Подборка на Заблудившийся трамвай 2016

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

В полудреме утренней, в тумане,
принакрывшем беспокойство вод,
"Лев Толстой" идет к своей поляне,
человек, писатель, теплоход.

Перегружен судьбами людскими,
суммой незначительных забот.
Что их на плаву удержит? Имя,
зацепившись буквами за борт.

Что им в этом имени сегодня?
Миром ли закончилась война?
Хорошо, что Волга полноводна -
не достать до илистого дна.

Только тем до сей поры и живы,
вопреки теченью и судьбе,
что старик трехпалубный двужильный
наши души тянет на себе.

Тянет эту ношу человечью,
словно записавшись в бурлаки,
и "Антону Чехову" навстречу
подает гудок взамен руки.

ВРЕМЯ ПОДОРОЖНИКА

А когда мои один за другим
окровавлены сыновья,
я уже не мать называюсь им,
а сестра милосердия,
не стихи – молитвы ко всем святым
распеваю им по слогам,
не наряды новые, а бинты
примеряю к рукам-ногам.

А когда пестрят по лугам цветы
- незабудка, мак, ноготок -
подорожник кожистые листы
разворачивает у ног.
Колокольчик синий начнет звонить -
у дороги в доме швея
достает иголку, вдевает нить,
аккуратно сшивает края.

И пока еще не осела пыль
на зеленый глянцевый лист,
и пока дорожки от слез скупых
по морщинам не растеклись,
только-только времени у меня,
чтобы подорожник сорвать,
чтобы кровь унять, сыновей обнять,
как сестра умеет  и мать.

ТРОПИНКА  ДО ЩУЧЬЕГО ОЗЕРА

Ночь жасминового цвета, запах лета, вкус греха –
позднеспелого ранета, не поспевшего пока,
ночь прохладная легка, речь не связана запретом.

Вяжет зеленью незрелой развязавшийся язык,
сосен розовое тело зябнет в ниточках росы,
и в предчувствии грозы куст кивает веткой белой.

Совпаденья и созвучья, каждый выдох невесом,
озеро темнеет Щучье, до него идти пешком,
возвращаться – босиком, наколов ступни о сучья.

Возвращаться… сладкий, клейкий, темный лист сорвать с куста,
сесть на каменной скамейке возле черного креста,
этот куст перелистать,  листья – ржавые копейки.

Разжимает руки лето – листья смятые в руках,
размышления поэта, божий свет и божий страх,
цвет жасмина в волосах, ночь жасминового цвета.

ЧТО НАМ ОСТАЛОСЬ?

Что нам осталось с того февраля?

Снега ведерко, да в дырках поля.

Нового мира семейственность встреч,

старого мира славянская речь:

слово за слово, за Родину, за...

Тонкие пальцы в чернильных слезах,

тонкие губы под корочкой льда,

в детских глазах - голубая слюда.

Что там осталось, кого сберегли

ветром расшатанные феврали?

Не отнимая руки от руки,

что ни напишешь - то с красной строки,

что ни забудешь - то зверь на ловца

выбежит красного ради словца.

Что нам осталось с того февраля?

Зябнут обветренные тополя,

и, попадаясь на веток крючки,

ватного неба белеют клочки

ПАПИНА ЯБЛОНЯ

Нестройность птичьего сопрано, воскресный благовест вдали, под сладкой тяжестью шафранной согнулись ветки до земли,  в коклюшках веток  -  паутина, и день плетется кое-как, стоит плетеная корзина, наполовину в яблоках…  В траве, в садовой бочке, всюду избыток  райский, собирай и веруй в яблочное чудо, в необычайный урожай.

Вот эту яблоню за домом я помню дольше, чем себя.  Отец рассказывал знакомым, что к середине сентября  (не этого, но через годик уж точно) будет нам пирог, все дело в правильном уходе.  И он ухаживал, как мог:  поил, кормил, зимой холодной ствол мешковиной пеленал… Увы, она была бесплодной, как Авраамова жена.

Сад пережил пожар, щитовок, набеги выросших детей и переделку в духе новых ландшафтно-парковых идей.  Творцы в порыве вдохновенья хотели яблоню срубить, но для густой прохладной тени оставили.  И птицы вить в ее ветвях привыкли гнезда,  а папа в солнечные дни любил сидеть в шезлонге пестром в ее спасительной тени.

Тот год, когда мы проводили отца, был яблочно богат.  Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать.

БЕЛОЕ

Ничего без тебя не изменится в мире моем,
белой взвесью под утро заполнится
белой завистью склеятся звуки в словах у других,
расцарапает уши бессмысленный белый стих.

Рваным платьем наденет день на себя снегопад,
выйдет чистить дороги до дома восточный люд -
им, наивным, и невдомек, что не хватит лопат
всей богатой Москвы на новый шелковый путь.

В непрозрачном окне из непрочной молочной слюды
(проморозило так, что и за день не продышать)
белой тенью нездешней птицы метнется душа,
или чем там покажется мне сигаретный дым?

Ничего, ничего не изменится в мире моем,
поседеет под утро от инея старый дом,
небо станет на землю отряхивать  белый прах,
под сугробами белыми  спрячет мой серый страх.

МЫ ГОТОВИМСЯ К ЗИМЕ

Молоточки по височкам –
всё, что было на уме,
в круге замкнутом и прочном
мы готовимся к зиме.

Запасаемся терпеньем,
чтивом, куревом, мукой,
будем печь по воскресеньям
пироги, беречь покой,

рыбьим ртом молчать о важном,
о безделицах болтать,
и в стаканчике бумажном
ложкой чайною болтать.

Снег не прячет голых веток,
белизна не жжет глаза,
мы снежинки из салфеток
сядем вместе вырезать.

На безрыбье рак - не рыба,
на бесснежье пыль – не снег.
Мы друг друга за спасибо
прямиком ведем к весне.

Но пока еще не время,
молоточки – тук-тук-тук –
до утра вбивают в темя
всё, что выпало за круг.

ФОМА

Об этом все сегодня говорят -
тот будто сам сдвигал могильный камень,
а эти с Ним встречались после сами
у входа в храм, или в торговый ряд,

и говорили с Ним. И лишь рыбак,
распутывая старенькие сети,
не торопился разговоры эти
ни прекратить, ни поддержать никак.

Не поднимая взгляда от земли,
он спрашивал с сомнением у братьев:
Его ли сняли в пятницу с распятья?
Его ли гроб в субботу стерегли?

Не постигая силами ума
возможности чудесного обмана,
кровящие, разверзнутые раны
дрожащим пальцем трогает Фома.

И лишь тогда, порвав сомнений сеть,
не рыбаком становится - уловом,
вдыхает воздух, выдыхает слово
важнее воздуха: "Воистину, Ты есть"

ВИННАЯ КАРТА

Сядешь передо мной, откроешь винную карту:
«на, выбирай сама, что хочешь, мне все равно»…
Ты потемнел, как снег устает и темнеет к марту,
словно предчувствуя, что растаянье суждено,

что суждено пережить новое половодье.
Столько воды – смотри, на кухне откроешь кран,
хлынет к твоим ногам (не помышляй о броде!)
силы своей еще не знающий Иордан.

Что же мне выбирать, в талые глядя глубины,
чашу какую испить вслед за тобой до дна,
если в тобой предложенной карте винной
каждая мной испробована вина?

ДЕВУШКА С КОСОЙ

Всё одно к одному – и в окно залетела синица,
и старуха навстречу пустым прогремела ведром,
и скрипит под ногой, как от боли зубной, половица,
натыкая на спицу с трудом засыпающий дом.

А во сне незнакомая девушка в белой рубашке
молоком разбавляет сгустившиеся небеса,
у нее за спиной тают тени тревоги вчерашней,
у нее на плече  приминает рубашку коса.

И такое бессилие вдруг разливается в теле,
покрывается лоб не испариной – чистой росой,
отступает предчувствие от изголовья постели…
А во сне незнакомая девушка в белом, с косой -

это вовсе не к смерти.  О прошлых грехах беспокоясь,
не просеивай жизнь через сотню придирчивых сит.
Это просто трава доросла под дождями по пояс,
и пора просыпаться и сорные травы косить.