Тень ручья. Забытая поэма о Любви...

Екатерина Демидова

ТЕНЬ РУЧЬЯ
Забытая поэма о Любви…


Пролог

По длинному крутому косогору
бежала тень ручья
в весеннем радужном разливе...
Еще покоилась прожорливая сталь
в покорности земных глубин,
не зная предсказания о том,
что скоро вспашет земли…
Еще на дальней ниве
лен созревал до нужной чистоты
и голуби`лся на ветрах могучих…
Вседневно собирались тучи
и поливали и взрослили поле,
еще смеялся голос
вечерних птиц
и ничего не ждал бездумный предок,
и словно напоследок
бежала тень ручья
по длинному крутому косогору...



Глава первая

В предполдневую пору
здесь расстилает женщина холсты,
отбеливают их и солнце и дожди,
она же, ловких рук движеньем,
изученным давно, их собирает,
укладывает в кованый сундук и ждет
вечерних сумерек,
когда усядется в свет тоненькой лучины
и станет шить предутреннее платье...
И голову склонив к усталому плечу,
мечтать о том пленительно - кружливом чуде,
о подлинной и солнечной свободе,
где странное томленье,
что сковывало смех,
без сожаленья
отбросит, наконец,
и улетит в счастливом забытьи
в неведомое гулкое пространство...
Уж скоро год, как мужняя жена…
Но все, что с нею было,
лишь разбудило
к счастливой жизни жажду,
которую не может утолить никто...
Смятенно будет ждать она мгновений
желанной встречи с тем,
кого для счастья ей Господь пошлет...
Из полотна отбеленного нежно,
сошьет свежее снега простыни,
что с радостью застелет
в полуночных часах, предчувствуя полет...
На память ей приходят думы,
что занимали голову ее,
когда она ткала весенний холст
прошедшею зимой, и одинокими часами,
погружена была в сердечные раздумья…
И днями целыми и поздно вечерами
сидела за тканьем.
Под скрип подножки, твердостью умелой
направлен был  челнок.
И медленно, степенно 
ткань выползала, и жадно поглощая пряжу,
при этом  крепкой, прочной становилась.
Спускалась под станок,
наматываясь вкруг навоя,
в огромный кокон превращалась…
И потому так тесно холст сплетен
с прекрасно - сокровенным мирозданьем
в ее душе,
горит напоминаньем
в мечтах и яви -
предвестием невиданно - цветущим...
И вот уже он высветлен ветрами,
и солнышка лучами,
промыт до снега белизны весенними дождями…
Не холст теперь ложится на траву,
а тихие мечты и ожиданья,
и вера в постижение желанья…




Глава вторая.

За плугом, что оставил за собою
лоснящиеся борозды земли,
в задумчивости, равномерным шагом
неспешно движется высокий пахарь...
Ему сейчас уже не нужно больше
высматривать у сомкнутых дерев
ту женщину, что расстилает полотно,-
она в нем солнцем благодатным поселилась…
Ее приметил он, когда косил у старой поймы
густые травы прошлым жарким летом,
и помнит все до странных мелочей...
У стареньких мостков через ручей,
на плоском камне,
она белье под вечер полоскала...
Вода проточная притягивала зной
и женщина в тончайшем одеяньи,
чарующими взмахами округлых нежных рук,
смеясь, белье топила, доставала,
выкручивала крепкими слоями,
и в тот момент, когда одна тряпица
вдруг уплыла,
она к воде склонилась с таким изяществом
и молодости силой,
призывно руки протянув, осталась
стоять в глазах, что не сводил с нее косарь...
И наблюдая девичью стыдливость,
что проступила на ее лице,
когда рванулась в воду за простынкой
и юбку подобрав, невольно обнажила
тугую кожи белизну,
за несколько поверженных секунд
взметнулось сердце и улетело к ней...
Она же медленно брела по краю
тревожного бегущего ручья,
и так была свежа и неприступна
ее девически - бесшумная походка,
не знающая взгляда глаз чужих…
Вновь взобралась на плоский мокрый камень,
неслыханно тревожа косаря,
уже сгоравшего в огне безумном...
Ему сейчас уже не нужно больше
высматривать у сомкнутых дерев ту женщину,
что расстилает полотно…
Призывно руки протянув с другого берега ручья,
незримо душу обнимая, она осталась
стоять в его глазах
единой, целостной, прекрасной жизнью…



Глава третья.

Лишь год назад безмолвным голубым сияньем
цвело ее льняное поле.
И после свадьбы, оно
бездумно в солнечном цвету гуляло -
надеждой душу ей переполняло
на Чудо, что свершится непременно...
Но постепенно
понятным стало,
что от земли уже не оторваться,
и думалось, того, о ком мечтает
на свете вовсе нет...
Свои последние деви`чьи сны
увидела пред тем, как согласилась
проснуться мужнею женой…
О снах никто на свете не узнает…
Весенние холсты отбеливало время…
И наступил один из вечеров,
когда замешкавшись домашними делами,
забыла женщина, что не внесла холсты,
за ними вышла…Во дворе темнело,
и тишина гудела комаром,
и сумрачен был дом,
но с высоты глядела
и освещала белые полотна
пугливая луна…
И на крыльце, не вдруг, остановилась…
Увидела внезапно силуэт,
подумала, что вор,
но, присмотревшись, узнала косаря…
Присев на корточки, он гладил холст
натруженными теплыми руками…
Так бережно и осторожно гладил,
что ласка тайная заставила дрожать
и плоть, и кровь, и жаждущую Душу…
Тот самый холст, что тесно был сплетен
с прекрасно - сокровенным мирозданьем
в ее душе,
горел напоминаньем
о неземных мечтах и яви -
предвестием невиданно – цветущим…
Затихло сердце ожиданьем…
Но поздний вечер в ночь перетекал,
неспешно и послушно замирал,
и звезды таяли и двигались к заре…
И в ласковой предутренней поре,
она к лицу подносит
ладони, сохранившие росу,
вдыхает запах молодой травы апрельской
и смех ее счастливый,
смех любящего сердца,
родившись, растекается в ночи –
он гладил полотно…

 

Глава четвертая.

Все мысли неуемно о той,
что стала
светлее неба и милее солнца…
Он знает, как она смеется,
как ходит, и как на камне стоя,
к нему протягивает руки…
А серые глаза, с коричневой каемкой…
Точь-в-точь, как  камешки в траве прибрежной,
что он нашел сегодня у ручья…
В них цвета глубины седое море
и темная каемка берегов…
Нашел в траве и на одной ладони
два камешка сложил…
И пальцами другой слегка коснулся,
так медленно и трепетно, смущаясь,
словно в глаза глядел с запретной лаской…
И гладкость камешков, нагретых солнцем,
его теплила кожу...
И, многое он на земле находит,
на что они свечением походят:
то искорки огня в бездонности взлетят,
то молодой травою отзовутся,
то каплями росы на листьях заблестят…
Еще он знает – прошлою зимой
соседу стала мужнею женой…
Мучительные мысли бились в нем,
когда она походкою прелестной
ходила по двору, в лугах коров доила,
полотна тканые белила…
Он вором приходил не за холстами,
он приходил за ней…
Искал часами
он нужный выход и не находил…
Однажды, в роще встретив не случайно
по имени ее назвал
и словно удивительная тайна,
лик просиял
его словам навстречу,
и в этот вечер,
прорвав молчания плотину,
потоком речь его текла неудержимым:
О том, что мукой для души,
для глаз отрадой стала,
когда увидел он, как полоскала
белье в ручье.
И с той поры вдруг понял -
навек лишился он покоя.
И тяжко видеть,
И не видеть невозможно
и тянет к ней неудержимо…
И что незримо
присутствует в дыхании ночей,
и днем не отпускает…
И не по совести он поступает
и с ней и с мужем,
но и молчать не может…
И все открыв,
свою облегчить душу
решился…
И кто она,
чтоб вынудить его сказать все это…
Не получил ответа…
Не знает до сих пор…
Он сам себе укор…



Глава пятая

Он имя произнес ее, одно лишь имя…
И праздником его звучанье стало -
по сердцу пробежало
пронзительно – целебно,
как первый звук Воскресным утром,
что издавал
церковный колокол священный,
и заставлял
невольно вздрогнуть…
И далее вся речь его была
сумбурно – светлой праздничной молитвой,
вплеталась в душу…
Чуткие слова
заполонили, голову туманя,
и жадно в тело впитывались, раня
и новизной, и страстностью, и мукой…
И достигали цели…
Пыталась отогнать туман, кружилась голова
при каждом новом звуке…
Сказать пыталась, что его слова,
и для нее и мужа оскорбленье,
искала подходящее мгновенье,
но не смогла…
С пугающей тревожной хрипотцой,
едва прорвалось, сквозь комок,
что в горле встал и не давал дышать,
чуть слышное, простое: - Уходи…
Да только в эту самую минуту,
к нему склонилась станом почему – то…
Себя не помня, тотчас оказалась
в кольце полдневной жажды крепких рук,
и где – то далеко земля осталась,
и губ огнем обожжена была,
но вырвалась из опалившего огня,
и, отступив, сурово повторила,
решительное: - Уходи!
И вновь услышала, из уст дрожащих, имя…
Оцепенев, застыла…
Нельзя ей имя слышать от него…
И голосом, молящим о пощаде,
обороняясь от греха, без сил,
просила пожалеть и не губить,
того, кто за бесчестьем приходил…
К нему взывала,
с болью ощущала -
ее спасение в той неразумной власти
над человеком, что ее обнял,
спасенье в том,
кого ей должно опасаться…
Без сна, в ночи, уже почти спокойно,
все думала о том, какая сила
в мужчине,
в чьих объятиях она
неведомое ранее тепло
и чистое блаженство ощутила…
К нему склонившись, приняла огонь,
которого в замужестве не знала…
Повинно ль деревце, что гнется
его бессильный ствол
под ветром, обезумевшим от страсти…
Ей тело больше не повиновалось,
как и душа, погибель ощущая,
молила о пощаде…
Он пожалел ее…
Теперь, во избежание его влиянья,
наедине их встречи невозможны…
И с этой мыслью, и простой и сложной,
ей удалось заснуть…
Ночь и во сне спокойной не была,
и сны имеют путь…
Он имя произнес ее, одно лишь имя…
И праздником его звучанье стало…



Глава шестая

Она сказала: - Уходи!
В бреду, в беспамятстве,
в тот вечер он охватил обеими руками стан ее,
прижал к себе…
Пылающие губы на миг раскрылись,
короче вдоха был дрожащий миг,
но даже этого ему довольно…
Ушел, нет, убежал...
Каким – то чудом голову сберег,
пни, валуны, в дороге расступались,
и имя повторял дыханье прерывая…
...Идет на поле, но иной рассвет
встает сегодня над его деревней,
над розовыми ветками берез,
над миром всем…
Лишь на короткий миг
он к тонкой кожице, к губам ее приник,
но многое они пообещали,
и трепетом безмолвия сказали,
о том, что властвовать над нею может он…
И этим обещанием сражен,
он отпустил ее послушно…
И нужно
ее теперь беречь, жалеть, -
она теперь ему принадлежит,
дни до краев ее присутствием полны…
А в нынешнее воскресенье
ее он видел…
Лицо, подернутое дымкой,
ему лишь ведомого света,
и алый облегающий корсаж,
где вышитые веточки брусники,
цветами белыми на бугорках…
Он вспоминает и наперекор всему,
его ничто не гложет,
их радости никто отнять не сможет…
Есть то, что предопределил Всевышний -
им под одной жить крышей…
И, где гнездо не свей,
лишь с ней…



 Глава седьмая

Проходят дни. И к радости слепой
прокралось осужденье…
Боясь греха, людского поговора,
они уже противиться не могут
опасности таящейся в свиданьях,
негласно принимают для себя,
что встречи им сулят мучения и страх
брести впотьмах
по непонятным лабиринтам…
Их разум говорит одно,
глаза кричат другое,
а рук тепло благословляет сердце
на сладкую истому западни…
Так хочется им просто схорониться
в кромешной тьме,
чтоб ни одна душа живая их видеть не могла…
Неведомо куда уносит силу,
когда они вдвоем…
И в церкви пастор произносит речи,
И каждый для себя
пытается их сохранить для встречи,
чтоб от греха уйти, припомнив
его слова и фразы,
но ничего из сказанного им,
в них отклик не находит,
и на простую мысль наводит –
их Бог благословил…
Дал им возможность ощутить стремленье
друг друга отыскать
и подарить им Свет -
Ни тьму, в которую им спрятаться хотелось,
ни плена осуждений,
а Божьего дыханья благодать…



Глава восьмая

Как любо в пляс пускаться босиком -
нет пляски легче,
да ноги можно исколоть, но если
она ему нужна не для утехи,
короткой и пустой,
а для того, чтобы весь век прожить,
она его позвать должна, не медля,
чтобы услышать это от него…
И случай сам пришел, не дожидаясь
ее решения.Муж уезжает.
На двое долгих суток
она в дому останется одна… 
Сегодня вечером она шепнет словечко…
« Приди к окну, когда стемнеет.
Когда стемнеет, слышишь?..»
Она не собирается грешить…
И все слова людей не для нее…
Лишь шепотом поговорить,
увидеть просто,
внести покой в растравленную душу,
и успокоиться на много дней…
Под тенью яблоневых веток можно
к ее окну неслышно подойти…
Никто их не увидит -
за честь свою не надо опасаться…
Как дивно, что Всевышний сотворил
для всех людей дни разной и длины
и наполненья…
Короче мига  дни,  и долгие,
как год голодный…
Такою стала для нее суббота…
Она ползла  измученной улиткой,
и черепахой немощной и старой…
Зато ей вечер Бог пошлет в награду,
Преподнесет его заведомо – прекрасным…
От сотворенья мира так пошло,
что сумерки наступят и сегодня…
Все в доме переделаны дела,
а тишина почти не шелохнется…
Растерянно присела у стола
в таинственном сомненьи сердца…
Уже нежданно
услышала неясный шорох, скрип ставни -
он равновесие сомнения нарушил,
и замер…


Глава девятая

В глубокой тьме за пологом кровати,
таится тишина
и окружает плотною стеной
святое таинство,
где царствует Любовь…
Где мира погруженье
в тепло и мягкость сонной глубины,
принять готовой тихо и покорно,
возносит ввысь,
умы мутятся,
и упоителен полет, в котором растворятся
горящие тела, и души выпустят на волю…
Ликующая радость веры в чудо
прорвется криком,
возвестившим миру,
о совершенстве ласки единенья…
Так лоно вод вынашивает лотос,
что пробуждается, лишь пору ощутив,
и расцветает солнечным цветком,
бесстрашно - белым,
что в чистоте своей ни грязи не боится,
ни увядания, ни мира перемен…
Так, гулким эхом горного обвала,
дыхание великого начала,
доносит в мир пылающую кожу
двух сотканных для радости лучей…
Так тень оставил на земле ручей,
что, камень на пути своем приметил,
прорвавшись к солнцу водной феерией,
на доли растворившихся секунд…

Есть только Божий суд…

Они уйдут…
Он ждет ее у камня, где она
в ручье белье, склонившись, полоскала…
Он видит,
как клетчатый платок мелькает
между дерев…
И, сбросив путы
условностей, бездушной суеты,
она бежит к нему и бережет минуты,
что Бог отмерил для мечты,
хранит ее прекрасным полотном,
что в узелке тугим кольцом увязан,
моим рассказом…