Так закаляла смерть

Хроника пикирующего времени

   Ведущий телешоу захлёбывался от восторга: – Запомните нашего героя! Герой – «морской котик» американского разлива – залез в 10-ти градусную воду. Вместо получаса, заметно мучаясь, продержался целый час. Затем вылез, куда-то, почти не шатаясь, прошёл, куда-то выстрелил, куда-то попал.
 – Запомните нашего героя! – не унимался ведущий. Мне стало грустно, больно и смешно – я вспомнил рассказ отца.
   Шёл 44-й год. Немцы заняли высотку, наши застряли в болотистой низинке. Окопы не получились в полный профиль, в них можно было только лежать. Нет, можно было встать, но ненадолго. Чтобы потом опять лечь. Навсегда. Немцы были очень хорошими солдатами и стреляли тоже очень хорошо.
   На войне не только ходят в атаку и умирают, но и едят, пьют, спят… Спали наши ребята на одном боку, чтобы хоть другой оставался сухим. Утром разбивали вокруг себя корочку льда – была ранняя весна или поздняя осень, точно не скажу. И так не при 10-ти, а при ноле градусов, и не полчаса, и не час, а несколько недель подряд, пока не выбили немцев с той высотки, и не сполз раненый зверь на Запад, ещё ближе к своей норе.
   Мой отец, Шмеркович Леонид Израилевич, старший сержант 1506-го отдельного истребительного противотанкового артиллерийского полка, инвалид Великой Отечественной Войны ушёл от нас 6 июля 2009г. Насовсем. К своим друзьям, оставшимся в этой и других низинках и высотках – на родных полях, в Карпатах, Польше, Чехословакии, к ушедшим с больничных коек или внезапно упавшим на этой Земле, под почти мирным небом. И я уже не могу спросить его, была тогда весна или осень, как выбивали они хороших немецких солдат с той высотки и скольких ребят похоронили там.
   Вечная им память – тем, кто много лет подряд каждый миг был настоящим Героем в страшнейшей мясорубке 20-го века!

СТРАШНО,  БОЛЬНО,  НЕСПРАВЕДЛИВО

   Родился мой отец в очень небогатой семье рабочего-кожемяки. Ночь в очереди за хлебом была регулярной разминкой перед уроками, постоянное недоедание – обычным делом. Анатомию класс изучал просто – отец задирал рубашку.
   Его отец, мой дед, Израиль Веньяминович, настоящий Кожемяка, был фантастически сильным и добрым человеком. В те лживые годы искренне боролся за справедливость. За это и за две пары башмаков, сработанных своими руками, его осудили. Вышел он из сталинских лагерей перед самой войной в твёрдой уверенности, что людоеда более страшного, чем «тов.» джугашвили, природе не создать. Он ошибся. Оккупация оскалилась эсэсовцами. Моя бабушка, Сара Григорьевна, свободно владела 5-тью языками и спасла соседскую семью, объяснив по-немецки офицеру их невиновность. Но не нашлось на Земле языка, чтобы объяснить соседке-дворнику, что важнее: комната с кроватью, комодом и двумя стульями, которую та заняла после доноса, или жизни моих дедушки и бабушки.
   Вели невинных людей в бараки на окраину города, а остальной советский народ остро им завидовал. Фраза: «опять жидам повезло» была, увы, у многих на устах. Некоторые пытались отобрать немногие пожитки несчастных. Это безобразие прекратили немцы – ведь неразумные в тот момент грабили уже «великий рейх».
   Когда я подрос, отец каждый год 9-го мая брал меня в Дробицкий Яр, на место страшного расстрела. Там ещё не было Мемориала, и мы клали цветы к скромному памятнику, а потом к большому гранитному камню, молчаливому хранителю скорбной памяти. А рядом частенько гуляли и хохотали «не ведающие, что творят» наши сограждане.
   Однажды возле камня мы разговорились с невысоким тихим человеком. Здесь он был расстрелян вместе с семьёй, но скрупулёзные немцы ошиблись, и он выжил. Я бы не удивился, если бы огромный камень вспорхнул – рядом с тяжестью боли, разлитой в этом месте, он казался пушинкой.

В  ЭВАКУАЦИИ

   В эвакуацию брали не всех. Парень, влюблённый в красавицу-сестру моего отца, записал её своей женой, и её брата взяли в поезд, как «семью жены ответработника». Брать ещё и родителей «жены»… Это могло стать перебором.
   Сестра, Ричка-бричка, и её подруга работали инженерами. Как-то они подобрали на улице замерзающую голодную девчушку. Отогрели, накормили, устроили на работу. Жила девчушка с ними, смотрела на старших подруг восхищёнными глазами. Однажды решила поделиться наболевшим и с ненавистью начала поносить виновников всех бед русского народа. Старшие подруги подождали окончания полуистерики и спросили, откуда она всё так хорошо знает. Та удивилась и уверенно заявила, что «э т о - з н а ю т - в с е!». Подруги назвали свои полные имена: Ревека Израилевна и Лия Абрамовна. Шок сменился настоящей истерикой, и подруги снова возвращали к жизни незадачливую «всезнайку».
   Отец изредка виделся с сестрой. В свои 16 лет он стал зуборезчиком и практически жил на военном заводе. Тот, кто сталкивался с подобной работой, понимает: высчитать переменные углы, ходы инструмента, настроить оборудование, потом перестроить станки на следующую партию шестерён могут рабочие с о-о-очень большим опытом. Невысокий худенький мальчишка один (!) обслуживал весь зубонарезной участок, где по штату должны были суетиться 14 человек (это без наладчиков). Однажды к спящему в холодном цеху пацану подошёл мастер и легонько стал трясти его: – Лёнька, ты уже спишь три часа! А у нас шестерни заканчиваются! Перед этим Лёнька не спал 36 часов…
   Как дошло письмо из оккупированного Харькова, не пойму, но отец узнал о трагедии в Дробицком Яру. Он стал рваться на фронт. Директор военного завода бросил все дела и час объяснял мальчишке, что случится, если он «дезертирует» с трудового фронта и завод встанет. Когда директор вытащил пистолет и приставил к виску, пацан, скрепя сердце, согласился поработать ещё. Он подготовил троих ребят себе на замену и на год раньше срока в 42-м ушёл на фронт.


НА  ФРОНТЕ

   После непродолжительной учёбы отец стал связистом. Сам таскал рацию весом 70 кг – её должны были носить двое.
   Как-то линию перебило на шоссе. Все возвышенности простреливались. Два связиста погибли раньше, чем успели зачистить концы оборванных проводов. Отец понимал: нужно действовать иначе. Он соединил конец провода с одной стороны шоссе, перебросил катушку, метнулся за ней, и второй конец соединял тоже не под обстрелом.
   Другой раз он пять часов по колено в мокром снегу шёл «по линии». Мечтал вернуться в землянку, упасть и уснуть. Командир решил иначе. Ещё два часа мучений. Отец решил, что ошибся направлением, не вышел к своим, но в руках был провод... А на месте землянки – воронка. Крупнокалиберный снаряд забрал жизни его друзей, командира и всю его злость.
   Наши танки остались без горючего и снарядов. Немцы это знали. Прикрывать танкистов смогли выдвинуть только шесть пушек. Без поддержки пехоты. Против десятков танков и тысяч пеших «сверхчеловеков».
   Выстояли первый день. Ждали ночную атаку. Она могла стать последней. Что делать? Наши ребята облили бензином копны на поле, и когда немцы полезли, подожгли их. Солома догорела, но 11 новых костров продолжали освещать округу. 11 немецких танков салютовали победителям и справляли мессу по своим экипажам и нескольким сотням пеших завоевателей, нахлебавшихся нашей шрапнели. «Снарядов нет, патронов нет!» передавал отец в последний день боя. «Держитесь!» хрипела трубка. Они держались. Не удерживая свои жизни. Наградили всех – живых и мёртвых. В том бою погиб второй командир полка, подполковник Автономов. Первый, майор Лоскутов, похоронен в Ивано-Франковске.
   А сколько эпизодов оставалось незамеченными! Артиллеристы заставляли залечь нашу паникующую пехоту, отбивались от наседающих фашистов шрапнелью – расчёты так сработались, что делали по 30 (!) прицельных выстрелов в минуту; подменяли друг друга у пушек и пулемётов, перекапывали тонны земли, обустраивая основные и запасные позиции, а потом, не сделав и выстрела, передислоцировались и всё повторялось. Сколько дней и боёв были достойны орденов!
   В Карпатах немцы изуродовали дороги – провезти по ним пушки было невозможно. Но фашисты не учли, что наши армии неплохо потренировались в своё время в Альпах. Отец рассказал, как они повторили подвиг воинов Суворова.
   Выбирали направление по склону. Вырубали просеку. С помощью ручной лебёдки, лебёдки тягача и всей обслуги, навалившейся на колёса, автомобиль затаскивали метров на двести, разворачивали, закрепляли и снова с помощью двух лебёдок и всего расчёта затаскивали пушку. И так до самой вершины. Всё это происходило ночами, под проливным дождём, на раскисших склонах, где и без груза пройти в ливень практически невозможно. На рассвете солдаты падали в грязь и не могли проснуться, чтобы поесть. Это была нескончаемая ночь с короткими промежутками полуобморочного сна.
   К началу наступления наши пушки ударили в тылу немцев и своим огнём проложили дорогу 5-й танковой бригаде, которая тоже часто прямо по склонам через Ужокский перевал вышла на равнину к Мукачеву и Ужгороду. Фашисты, испугавшись окружения – стреляют и впереди, и сзади – бросили технику и бежали.
   Чехи встречали наших ребят, буквально захлёбываясь радостью, но перед этим... Бетонные подвалы каждого дома немцы превращали в доты с тяжёлыми пулемётами. Пехота не поднималась. Артиллеристы снимали защитное обрамление пушек и поэтому успевали сделать два выстрела. Если пулемёт не умолкал, у обслуги не оставалось шансов: вы же помните – немцы были очень хорошими солдатами и стреляли тоже очень хорошо. Таких дуэлей могло быть несколько каждый день.
   14 человек было во взводе отца. Семь национальностей. Русские, украинцы, мордвин, еврей, казанский татарин, чуваш и казах. И одинаково оплакивали мордвина Андрюшу Первойкина под Станиславом, украинца Дедю Мандыка, русского парня Гришу Тазина у города Сан в Польше… Гришу, раненного, эсэсовские изуверы живым бросили в костёр.
   При всём при этом... После переподготовки отца пытались оставить в запасном полку. Не дался. Добился отправки «домой», на передовую. Недолго походил и в ординарцах – свой взвод был роднее. Его друг, Володя Венков, потерял глаз, но вернулся в полк и командовал орудием до Победы. Один парень трижды «бежал» на фронт и за самовольство попал в штрафбат. Однажды батарея моего отца «огнём и колёсами» (наравне со штрафниками) участвовала в разведке боем. Засекли огневые точки, часть – уничтожили. Вернулись на свои позиции. Сидит этот парень, раненный в голову, и радуется не тому, что остался жив, а тому, что «искупил» и может вернуться в свою часть, в свою семью!
   За 150 км до конца войны трое самых близких друзей похоронили четвёртого. Через 50 км хоронили вдвоём. Ещё через 50 – мой отец один вырыл могилу для третьего друга. Последние 50 км войны были самыми страшными и тяжёлыми. Они закончились раньше, чем война успела отобрать и его жизнь. Я, его сын, почему-то считаю, что не успела не напрасно...
   Из всех однополчан, с кем отец начал воевать в 43-ем, к 9 мая 45-го остались в живых двое – он, старший сержант, и солдат по фамилии Труп.

СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ...

Числа 12 или 13 победного мая молодые чехи решили показать нашим солдатам Злату Прагу. Ровесники ехали на боевых доджах-3/4. За мостом через Влтаву, на широком проспекте встретили колонну пленных немцев. Прижались к обочине. Немцы насвистывали, играли на губных гармошках. Когда увидели машины с нашими солдатами, подтянулись, а когда поравнялись, отодвинулись к противоположной обочине, повернулись к нашим солдатам и... опустились на колени. ИХ  НИКТО  НЕ  ЗАСТАВЛЯЛ! Машины медленно ехали вдоль коленопреклонённых пленников, а с тротуаров толпы радостных, нарядных пражан кричали: «Наздар!» и забрасывали машины цветами. Эти минуты стали для отца таким же символом Победы, как и брошенные к Мавзолею фашистские знамёна.
   Много раз отец говорил мне, что готов брататься с воинами вермахта. Столько же раз повторял, что никогда не простит ни одного «чокотилу» – ни одного эсэсовца, полицая, карателя. К ним он относил и «славных борцов за нэзалэжнисть Украины»  – головорезов «нахтигаль», оуновцев, воякив упа. Он не забыл, как они стреляли ему в спину, как сожгли хату со спящими солдатами – его товарищами. При этом из 28-ми (!) немцев, погибших в 41-44 годах на Западной Украине в бытовых конфликтах с местным населением (по пунктуальным немецким сведениям) ни один не погиб, как оккупант. На одну доску с этими "национал-нацистами" отец ставил и многих подлецов-особистов, и карателей нквд.
   К дорогам, по которым двигались наши части, чехи приходили за 10-15 км, только для того, чтобы обнять и подарить цветы освободителям. А стоило остановиться, как жители зазывали к себе и угощали всем, чем могли.
   Трагедия 68-го года стала для отца кошмарным сном. Он понимал, что эта подлая, гнусная, кровавая глупость перечеркнула всё, что они ценой своих жизней сделали в 45-м.

ПОСЛЕ  ВОЙНЫ

   Чудом выживший сержант вернулся в родной Харьков, на улицу Чернышевского, во двор драмтеатра им. Пушкина. Там стоял домик, и была комната, где, как будто вчера, он залезал на колени к могучему отцу, играл со старшей сестрой Ричкой-бричкой, подходил, и его обнимала самая добрая и красивая женщина – мама. Сержант поговорил с соседями и зашёл в такую близкую и такую далёкую теперь комнату. Невысокая краснолицая женщина, новая хозяйка комнаты, дворник, засуетилась, усадила его на знакомый стул и что-то забормотала. Тут пришёл её выросший в оккупации сын. Он был на подпитии, и женщина с видимым облегчением накинулась на него. Перебранка продолжалась недолго: «Заткнись, а то всё расскажу!» выкрикнул наследничек. Дворничиха побелела.
   Отец мог бы, но не стал добиваться возврата комнаты. Он уехал делать то, чему научился – защищать Родину. Окончил офицерские курсы и служил в Закавказье. Решил связать с армией всю жизнь. С одним новобранцем поехал в Москву поступать в академию. Сдал экзамены на три «пятёрки» и «четвёрку». Зачитали списки зачисленных. Сослуживец толкнул отца: «Мы из одной части, наверно, перепутали фамилии». Он не мог представить, что приняли не фронтовика, отмеченного ранами и орденами, сдавшего экзамены на пятёрки, а его, новобранца-троечника.
   В приёмной комиссии, повертев документы, лоснящийся жирным самодовольством «чинуша» протянул: «Что это за фамилия – Шмеркович?» Он не утруждался вопросом, почему в «процентном отношении» (которое так любили в советское время) люди с «такими фамилиями» были не на последнем месте в числе Героев Советского Союза. И это при том, ядовито-чёрном советском антисемитизме, когда «наверху» из наградных списков вычёркивали бОльшую часть "неблагозвучных" фамилий. Особенно из представлений на «Героев».
   Отец не жалел о несостоявшейся карьере военного. Он стал чемпионом Абхазии по штанге, заочно закончил ХИСИ и работал инженером около сорока лет.
   Однажды его вместе с коллегами использовали почти по назначению – послали в колхоз на уборку овощей. Не до конца покорённая природа взбрыкнулась десятиградусным морозом и густым снегопадом. Горожане (в сарае без окон и дверей) спали в пальто, каждый под двумя матрасами. Только мой отец спал в маечке под лёгким одеяльцем. Утром с удовольствием растирался снегом, в котором тонули кровати.
   В те времена зимой (до самой перестройки) наш город по выходным становился на лыжи, даже если снега почти не было. И когда я рассказывал, что мой отец – это человек, который катается на лыжах в майке, оказывалось, что его знали почти все.
   Мне очень жаль, что я запомнил мало военных эпизодов из фронтовой жизни отца. И очень больно, что он уже никогда ни о чём не расскажет. Но в моей памяти, памяти родных и друзей он навсегда остался сильным, весёлым и очень добрым человеком.

                **************************************************
 
Осенний марафон. Всё ближе, ближе финиш,
Дыхание совсем, и сил как будто нет,
Озноб ведёт вперёд, ты весь душою стынешь,
И на обратный путь не заказать билет.

Твой каждый шаг тех лет забытой амбразурой
Всех ставит по местам, и все теперь равны –
Как раньше путь друзей прервался пулей-дурой,
Так для тебя сейчас излёт твоей войны.

Последний дюйм, последний бой, последний раунд,
Не три минуты, а года, года, года…
Мы им безмерно, бесконечно рады,
И не забыть их, не покинуть, не предать!

Последний шаг, последний бой, последний раунд,
Приправа к посвященьям – ерунда,
Ведь главное – вы были с нами, рядом,
И это, как Победа – навсегда!

 
***************************************************
 
Не спешу никуда –
Или это так кажется?
Дни летят невпопад,
Прямо в ад,
В исступление…

Две эпохи подряд
Не меняет свой взгляд
В стон ослепший солдат
Истекает назад –

Не ко времени!
В ночь прервётся парад,
Где звучит новый ритм –
Разорением,

Где осталось чуть-чуть
Отхлебнуть, обогнуть
И пройти этот путь –
Преступления:
Преступить через край

И держать облака –
Пусть не дрогнет рука,
Чтобы жизни река –
Озарением,

И пускай невпопад,
В звездопад, в рай и ад,
Но остался солдат,
Как отец, друг и брат
В светлом племени!