Как придавленный сотнею плит

Как придавленный сотнею плит,
с невозможностью полного вздоха
просыпаешься ты, и болит
чьё-то сердце. С утра суматоха
начинает сонливо игру.
Ты рассеян: не знаешь, где спички.
«Никогда я, мой друг, не умру», —
вспоминаешь ты чьи-то кавычки.
Убеждённый в обратном огонь
опаляет конфорку, где каша
(ты смотри её не проворонь!)
естество постулирует наше,
пустоту как мечту посулив.
Посолив, размешав и намазав
бутерброд, и чего-то налив,
чтоб прибавилось в небе алмазов,
ты садишься за стол, как всегда.
Твой покой где-то рядом. Свобода —
звон стеклянной поверхности льда
на хрустальном шатре небосвода.

Почему же так зябко летать?
Нам мучительно радость сияла,
будто ночью подкравшийся тать
незаметно унёс одеяла,
всех оставив дрожать в сладком сне,
в полусне, в предрассветной дремоте,
на какой-то ненужной войне
несогласия духа и плоти.
Дух — печальный географ. Он строг.
Мир его — океан белых пятен.
Лишь сквозь призму светящихся строк
временами себе он понятен.
Плоть привыкла валяться в пыли.
Даже звёзды не светятся сами:
их сжигают, мы все наплели,
мы заврались, назвав небесами
крематорий. Другое зовёт,
открывая замки и границы.
Пробуждение — это полёт.
Дрожь и холод — все то, что нам снится.

© Алексей Вязьмин, апрель 1994