проза

1
Иногда какая-то часть нашей жизни частично
забывается или даже полностью выветривается
из памяти. И именно тогда, когда вокруг
абсолютно тихо, когда вашему спокойствию,
казалось бы, нет ни угроз, ни границ, обязательно
 случится что-то, что даже спустя многие годы
встряхнет Вас так, что и седые волосы приобретут
 цвет, а ваше снова молодое сердце вмиг всколыхнется
 и заживет отдельной от вашего старого тела жизнью.

2
Возраст подкрался незаметно. Мне всегда казалось,
 что впереди еще вся жизнь, но вот по волосам уже
 крадется проседь, а в желаниях уже нет той резвости
 и страсти. Все течет размеренно и спокойно, будто
подходит к концу; как машина, в которой кончился бензин,
плавно замедляется, чтобы совсем остановиться. Каждый
 день похож на предыдущий, но в этой степенности мне
видится счастье. Сейчас даже сложно представить, что
 когда-то во мне было столько жизни, страсти и спеси,
 что хватило бы на сотню таких же молодых и глупо
несчастных. Но сейчас в душе остались только жалкие
угольки, едва ли краснеющие при случайно нахлынувших
 воспоминаниях. Моя жизнь горела слишком ярким костром,
 наверно, именно поэтому так быстро и сгорела дотла.
Так и живу теперь с молодым телом и старой, истертой
чувствами, душой.
Но сегодня, как ньютоновское яблоко, мне на голову свалилась старая, запылившаяся шкатулка. Простая, без узоров и вычурностей, из темного дерева, гладкая, покрытая лаком, имевшая даже какой-то грубоватый вид. Такая ни за что не бросилась бы мне на глаза на каком-нибудь рынке. За нее не дашь и копейки, но дороже и ценнее этой вещи для меня нет ничего. Свалилась она на меня, как ньютоновское яблоко, неожиданно, но верно, многозначительно, перевернув мой мир верх дном. Сезонная уборка на даче перед предстоящей зимой пробудила во мне то, что давно спало крепким сном и даже не думало просыпаться.
Шкатулка. Темное дерево. Потертые временем углы. Пыль. У писем, хранившихся внутри, еще остался медовый запах ее духов. Сколько лет! Господи! А строчки бьют, как в первый раз… Сложно представить, какую же великую силу имеют над временем и человеком слова.

3
В юности мне предоставилась возможность побывать в гостях у своей дальней родственницы. Жила она далеко от моего родного города, который к тому времени мне уже осточертел. Поездка к ней изначально планировалась только как развлечение, а потом она же столкнула меня в пропасть.
Дом моей родственницы больше походил на дворец. Под сводчатыми потолками и массивными колоннами меня не покидали мысли о том, как же ничтожно мал человек. В ее доме охватывало чувство такой тоски, что это дом существовал много лет до нас и будет существовать еще много лет после, и в действительности наши имена забудутся, а дом своей грандиозностью так и будет восхищать проезжающих мимо таких же, скоро забытых людей, как мы. Как бы тебя не звали, кем бы ты ни был – выдающимся художником или простым обывателем – твое имя ничто, в сравнении с величественными сводами, окнами во всю стену комнаты, витражными композициями, которые не уступают и окну Розы, ступеням, число которых не счесть… Её дом поистине великолепен.
Хозяйке дома было лет сорок. Хотя, может, и больше. Но выглядела она всегда потрясающе. София была троюродной сестрой жены моего дядюшки по маминой линии. Она рано овдовела и осталась с двумя дочками на руках. Но ее покойный супруг был достаточно состоятелен, что даже после его кончины ни жена, ни дети не чувствовали нужды. Дочери уже вышли замуж и обзавелись своими детьми. Так что Софи жила, что называется, в свое удовольствие, устраивая пышные вечера и приемы. Сам Гэтсби позавидовал бы! К ней съезжалась вся местная знать, в доме всегда было шумно и весело. Рекой лилось шампанское, лучшие музыканты играли несмолкающую мелодию беззаботности и пьянства.
Но, после месяца моего пребывания в этом доме вечного праздника, мне немного наскучили шумные разговоры и пьяные лица, образы, повторяющиеся изо дня в день истории, сплетни. И мне уж было хотелось уехать домой, как неожиданное знакомство заставило остаться.
Осень уже окрасила городок во все оттенки жёлтого. Местами ещё зеленела листва, но скоро и она сдалась. Вечера ещё были тёплые. Дожди не мешали солнцу все ещё властвовать над природной безмятежностью. В доме, как всегда, пил и веселился народ. Прекрасные дамы в необычных платьях, интересные мужчины в дорогих фраках… Они все такие красивые и так звонко смеются, что любому, хоть немного мыслящему человеку, видно сразу – в них пустота. Обсуждая местные сплетни, они совсем забыли о настоящих разговорах, слушая грубый, неотёсанный джаз, они совсем забыли, что такое настоящая музыка. Стало скучно, и у меня разболелась голова. Захотелось покинуть скорее это сборище дорогих костюмов, полных бокалов, бессмысленных глаз. «Завтра же утром отправлюсь домой», - пронеслось в голове.
Но на террасе, облокотившись на перила, стояла девушка в белом платье из шифона. На её загорелых хрупких плечах накидка все из того же шифона сползла, и ее плечи были открыты легкому ветру. Голос вырвал меня из раздумий:
– Вы разбираетесь в обществознании? – нарушила молчание девушка.
– Простите?
– Что такое эмансипация?
– В такой вечер и именно здесь Вас волнует значение слова эмансипация?
И тишина снова нависла над нами. Вечер был очень тихий, только музыка, приглушенная закрытой дверью, и смех гостей нарушали царившее вокруг безмолвие. И почему-то эта тишина совсем не казалась давящей и неловкой. Было очень спокойно. Мы стояли так минут десять и молчали каждый о своём.
– Софи прекрасно постаралась, не находите? Прекрасный вечер! Столько новых людей и новых шуток! - её голос, точно нож, резал тишину.
– Ах, Вы первый раз у неё? На самом деле, здесь так каждый вечер. И это уже порядком надоело... по крайней мере, мне, – мой голос мне казался каким-то не моим, слишком спокойным и размеренным.
– Прохладно... – произнесла она и, зайдя в дом, скрылась из виду.
Что-то было в этой девушке необычное. Черты ее лица не были очень красивы, но от этого лица невозможно было оторваться. Что-то необъяснимое влекло меня к ней, заставляя бесконечно смотреть на нее и до последней капли ловить легкий горьковато-сладкий запах ее духов. Мне даже удалось разделить музыку ее парфюма и образа в целом на отдельные ноты: здесь были и перезрелая вишня, и тонкие ключицы, и приторный мед, и угловатые костяшки длинных пальцев, и корица, и стук крохотных каблучков, и алкогольный цвет глаз, и дребезжащий голос, и ничем непоколебимое спокойствие… До чего же очаровательно она была!
 
4
Ночь сгустилась. Люди в доме не переставали громко смеяться. После долгих и безуспешных попыток заснуть голова отяжелела, в висках стучала кровь, мне был нужен свежий воздух, просто необходим. Ноги уносили меня дальше и дальше от этого дома и все глубже и глубже в свои мысли. Эта девушка не выходила из моей головы, несмотря на отчаянные попытки переключить внимание на что-нибудь другое, каждый раз мысли возвращались в ней.
Глубокая ночь мерцала бесконечными цепочками желтых фонарей и серых домов. Воздух был по-осеннему свеж и глух. Пробило четыре часа. Ноги шагали по узким улочкам городка, а мысли не отпускали меня с того самого крыльца, где жемчугом сыпался ее голос.

5
Утро так и наступило в безмолвии и шелесте листвы от еще теплого ветра. Вскоре рассвет осветил крыши домов, и чья-то легкая тень упала мне под ноги. Утреннее спокойствие нарушил уже знакомый голос, все еще не выходивший из моей головы.
– Не поздновато для прогулок?
– Может, рановато? – попытка улыбнуться почти удалась, но именно в тот момент, когда наши взгляды встретились, на меня напала смертельная усталость.
– Почему Вы не спите?
– А Вы?
– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?
– А Вы?
В ответ она улыбнулась и ушла в противоположную от меня сторону. А мой взгляд еще долго ласкал ее уходящий образ. Она даже шла как-то необычно, будто бы парила над землей, плыла… Ночные, плавно переходящие в утренние, прогулки меня порядком утомили, благо дом Софи оказался прямо передо мной.
В моей комнате меня сразу окутал сон. Никогда прежде, да и никогда позже мне не спалось слаще.

6
Ветер яростно распахнул окно, заставив меня проснуться. Несмотря на короткий сон, ясность и бодрость были здесь, в этой комнате, во мне, в каждой клетке тела. Погода располагала для прогулок: прекрасное время пройтись по берегу моря…
Камни из моих рук летели и шли безропотно на дно. Ветер нещадно трепал одежду и волосы. Море спорило со мной, обдавая прохладными брызгами, возмущалось долгими кругами от камней. За спиной послышались шаги. И голос:
– Вы рисуете?
 – С чего Вы взяли?
– Руки. Слишком хороши.
– Иногда, люблю рисовать женские руки, особенно тонкие запястья.
Она подошла ближе, поймав мой растерянный взгляд, коснулась тонкими пальцами моего запястья, опустила свои губы прямо к уху и шепнула два слова: «я» и «одержима», – и стала бросать камни вместе со мной, кто дальше. У нас даже получилась своего рода игра: за каждый камень, брошенный дальше предыдущего, начисляли по одному очку, а если вдруг повезло попасть в круг от только что кинутого камня, то игрок получал целых пять очков. Игра продолжалась, по меньшей мере, часа два. Она выиграла со счетом 315 : 201.
– Сколько можно бросать эти камни?!
– Хотите прогуляться?
– Хочу. Можете взять меня за руку, а люди пусть думают, что хотят.
– Простите, – моя рука осталась неподвижна, но каких усилий мне стоило сдержаться.
– Ненавижу солнечные воскресенья. Они слишком требовательны ко мне.
– И правда.

Мы шли, куда несли ноги, не задумываясь о цели и направлении. Разговаривали о стихах и музыке, поговорили бы и живописи, но, оказалось, что я ничего в это не смыслю, в итоге мы остановились на книгах. Ее глубокий ум занимала сартровская «Тошнота», мне же хотелось, чтобы она снова предложила взять ее руку в свою. Мне казалось, я просто тону в ней, без малейшего шанса всплыть. Меня поражал ее ум и ее образованность, ее глубина же просто покорила меня. После мне никогда не встречались люди хоть в сотую долю такие же глубокие и интересные, как она.
Мы дошли до старого парка. Листья желтели падали так медленно, что время казалось чем-то несуществующим. Она так много говорила, говорила, что слова были почти неразличимы, все смешалось. Но ее голос, какой же приятный он у нее был! В тот момент, мне стало ясно,  что чувствовал Бродский, когда писал: "Я слышу не то, что ты говоришь, а голос". Моё тело устало опустилось на скамейку, облокотивший на спинку; голова слегка откинулась назад, глаза закрылись сами собой. Её голова оказалась на моём плече, девушка цитировала Пушкина, пока мои руки гладили её волосы, а лёгкие пытались запомнить их запах, выучить наизусть, как стихотворение, которое пробило плотину и теперь вода хлынула, снося на своём пути преграды, наполняя пустоту и все вокруг жизнью и смыслом.
Подняв голову, девушка пристально вглядывалась мне в глаза и спустя пару минут сказала: «У Вас очень красивые глаза». А ещё через несколько минут: «Я соврала, у Вас не красивые глаза, мне просто нравится в них смотреть».
И в этот момент что-то во мне перевернулось. Теперь она стала выше страстного интереса и одержимости. Все вокруг приобрело какую-то стройность и чёткость. Мне стало ясно всё: зачем я здесь, зачем этот мир вообще есть, зачем листья сегодня пожелтели ещё на полтона и зачем вообще эти листья. Мне стало ясно все: я здесь ради того, чтобы она смотрела в мои глаза, держала за руку и говорила; я здесь ради запаха ее мокрых волос и ее улыбки; я здесь потому, что здесь она. Никогда ранее и никогда после мне не было все так ясно, как в ту минуту. Энтропия вселенной просто исчезла. Сама вселенная прекратила расширяться. Все вокруг стало космосом, абсолютным порядком.

7
Утром следующего дня мы снова встретились на берегу, не сговариваясь, каждый из нас знал, что мы оба будем там. Море не было её прихотью или минутным желанием, оно было ее необходимостью. Замочив брызгами соленой воды край платья, она легла на песок. Мне казалось, она сейчас задохнется от счастья. Ей казалось тоже. Так она была счастлива. Так она была прекрасна.
Отдохнув и надышавшись морем вдоволь, она обратила на меня внимание.
– Почему бы Вам не написать мне письмо?
– Письмо?
– Да, письмо. Я напишу Вам тоже, пока я не уехала. А после мы обменяемся ими. Будет здорово потом перечитать и вспомнить.
– Как мне к Вам обращаться в письме? Дорогой друг? Я до сих пор не знаю Вашего имени…
– Называйте меня Победой. Или Катастрофой. Мне все равно.
– Виктория?
– Это имя мне не подходит.
– Хорошо. Приятно наконец-то хоть что-то узнать о Вас.
– С чего Вы взяли, что, узнав мое имя, узнали что-то обо мне? Я уезжают послезавтра. Напишите мне письмо.

8
«Виктория…
Теперь Вы прочно ассоциируетесь у меня с летом. Капризным восточным летом.
Вы просили написать письмо, и вот я пишу. Правда, совсем не знаю, о чем.
Рассказать Вам о погоде? Об африканских муравьях? О поездах?
Вы говорили, что вся наша жизнь – это поезд, Все люди – случайные попутчики. Я еду до конечной.
Вы со мной?
P.S. Пишите, если вдруг понадобится одеяло. Я отправлю его в конверте вместе с чаем и моим восхищением. Город N, улица M, дом 15».

9.
«Сколько в моей жизни было этих самолетов, никогда не угадаешь, где же он не приземлится, я плачу за эти буковки и цифры, улечу на самом кресле прямо в небо.
Ваши руки напоминают мне яблоневый цвет. И я точно знаю, что мы ещё встретимся. Здесь, на море, будем гулять,  дышать запахом манголий. Не верите? А хотите – поспорим? Ставлю на кон – тишину. Соглашайтесь!
Я загляну к Вам на чай.
Может, через пару тысяч лет, Я увижу свет твоих комет.
Оставляю адрес, если вдруг захотите написать снова: город N, улица W, дом 18».

10
Однажды мимо нас пошла парочка влюбленных. Они показались мне такими счастливыми... Не поверив моим наблюдениям на слово, моя спутница решила спросить у них, так ли это. Какая же смешная она была в тот момент. Она снова говорила так много и так лишне. Но влюбленные улыбались и были, правда, счастливы. В тот день мне нестерпимо захотелось ещё поцеловать. После она призналась, что ей тоже. Но даже сейчас встреться мы где-нибудь, я не посмею к ней прикоснуться. Такая чистая она, такая глубокая. Утонуть в ней — плевое дело. Но тогда мне хотелось, очень. Сдержать себя было трудно, но все же вышло.
А через пару дней она уехала, оставив память и тоску. Рядом с ней мне было так легко и так свободно. Она завидовала моей беспечности и свободе, и наверняка даже не догадывалась, что я только с ней так, только с ней так легко. Она уехала, оставив в моём сердце тяжкий груз, опустив на дно самого глубокого океана. Я сейчас понимаю, что мне больше никогда и не удавалось всплыть. Иногда мне даже виделся свет, и слой воды казался тоньше, а потом она приходила и уходила снова, а камень на моей шее тянул меня вниз. Снова на дно. Мы договорились писать друг другу письма. Как можно чаще, чтобы тишина так и оставалась ничьей. Но наша скамейка на берегу пустовала. И было так запредельно тихо, даже ни одна чайка не нарушала тишину и моё одиночество.

11
Мы писали друг другу много писем. Сохранилось немногое наше с ней... Наше очень. Многое —  не для публикации, уж слишком это было чувственно и сакрально.
– Приезжайте ко мне. Мне Вас не достает.
– Только разберусь с работой, и тут же буду спать у Вас на коленях.
– Жду, только обязательно приезжайте.

– Как быстро летит время, я уже хочу вернуться назад. Обнимаю Вас заочно, спасибо за то, что погрузили меня в свой мир.
– Приезжайте.
– Меня сразила простуда.
– Тогда позвольте, приеду я?
– Это было бы большим счастьем.

– Спасибо, что навестили, Вы очень мило спали на моих коленях, я люблю Вас, и спасибо за киви, моё здоровье постепенно приходит в норму.
– Ах, мне так понравилось спать рядом, пусть и недолго, но спасибо, и я Вас люблю.

–  Простите, нам нужно это оставить
– Почему? Что же Вы? Вы устали от постоянных "если, скоро увидимся, я скучаю, до встречи"? Так выспитесь, но не сдавайтесь. Просто подумайте... никто из нас не хочет заканчивать все так нелепо. Мне жутко обидно за все случившееся и за Ваши руки… И за Вашу тоску и негодование. Но мы ведь могли сегодня увидеться, да и что говорить о сегодня, да о сейчас. Думаете, мне не хочется встретиться, думаете, мне не хочется оказать с Вами на том самом берегу? Да, черт возьми, да. Теперь мы говорим только о бытовой чепухе и ничего особенного, но я хочу, чтобы мы виделись, и не суть, о чем мы говорим. Питер… Вы ведь говорили… Навсегда мой унылый и дождливый Питер.
– Мне мало Вас. Это больше ранит. Это нужно оставить
– Вы давно это решили? В чем моя вина? Пожалуйста, объясните
– Вы ни в чем не виноваты. Просто мне больно, и я не могу так дальше.
– Я люблю Вас, просто приезжайте, пожалуйста, нельзя такое решать в письмах.
– Я останусь у Вас?
– На ночь?
– Навсегда?
– Да. Этого я и хочу.
– Простите меня, я синоним глупости.
– Я люблю Вас.
– И я, очень.
В тот вечер мы очень много говорили, а после вышли покурить на балкон. Было холодно и сыро. И мое сердце влюбилась в нее снова.

А потом сдалась она. Она была всегда сильнее меня, поэтому и смогла оставить меня почти навсегда.

– Я очень скучаю.
– Хватит.
– Что случилось?
– Ничего, мне просто резко понадобилась остановка.  Но так вышло. Так сложилось. Простите. Но дальше было невыносимо.
– Поздравляю. Вы победили. Можете собой гордиться. Вы меня сломали. И все мое, что так долго строилось – рухнуло. Я теперь мягче, чем пластилин. Лепи, что хочешь. Все. Я сдаюсь. Идите к черту.
– Я не сдалась, я оставила. Борьба – бессмыслица.
– Катитесь к черту.

Но прошло пару лет и в почтовом ящике снова оказалось ее письмо
– Вы ждали?
– Победа за Вами. Я в том же вагоне, заходите на чай.
– Обстоятельства нынче не складываются.

12
Ещё появления были такими же необычными и радостными, как солнце в Питере. Вечное ожидание неё письма не прекращалось ни на день. Не сказать, что я "аки с ума посходивши" из-за неё. Моя жизнь продолжалась, как раньше: те же дела, друзья, работа, встречи. Ничего, совершенно ничего не изменилось, и все вокруг было бодро, свежо, интересно. Только вот пусто. Но эта пустота донимала меня крайне редко. Иногда конечно отправлялись мои письма по знакомому адресу, но ответа не было, а моя жизнь продолжалась дальше. После в голову пришла мысль избавиться от памяти. Все, что хоть как-то напоминало о ней, горело синим пламенем. Однако она всегда оставалась во мне. И письма лежали в шкатулке, несколько лет они не напоминали о себе. Но вот свалились.
Память... Моя память не позволяет мне забыть и отпустить ее. Я все ещё пишу ей, иногда даже получаю ответ. Иногда она даже говорит, что все ещё меня очень. Иногда я даже верю.
За эти пару лет, что ее не было, в моих руках часто бывала ручка, но мне так и не хватило смелости многое отправить, меня отныне там не ждали. Так постепенно и заполнилась эта шкатулка.
"Сегодня мне тоскливо. Воскресенье. Солнце бьет в окно и обязывает улыбаться. Вагон пуст. Я еду в Ваш город, разглядываю свои руки. Почему Вы их так полюбили? Почему я – Вас?"

13
Я часто возвращаюсь на то место, где мы впервые встретились. Я жду, что однажды она вернётся.
Сегодня Софи приезжает из Испании. Я встречаю ее на вокзале, чтобы отвезти в ее дворец, который она любезно предоставила мне в пользование. По возвращении домой я снова держу в руках ручку. Пишу:
"Сегодня мне легко. Пятница шумнее обычного. Пьяно и пасмурно. Можно предаваться тоске без всякого зазрения совести. Утром на вокзале мне привиделась Ваша родная спина. Мои любимые Ваши руки держали чемодан и руку маленького мальчика. Пьяно и пасмурно. Я знаю: сегодня Вы придете ко мне пить чай, как и обещали много лет назад. Я не скучаю по прошлому, просто оно мне дорого.
Комната – вся в мелочах. Статуэтка одноногого солдатика упала, оставшись без единственной ноги. Вспоминаю наш последний живой разговор. Почему мне не хватило смелости на слабость? Почему я – до сих пор Вас?"