. Да я левой рукой стреляю лучше, чем ты печатаешь правой!.. Цокот женских каблуков напомнил солдату не то череду одиночных выстрелов, не то стук молотка, заколачивающего последний гвоздь в крышку гроба с его лучшим другом Петькой Ивановым. Петьку похоронят, не открывая перед родными его лица: открывать там уже нечего.
– Это последний, остальные следующим рейсом!! – орёт пилот и поднимает раздолбанный вертолёт в воздух.
– Вставай, Максим, пойдём отсюда, – настойчивый, прокуренный голос Павла Афанасьевича перекрывает зашкаливающий шум в ушах парня, подобно позывным на случайно пойманной частоте.
Максим вскочил на ноги и взял курс к выходу.
Уж что-что, а подчиняться приказам его научили весьма и весьма хорошо.

***
Долгий, невыносимо душный день пролетел в хлопотах по ускоренному превращению Максимова холостяцкого гнезда на окраине города в место, относительно пригодное для жизни с маленьким ребёнком. Под вечер над полем прошла короткая гроза, и дышать стало легче. А может быть, тому немало способствовал отъезд Лилии Васильевны «до дому, до хаты».
– Ну, бывай, мужик, – Павел Афанасьевич, повинуясь императивному взгляду супруги, поднялся с низенькой некрашеной скамейки и крепко пожал Максиму руку, а потом неуловимым движением сложил его пальцы в кулак. Макс проводил Афанасьича взглядом, чувствуя, как тонкий кусок металла нагревается от тепла его ладони. За калиткой, почти неразличимый в глубоких сумерках, стоял подлатанный на совесть «Урал» - неубиваемый железный конь, на котором машинист Коростелёв давным-давно катал маленьких Максимку и Маринку, а ныне ставший скромным приданым их несостоявшейся свадьбы.
Макс похлопал себя по карманам брюк, пытаясь нащупать пачку сигарет, наконец, нашёл её и приготовился чиркнуть зажигалкой, когда услышал тихое хныканье с террасы. Хлопнув себя по лбу, парень сунул незажжённую сигарету за ухо и рванул к холодильнику, куда Лилия Васильевна убрала бутылочки с детской молочной смесью. Кое-как нацепив соску на бутылочку, Макс уже собрался поднести её к возбуждённо чавкающим губам Сашки, но интуиция в компании здравого смысла толкнула его под локоть и указала на микроволновку.
– Мда, товарищ, ещё б тебе простыть не хватало для полного счастья, – неловко пошутил Макс. – Ну не плачь ты по каждой мелочи, тренируй силу воли, делов-то на пару минут…
Сашка затих, вслушиваясь в спокойные интонации незнакомого голоса, и Максим вернулся обратно на кухню. Чуткий слух парня, привыкшего просыпаться по ночам от любого подозрительного шороха, внезапно уловил в тихой мелодии позднего июльского вечера фальшивую, тревожную ноту: скрип рассохшейся калитки, ведущей в его собственный сад.
Короткая судорога прошла по телу Максима, разлетелись к чертям хрупкие витражные блокировки, кое-как возведённые им за двое суток в самолётах на пути домой, и тонкие пальцы левой руки сами собой сомкнулись на горлышке пустой стеклянной бутылки из-под «Боржоми».
Бесшумно переступая с пятки на мысок, Макс преодолел пять широких половиц до выхода из кухни, щёлкнул выключателем люстры, пригнулся так, чтобы не быть замеченным в окнах террасы, и собрался осторожно выглянуть на улицу, как вдруг стекло над его головой с коротким хрустом разбилось, едва не обдав дождём осколков детскую кроватку. Максим кинулся к сыну, который уже набрал в грудь воздуха, чтобы вновь расплакаться, и крепко зажал ему рот ладонью.
– Макс, сучий потрох, я знаю, ты тут! – громовой раскат нетрезвого мужского голоса вкупе с ударом ноги в хлипкие стены террасы грозил обрушить оставшиеся стёкла. – Отдай моего сына, чмо!
Лёшка. Лёшка Мигунов, вечный троечник и задира, каких мало. Каскадёр от бога, когда не в запое.
Сознание Макса в фоновом режиме обрабатывало школьные воспоминания, пока спинной мозг повелевал рукой, подхватившей люльку с Санькой, и ногами, которые несли ту самую люльку вглубь комнаты. Плотно прикрыв дверь, Максим вернулся на террасу и вновь подобрал забытую бутылку.
Теперь он был готов к бою.
– Выходи, зараза! – голос Лёшки взывал уже у самого порога. Удар, второй – и хлипкие петли поддались, вырванные с мясом из дверного косяка. Лёшка отшвырнул дверь в сторону, и его по инерции шатнуло следом.
Приказав себе дышать глубоко и ровно, Макс спрятал бутылку за спиной, а бешеный калькулятор в его голове начал просчитывать сильные и слабые стороны противника. Силён, как медведь, но пьян в драбадан. Правая нога ведущая. Шея короткая. Хороший таран, зато маневренность откровенно хреновая…
– Тебе Маринка дала, а я у неё сам взял, – продолжал вопить Лёшка. – А потом говорит, фига тебе, Мигунов, а не сын! И предки её туда же…
У Макса перехватило дыхание, словно его со всей силы припечатали к стенке. Нет, Лёха, блефуешь, черти б тебя взяли.
– Не веришь мне? – криво ухмыляется Лёшка. – И правильно, не верь. Только сначала на глаза его посмотри, Волков! Не Маринкины они, да и не твои тоже! А мои!
– Зачем тебе сын, дер-рьмо ты кор-ровье? – угрожающий рык рвётся из груди Макса, словно стремясь оправдать его фамилию. – Сам на себя посмотр-ри…
Лёшка только того и ждёт, слепо бросаясь в атаку на чужой голос.
Кошачьим прыжком Максим ушёл в сторону, к стене, и в развороте дал Лёшке короткого тычка под рёбра, направляя его в сторону окна. Лёшка высадил плечом ещё одно стекло, и Сашка за дверью снова заплакал.
– Нет, с-сволочь, ты мне отдашь с-сына, – замерев на секунду, упрямо повторил Мигунов, а потом снова набросился на Макса.
Максим едва успел выставить перед собой левую руку и в следующий миг был крепко ударен о стену, бутылка с глухим стуком улетела куда-то под лавку, а затем они с Лёшкой уже катались по полу, стремясь придушить друг друга, и Лёшка медленно, но верно начинал побеждать.
– Я… отец… мне и решать, – обдавая Макса кислым запахом перегара, тяжело дышал Лёшка. – Тебе и так пособие будут платить, калека долбаный, а ты решил ещё и на ребёнке наварить…
Ах ты, мразь.
Перед глазами у Максима поплыли круги цвета свежей крови, остатки воздуха в лёгких разорвали горло нечленораздельным криком. Так он кричал над бездыханным худеньким телом чеченской девочки-подростка после боя в одном из горных аулов. Русские бойцы делали всё, чтобы не задеть мирных жителей, но пуля прилетела девочке в спину: стреляли свои. Так он кричал, поливая автоматной очередью вооружённых до зубов бандитов, когда разведка наконец-то обнаружила лагерь, из которого те ежедневно рассылали видеозаписи с убийствами заложников. Так он кричал, когда чёртов мир брал его в кольцо, и не было иного способа вырваться из проклятого круга, кроме как позвать на помощь своего Зверя.
На войне всё просто – есть Люди, а есть Нелюди. Даже не так. Есть Звери Добрые, а есть Звери Злые. Внешне они выглядят одинаково, только первых надо спасать, а вторых – раскатывать по раскалённым от солнца горным склонам. Любой гадкий, жестокий поступок Злого Зверя – это и есть лицензия на его убийство. Половина лицензии. Вторая половина – это разрешение Человека выпустить своего Хорошего Зверя на свободу. И суд будет скор, а грань так тонка, что…
– Это… ты… хочешь навара, урод, – запредельным усилием Макс выпростал руку из-под насевшего на него Лёшки. Зрение у парня обострилось настолько, что в фиолетово-сером полуночном сумраке он ясно увидел тёмные провалы Лёшкиных глаз.
Зверю не нужно оружие, если есть клыки и когти. А Доброму Зверю, который хочет, чтобы его (его, чёрт подери!) детёныш, плачущий от страха в соседней комнате, вырос Человеком, а не Нелюдем, не нужны никакие особые разрешения, чтобы разнести на атомы любого, кто попытается оспорить это право.
Удар Макса получился коротким и точным, под напряжёнными пальцами что-то упруго чавкнуло. Лёшка взвыл от адовой боли и инстинктивно отшатнулся.
– Сука!! Не вижу ни хрена!
– Так тебе, – просипел Макс, на ощупь хватая затерянную под лавкой бутылку.
Глухой удар слился с очередным залпом хрустального звона, финальным аккордом прозвучал стон вырубающегося Лёшки и шелест падающего навзничь грузного тела.
Шатаясь, Максим встал над поверженным горе-отцом на одно колено и крепче сжал в пальцах отбитое бутылочное горлышко. Пульс у парня зашкаливал, в ушах звенело, а в голове обезумевшим дятлом долбилась одна-единственная мысль.
Добить.
Прямо сейчас.
Острой гранью стекла Макс прицелился в Лёшкино горло и, коротко замахнувшись, уже собрался рассадить тому сонную артерию, но иллюзия тишины, какая бывает в кинотеатрах после окончания ночного сеанса, внезапно нарушилась уже привычным для парня звуком, словно кто-то там, за дверью, перевернул кассету с единственной записью и вновь нажал на «Play».
Сашка плакал. И в этом плаче Макс уловил не очередную волну страха, не требование сменить подгузники или накормить уже, наконец, а то, чего меньше всего ожидал услышать от двухмесячного пацана. То, от чего звериная лапа отца, готовая рвать врагу глотку, вновь превратилась в тонкую человеческую ладонь, и бутылочный осколок с коротким звяканьем выпал из неё на дощатый пол, так тщательно вымытый Лилией Васильевной накануне.
Тихий плач сына был переполнен смертной тоской существа, впервые познавшего полынную горечь жизни.
Макс на автопилоте связал нокаутированного Лёшку по рукам и ногам, а в голове у него сами собой начали складываться строки нового стихотворения.
Светлый и тёмный
Идут в ряд.
Светлый и тёмный
Два раза подряд.
Светлый и тёмный…
Выбери ты
Цвет серой своей пустоты.
Последний раз Максим писал стихи три года назад для Марины.
Потом из-под его пальцев, сведённых на спусковом крючке Калашникова, вместо строчек, бьющих навылет, стали выходить лишь короткие автоматные очереди.
Макс оттащил своего пленника в дальний угол и привязал его за горло к двери в кладовку. Мне с тобой ещё есть о чём поговорить, подонок. Но позже.
Прежде, чем войти в дом, Максим наклонился над умывальником,  тщательно вымыл руки до локтя и плеснул себе в лицо остывшей за ночь водой. Вода в раковине покраснела от крови, разбитый нос предательски напомнил о себе ноющей болью.
Ничего. Болит – значит, жив.
При виде Максима Санька затих, словно в нём переключили невидимый тумблер.
– Давай-ка ужинать, товарищ, – чувствуя, как стремительно унимается дрожь под рёбрами, Макс наклонился над ребёнком. Плакать Санька перестал, но его голубые глаза остались не по-детски печальными.
– Или уже завтракать, что ли, – добавил Максим. – Как там… Кто рано встаёт, тому самая холодная вода из горячего крана…
Атмосфера немного потеплела, но от бутылочки малыш категорически отказался.
Ну, солдат, какой у тебя план действий на такой вот случай, где некому приказывать тебе, что делать, и единственное, что остаётся – настроить секретный канал связи на частоту собственного сердца?
– А знаешь, что я тебе расскажу? – хитро прищурившись, спросил Саньку Максим. – Однажды летом в большом северном городе с белыми набережными родилась Чайка…