Близ давешнего дома моего. Владимирка

БЛИЗ ДАВЕШНЕГО ДОМА МОЕГО. ВЛАДИМИРКА [2010]

По Крымскому мосту,
сюда, на Крымский вал,
где столько горевал,
лелеял где мечту
(мечту безродного космополита — 
сгодилась чтобы всем моя палитра)
и где Москва-река
замкнула на века —
над воплем брата моего
с его последним полувздохом —
холодный плеск нечистых вод
(то был прыжок с моста, отчаянный полёт),
припёрся я неспешным пёхом.

Неподалёку здесь, рукой подать,
из собственных руин, из праха
вознёсся Храм Христа — терпения печать,
спасения печаль
(за кровь, которую впитала плаха).

И Пётр Великий взгромоздился здесь —
свидетель запоздалый, неуместный
новейших монархических чудес
(да и моей судьбы, по принужденью пресной).

Мой бывший дом пока что уцелел,
но перед ним, средь прочих нью-громадин,
вдруг вырос сверхроскошный новодел.
Духовником дворцу как бы придаден
(нувориши чаруют простотой!)
Иван, великомученик святой, —
такой вот чести удостоен
сей незлопамятный, нетленный Воин…

Сквер вдоль реки — кунсткамера искусств:
железный Феликс, буревестник Горький…
Здесь дерево любое, каждый куст
чадят отрыжкой сталинской махорки.

И тут же, рядом, — мир иной совсем
(хоть и тождественный в подкорке).
Сейчас я побываю в мире сем.
Сегодня в галерее гость —
не «дум властитель», не «программы гвоздь»,
не «вождь» и не «титан» —
всего лишь Левитан,
в которого вселился гений:
для неземных видений и горений,
неутолимых вдохновений,
для дружбы с Чеховым, для страстных учениц,
для инородческих гонений,
для Волги, для Парижей, Ницц,
для раннего конца,
для позднего венца
всемирной славы.
Боже правый!..
Сердцеед чернявый…

Снаружи, чуть поодаль, — место, где
назад полвека, в мрачной слободе,
жил Юра Галансков, мой лучший друг,
делил я с ним работу и досуг.
Поэт, свободы рыцарь, стоек и неистов,
навлёк он на себя бесовский гнев чекистов.
Навешав на него чумных собак,
закинули Ю.Г. в глухой ГУЛАГ —
семёрку строгача впаяли.
Сгноили. И в песок мордовский укопали.
А после — слободу в Москве с землёй сровняли.

Вальяжно разместился в сем квартале
сановный Президент-отель,
из окон к нам доносится откель
властительно-цинично: Трали-вали.

Задумчиво, подавленно, понуро
бреду вдоль входа в Парк Культуры,
шепчу провидческие строки Юры:
«Ушла под лёд бурлящая вода,
и я сказал: Гужуйтесь, господа!»

Спасибо, друг. Ты — вестник, сбитый влёт...
И Левитан — из ада ли, из рая ль —
сигналы темпераментные шлёт
в Россию, в США, в Израиль,
надеясь: где-то и кого-то суть проймёт.

«Владимирка» — дорога мировая.
Извечная. Как музыка живая.
С недавних пор в ней снова новь сквозит:
картина что купюра — бесценно-именная
(знак водяной мерцает — меч и щит).

Владимир, сын Владимира, предстал
народу, созерцавшему астрал.
Народ привстал с колен. И вдруг воспрял.
И устремился… во Владимирский Централ.

P.S.

Семнадцати годков гигант,
художник, каллиграф, любовник словарей,
бегун, гребец, друг шахмат, токарь-практикант,
недавний одноклассник мой, блондинистый еврей
с седым клоком в упрямой шевелюре,
двоюродный мой брат, приятель, друг, сосед, —
 исчез однажды из дому, пропал и след… В прокуратуре
недели три спустя его отцу,
похеривши последнюю надежду,
как будто саданув поленом по лицу,
вернули всю сыновнюю одежду
и снимки следственные предъявили…

Мальчик был сожжён и в общей погребён могиле —
для анонимных невостребованных прахов…
Не стану тратить здесь ни охов и ни ахов.
Добавлю лишь (не в рифму): мне много лет подряд
(нечасто, раз в пятилетку в среднем)
он являлся по ночам —
усмешливо неугомонный, особенный, нелёгкий
в дружбе, но родной и близкий; и всякий раз воочию
мне открывалась правда истины: он жив,
он не погиб, всё было по-другому… (Между прочим,
когда его нашли и извлекли на сушу,
был в акте обозначен возраст
примерный: 25.)