Номер4

Днём я редко вижу сны. Но дневной ход приходит и уходит вместе с днём, и остается только то, что остается нам – надежда. И вера. Любовь появляется как то, что сильнее. Если надежда умирает последней, то любовь не умирает никогда. С ней ничего не происходит, но от неё происходит всё. Существует свет, не нуждающийся в источнике, и он неугасим. По совместительству этот свет и является тем, кто идёт, опираясь на этот свет, как на перила. Что наверху? Это свет памяти, и сама память.
Помнить Рому Файзуллина.
 













































марина палей


Редакция журнала «Здесь» уведомляет
своих читателей, что Марина Палей
отозвала свои тексты.


юлия мансурова


Осень

Дорожная пыль растворится в дожде,
Листьями осень обнимет землю.
Перестану грустить о не тех
И стряхну с сигареты пепел.
Ветер поднимет выше
Воздушного змея из маленьких рук,
Закинет его на крышу:
И слёзы, и крик – теперь не вернуть!

Где-то скрипнет тихонечко дверь
(Чей-то папа ушел от мамы),
Колокольный звон заколдует сквер,
Где навсегда замирала память.

Заплещётся рыба в речке –
Плавник не расправить в сетке.
Где-то потухнет последняя свечка,
И мыльный пузырик
Лопнет
О ветку.


марина палей

Редакция журнала «Здесь» уведомляет
своих читателей, что Марина Палей
отозвала свои тексты.

юлия мансурова


Другу, что утонул в 20

Иди ко мне
С первой волной,
С первой капелькой на лице.
Я с тобой,
Я в каждом виски или винце,
Принятом натощак.
Я с тобой,
Я здесь, на твоих плечах.

Позволь и в уши, и в рот,
Я останусь в твоих ноздрях.
Живи со мной,
Побывай у меня в гостях,
Чтобы будто на миг, но на век.
Я во всех твоих полостЯх,
Дружи со мной, человек.
Наутро на маминых щеках:
Мы вместе – венчались во всех новостях.


марина палей


Редакция журнала «Здесь» уведомляет
своих читателей, что Марина Палей
отозвала свои тексты.


юлия мансурова


Раздвоение

Неспособность создать дизъюнкцию
Чем-то связана с делением пополам,
С построением симметричной функции,
Созданием оппозиции словам.
В психиатрии это называют «шизо»,
В химии, если два, то «ди»,
В литературе – «упасть с верхов до низа» –
Антитеза кругом,
Куда
Ни
Взгляни.

В моём мире вымерли кошки –
Источники аллергии и носители блох.
В нём нет ни вилок, ни ложек –
С ними вкус
Несказанно
Плох.

Здесь зим не бывает и лет,
Здесь любовь – нарушитель закона,
Пусть и законов тут в принципе нет.
Здесь нет номеров телефона,
Нет ни глобальной сети.
Захочешь –
Твой друг мгновением будет дома.
Лишь только
По-настоящему
Захоти.

Мой мир развалился ранее –
Ещё до конца бесконечных минут.
Всему виной моё воспитание –
Самый хрупкий
На свете
Изумруд.

Фрейд говорил о запасе либидо,
По мне, так уж лучше Декарт!
Рациональность – жизнь.
Вымирание вида –
Необузданный
Дарвиновский
Ад.

Я жую карандаш или ручку –
Что подвернется на всякий раз.
Я самая
Что ни на есть
Кучевая
Тучка:
В засуху воспалённый радую глаз.

Да, я слезливая – я ребенок,
С веснушками на щеках.
Я Бэмби – придуманный оленёнок.
Я Юля – без времени
На часах.


марина палей


Редакция журнала «Здесь» уведомляет
своих читателей, что Марина Палей
отозвала свои тексты.


егана джаббарова


Te Deum

1. Do – Dominus – Господь

Первой нашей встречей была не-встреча. Я встретила вас, не подозревая, что вы есть. Ещё задолго до того, как получила ваше письмо – послание из ниоткуда, словно созданное самим воздухом. Мне нравилось сидеть на заледенелом, белом холме среди жёлтых скамеек, чёрных перил и грязных мусорных баков, для того, чтобы обратиться к Богу. Слишком много было неслучайного и почти мистического в моём ярко-зелёном детстве. Ярко-зелёном, потому что вокруг меня всегда были деревья – бесконечный сад во дворе моего деда. Особенно меня завораживала белая черешня. Когда я лежала под её осторожными, всегда нежными со мной ветвями, я думала о том, что здесь говорить с Богом как-то легче. Словно сама глубина грузинского, вечного низкого неба располагала к диалогу создателя и созданного им человека. И тогда там, маленькой девочкой с короткими каштановыми волосами, в полосатом свитере, я загадывала всего одно слово – любовь. Любовь, любить – это казалось мне по-настоящему искусством, трудным, неподъёмным, великим делом. И я всегда знала, что любовь не приходит ко всем. Иногда мне казалось, что больше всего любить умеют слепые. Смотреть туда, куда никто не смотрит – в постоянную темноту ночи, в постоянную глубину колодца, в чёрный камень святой Мекки. Благословенны невидящие, ибо смотрят сердцем.
Создатель иногда, как мне казалось, покидал меня. И настигал, как грузинская гроза, в самый неожиданный момент, в самую тихую ночь. Так, он пришел ко мне на уроке музыки – мы сидели в пустой аудитории с Зоей Дмитриевной, играл Бах, за окном начинало темнеть, была зима. Я замерла на своем сломанном деревянном стуле, потому что чувствовала себя лежащей под белой черешней. Я посмотрела на Зою Дмитриевну, которая стояла у окна, обхватив себя руками; её глаза были закрыты. Мы были под белой черешней, лежали там вместе: семилетняя девочка и взрослая женщина.

2. Re – rerum – материя

Однажды я получила письмо, ваше послание из ниоткуда. Я не знала, кто вы, какое у вас лицо, какие у вас руки, о чём вы думаете, можете ли тосковать. Я не знала о вас ничего, кроме того, что держу шершавый лист в руке. Заботливо выведенные чёрные буквы говорят мне, что писала женщина. Заботливо выведенные чёрные буквы говорят мне. Я слышу, как за моим окном неторопливо опадает осенняя листва – последняя, дожившая до этой зимы. Коридор переполнен голосами невидимых обитателей, пришедших сюда через овальное зеркало моей прихожей. Я встаю напротив него, чтобы прочитать ваше послание, ваше письмо. В зеркале отражается женское лицо, ключицы выпирают из-под белой футболки. Сегодня я вижу себя другой, не такой, как раньше. Моё лицо напряжено, лицо вдумчиво читает каждую букву, смутно ощущая перемену во всём, что меня окружает. Так, тени прошлого уходят из окна, фотографии застывают, оберегая счастливое время – то время, когда беззаботной девочкой я стою рядом с сестрой в осеннем лесу, обнимая отца. Папа здесь кажется молодым, счастливым, за нашими спинами размахивает хвостом дворняжка, которую папа часто подкармливает. Я рассматриваю эту фотографию так, словно в ней вот-вот появитесь вы. Человек, которого я никогда не видела. Воздух в комнате приобретает плотность, почти преображаясь в пар. Я захожу на кухню и сажусь на пол. Здесь я снова перечитываю ваше послание, отделяю слова друг от друга, начинаю чеканить буквы, мусолить, перебирать во рту, как ягоды красной рябины, сжатые в оледеневших пальцах. На минуту мне кажется, что сзади промелькнула ваша тень, легкая, как дуновение ветра, как шелест, как шёпот ребенка. Я поворачиваю голову и разочарованно оглядываю пустоту коридора. Никого нет, кроме меня.

3. Mi – miraculum – чудо

Лунная ночь давно стелилась под окном моего дома, все обитатели которого заснули крепким сном – все, кроме меня. Кроме вас, ожидающей меня на другой стороне луны, на другой стороне планеты, там, где зима смотрится в зеркало и забывает вовремя покинуть помещение. О чём мы будем говорить друг другу в этот раз, Создатель склоняется к нашим речам, подслушивает их и подкидывает белых звёзд в обе стороны, чтобы мы видели одинаковые звёзды. Ваше послание превратилось в ваш голос, голос в слух, в абсолютный жест – моего к вам, вашего ко мне. Говорите мне обо всём, лунная ночь стелется для нас, длится, смещая рассвет. Комната перестает быть комнатой, в ней остается только ваш голос, только звук, я ложусь на холодный пол, моё тело превращается в слух. Я слушаю вас так, как никогда и никого не слушала. Священные ночи.  Стол, стул, кровать, шкаф исчезают – всё исчезает, под моей ладонью прохладный, деревянный пол, надо мной белый потолок, моё тело озаряется лунным светом, а в воздухе растворяется ваш голос, как дым, попутно касаясь всего. Я могу ощутить вашу ладонь – её холод, её линии, её верные маршруты. Я смотрю на свою ладонь, потому что моя ладонь есть продолжение вашей, я смотрю на свою ладонь, потому что, если долго на неё смотреть, можно увидеть вашу. Так, всё моё есть прямое отражение вашего, поэтому я вновь возвращаюсь к своему зеркалу в прихожей. Я вижу лицо незнакомки, вижу женское лицо, озарённое небывалым до этого светом, объяснить который невозможно. Пол уже не скрипит, воздух застывает вокруг, образуя полукруг, полумесяц, из полумесяца тянутся две женские руки, они тянутся к потолку, они образуют прямую линию. Тишина, голос, ритм – всё вокруг приходит в медленное движение. Слышны скрипичные ноты, тягучие мелодии, напоминающие еврейские плачи; там, в зеркале, возвышаются грузинские холмы, бесконечные поля, полные кукурузы; там, в зеркале, чешские горы, там – густые сибирские леса; там, в зеркале, абсолютная свобода – морские волны нежно припадают к босым ступням, солнце ласково гладит обладателя счастливого билета, счастливого билета к морю. Чайки взлетают над головой, не обременённые конечностью времени, их полёт напоминает танец геометрических линий. Звуки ограничиваются волнами, криками чаек, треском песка между пальцев, песок тёплый, временами обжигающий, легко преодолевает телесные холмы, бугры и проёмы. Я, стоящая перед своим зеркалом в прихожей, не знаю, куда же идти: к чешским холмам, к грузинским полям, к бесконечному морю? И, в конечном счете, понимаю, что всё это – вы. Вы и есть мои чешские холмы, моё грузинское поле, моё бесконечное море.

4. Fa – familias рlanetarium – солнечная система

В тот день, когда я родилась, планеты, расположенные определённым образом, скрывали под собой звёздное скопление, которое называют Фациес. Считается, что это звёздное скопление есть символ для последующих поколений: человек, родившийся под ним –  своего рода маяк, всегда ждущий дошедших до него кораблей. Именно любовь к планетам толкала меня, шестилетнюю, к разрисовыванию спальни подобиями Венеры и Марса.
Но абсолютность любви к звёздному небу укрепилась тогда, когда вместе с ночным неторопливым течением времени в неё вошли вы. Фациес засверкал белыми огнями радости и воссоединения с Создателем. Антарес, склонившись своей красной головой к изголовью моей кровати, ласково гладил рукой распущенные специально для вас волосы. Как Ариадна, подающая нить Тесею, так вы протягиваете мне нить созвездий каждую священную ночь. Пробираясь через звёзды, отдалённо мерцающие белым светом, я натыкаюсь на Кассиопею, печальную мать Андромеды. Вдалеке прячется Меропа. Я поворачиваю голову в любимую сторону – в Север. К вашим рукам поворачиваюсь, и вижу «полуночницу» – так в русских деревнях прозвали Большую Медведицу; полночь для них всегда была Северной, а потому северное созвездие Большой Медведицы превратилось в полуночницу. Значит, вы полуночница. Значит, я полуночница. Луна, нагло подглядывающая через белые шторы, застыла в ожидании следующего моего слова, вашего вздоха. А может быть, и встречи. Как мусульмане в ожидании ифтара поглядывают на темнеющее небесное полотно и произносят неторопливые вязи арабских молитв, так я, терпеливо ожидающая вашего голоса, ложусь под лунным светом, доверяясь ему в абсолютности наготы. В обнажённости, в беззащитности. Все часы в моей комнате, как и во всём доме, остановились на полночи. Внезапный запах камелий разносится по комнате; когда-то бывшие прекрасными, но бездушными, женщины были превращены Афродитой в камелии: ведь они не могли ответить взаимностью на чувства её сына. Почему-то мне стало обидно за эти цветы, этих навсегда окаменевших женщин, захотелось принести их в дом, вернуть им душу, я твердо решила, что завтра я найду камелии. И тогда они навсегда перестанут быть каме-лией, камнем, ка, потому что, единожды полюбив цветок, невозможно его разлюбить. Заботливо спрятанные головки бутонов рано или поздно поддаются дыханию времени и начинают оживать, чтобы увидеть, что же там, что скрывается наверху, за лунным светом из-под белых штор.

5. Sol – solis – Солнце

Наступает утро, священные ночи остаются ждать наступления сумерек. В комнату врывается шум улиц, беспокойство прохожих, гул вокзалов, машин, музыки, голосов. Слышно, как закрывается замок двери. Наконец, я остаюсь одна. Прихожая вновь наполняется таинственными обитателями зеркала – я чувствую, как ваши руки тянутся со спины вдоль моего тела, как водопад, который я видела в детстве. Земля вокруг этого водопада казалась прочной, но стоило вступить, как ты проваливался и катился по склону. Помню, как во время очередного падения крепкая мужская рука ухватила меня за ладонь –  на секунду мне показалось, что это мой дедушка, но на самом деле это был местный старик. Смешивая грузинские и русские слова, он пытался рассказать мне историю этого водопада. Так, между вашей и моей ладонью появляется солнце, разделяя Север и Юг там, где белые полотна сменяются голубым отблеском фонарей, где тишина между домами как один шаг одного к другому; там, где вы сейчас просыпаетесь под ласковый зов матери или шум уличных жителей, нет меня. Я стою на балконе, прижавшись к стеклу щекой, замираю, как скульптура, чтобы услышать, о чем вы думаете. Сигарета в руке догорает и обжигает пальцы. Юг напоминает о себе, смуглая рука тянется вдоль деревянной стены незаметной границей между двух досок. Я думаю о том, что хотела бы завтракать под виноградной лозой белым сыром и горячей лепешкой, обнимая вас одной рукой. Мы могли бы завтракать вечно, постоянно встречать солнце, для того чтобы оно, сжалившись над нами, не разделяло нас, а, напротив, сводило в одной постели, в одном доме, в одном городе, на одной стороне планеты. Каждое утро превращалось бы в молчание, в разговор рук, тел, глаз. В нить, проведённую между нашими ладонями, как символ бесконечной преданности. Возьмите один конец красной нити, проведите его через кольцо, и наденьте кольцо на безымянный палец. Я поступлю точно так же. Кольца окажутся одним красным кольцом. Я поцелую ваше запястье в обещании вечной верности.
Поцелуйте меня, мы в силах преодолеть солнце.

6. La – lactea via – Млечный путь

Когда мне было пятнадцать лет, мы пошли в поход, в горы. Помню, как мы долго бродили среди жёлтых, сухих скал, среди бурных горных рек, течение которых с лёгкостью могло унести вас. В конечном счёте, мы наткнулись на святой источник. Он напоминал небольшое ущелье, полное белой, мутной, как ракы, воды. Считалось, что эта белая ледяная вода лечит все раны. Над ней обязательно нужно молиться. Поэтому я поднимаю руки наверх и обращаю свою молитву в открытые ладони. Затем касаюсь ледяной воды, провожу по лицу. Вода кажется божественным одеялом, я вдруг вспоминаю об Иисусе. Вспоминаю, как в детстве украдкой от мамы читала Библию. Я боялась, что меня будут ругать, если узнают, что я читаю. Помню, как в семь лет увидела кадры фильма. Помню, что ночью, когда все заснули, мне хотелось плакать – было жалко Христа.
Через несколько дней я вновь вернулась к ущелью, помню, как в лёгком летнем платье легла в воду, мой рост позволял мне уместиться. Ступни касались холодного камня. Казалось, ледяные воды горных холмов пощадили меня. Всё вокруг стихло, почти растворилось, почти замерло, заснуло, застыло. Я увидела, как высокое жаркое солнце касается минаретов города, как идущие мимо скитальцы с длинными посохами спрашивают меня, всё ли в порядке, как маленькие жёлтые камушки легко катятся со скалы и тяжело падают в глубину, как зелёные кусты притягивают местных детей красными ягодами, напоминающими кизил. Помню, как в одном из опасных ущелий я встала посередине, задрав голову так, чтобы видеть острия висящих жёлтых фонарей.
Впереди меня висела табличка:

ОПАСНО НЕ КРИЧАТЬ D;KKAT ;I;LIK YAPMAYIN ;; ;;;;;;;;;.

Я подняла голову, набрала воздуха и со всей силы крикнула: ГОРЫ. Горы не обрушились, а инструктор ещё долго припоминал мне мой поступок. В ту секунду, в секунду крика я ощущала абсолютное доверие любви, доверие божественному. В минуту смерти человек всегда ощущает столько любви, сколько есть Бог.

7. Si – siderae – небеса

В этот день я лежала на сырой земле; я устала. Воздух надо мной, как в детстве, напоминал мне тонкую паутину. Я помню, как в семь лет забежала в комнату родителей, чтобы сказать им, что, на самом деле, воздух – это тонкая невидимая паутина. Правда, мне тогда никто не поверил.
Тишина ночного города превращается в тишину предутреннего. Самый тихий час – час Бога: сейчас всё проснется, сейчас всё оживет, сейчас всё начнет дышать, осядать в вековой паутине воздуха. Я, оставшись одна, вытяну руки перед собой, доверюсь пространству, которое, в свою очередь, расскажет мне о невыразимой красоте любви. Усталое тело, как отшельник в поисках воды, почувствует святые ладони – ваши ладони – именно в этот самый час Бога. Время хранит тонкие нити вековой паутины, любой час может стать часом Бога.
Я вижу своё детство, вижу своего деда, он идет, опираясь на посох. Я подхожу к нему и целую ему руку. Прости меня, дедушка, я никогда не стояла у твоей могилы. Моя голова опускается к его ладони, локоны волос ласково окутывают его руки, как горные грузинские цепи древнюю речку неподалеку от нашего дома.
Я преодолеваю время, преодолеваю пространство, преодолеваю смерть: небо.
Душа врастает в голубое небо, одинаково прекрасное как в Сибири, так и в Грузии. Вы сейчас тоже лежите под нежностью неба. Оно обнимает всех, где-то под чешским небом целуются старики. В стамбульских тонких улочках прячутся уличные кошки, подкармливать которых – долг каждого обитателя Босфора. Над бакинским небом возвышается великая девичья башня – та самая, с которой когда-то бросилась в воду Каспийского моря молодая девушка. Везде небо превращается в нежность: небо – нежность – не. Не то есть отсутствие смерти, то есть вдох и выход, то есть прерванный голос, то есть звучащая нота, то есть вечная паутина, то есть Бог. Последняя нота, как голубое небо, остаётся над всем. Обитать в вечности, как когда-то в детстве; я тянула последнюю ноту дольше всех – мне не хотелось, чтобы музыка заканчивалась. Тогда я не знала, что музыка не закончится никогда.
Да хранит Вас Бог.


вита корнева


***

под сапогом сапожник
матерится как сапожник
под наркотиками под кожей
улыбается наркоман
в результате мы получаем
только то что можем
и больше не получается
никогда

я пальцы скрестив в кармане
за верандами детского садика
подъедаю волчие ягоды
яркие и красивые
я хочу стать волком когда-нибудь
например когда вырасту
и бежать сквозь леса заражённые
с пеной у рта

и когда паутина ярости
на мозги мои опускается
и я называю и путаю
любые слова
своему собеседнику странному
в основном невидимому
потому что всем остальным в лесу
наплевать на меня

***

облако смотрится в озеро,
выпив тысячу лет.
и колючий
словно гвозди
из облака валит снег

как ученик, что урок не выучил,
птицы молчат в голове.
как маньяк ножиком перочинным
ветер срезает мне
лицо.  и я становлюсь как солнце
красным
и двигаюсь
на запад

и по ночам из большой медведицы
кровь на меня капает

***

после вспышки забыл адрес
потом забыл телефон
и когда полицейский спрашивал
куда меня отвезти
я говорил – на костёр
а потом остальное всё
лежа на земле
самой жирной линии своей судьбы

сегодня я молодой и весёлый
но утром ничего не помню
и моё сердце как поросёнок
под ножом визжит

я опускаюсь как ночь на город
и наверное кончусь скоро
а ты меня не забывай пожалуйста
и кому-нибудь расскажи

если можешь идти
иди на ***
не оборачивайся
а я на колени лицо положив
непонятно что делаю
то ли  сплю
то ли плачу
хорошо что я не прозрачный
а ты улыбнись

***

под животом чернеет взлётная полоса
как первая любовь горят посадочные огни
сквозь меня проходит ветер так же  как проходит весна
оставляя на сердце дыру глубиной до ядра земли

одежда слезает и кожа
и мясо слезает тоже
и я в шалаше из костей
в вышине и везде
время провожу

почему ты на меня не смотришь
и свернувшийся как зародыш
большой палец руки
в ладони прячешь
ты слышишь шум
и слышишь лай
окружающей среды
или четверга
и деревья рогами царапают буквы в небе
я устал читать
хочешь сам почитай
и в углу стоя на коленях
улыбается мгла
сытая как всегда
всеми ужасами понедельника

Вотина

Мы гуляем с тобой в дендрарии
В 7 утра в понедельник
И смеёмся как ненормальные
Над деревьями и студентами

Я, как всегда, не работаю
И ты – такая весёлая
И жалко, что нас не сфоткали

Чтобы все запомнили

Интересное начинается дальше –
Путешествие до горизонта-минуса
А тогда мы ложились спать
И ничего страшного
С нами в жизни бы
Не случилось

***

Когда внутри меня сердце падает
И я на тебя смотрю как на памятник
А ты как вкопанный
Как каменный
Поэтому слов не надо мне

И рук бесполезная белена
Касается только бассейна дна
Да железнодорожного полотна
Параллельного городам

Блестит платоническая игла
И колет туда где была голова
И волосы острые как трава
Разрезают углы рта

И боль моя как золотой шлем
Ограждает меня от других всех
Отличает меня от космических тел
Не оставит меня на совсем


интервью с ярославой пулинович, данное ивану антонову, работающему аналитиком в ЗАО «ПФ «СКБ Контур»

– В общем-то, добрый вечер. Не холодно?
– Добрый вечер. Нет.
– …Хорошо… Много пишете?
– Ну, надо, на самом деле, больше, вот …ммм… я всегда считаю, что я мало пишу. Я считаю себя жуткой лентяйкой, но иногда, на самом деле, оглянувшись назад и посмотрев, там, сколько я написала за год (например, в конце года подводя итоги), я понимаю, что, в принципе, много. Ну, другое дело, что я много работаю сейчас на заказ, и в кино, и в театре. Очень много всяких инсценировок, там, киносценариев каких-то, и коммерческих фильмов тоже. Это, конечно, грустно, но в наше нелёгкое время по-другому выживать никак.
– Ну, да-да. А вот…если говорить вот про сейчас, Вы говорите, что кажется, что мало. А что сдерживает? Что мешает?
– Ну, наверно, какая-то природная лень (смеётся). Я не знаю. Иногда говорят же, что, типа, можешь – не пиши. Но и бывает такое, что …ммм… вроде, как бы идея и есть – и, вроде, понимаешь, что можешь не писать. И думаешь, ну, вот можно чаёк попить, фильм посмотреть (смеётся). Но бывают моменты, когда вдруг тебя что-то вот как-то пронзает, и ты понимаешь, что вот сейчас вот ты не можешь не писать. И начинаешь писать.
– Я слышал эту фразу только …эээ… «Не можешь не играть – играй»,  – это в смысле музыки.
– Ну, это переделанная, перефразированная фраза Толстого.
– Ну, там человек такой, который, я думаю, знаком и с Толстым и с его творчеством…
– Ну, да-да.
– … который такой интерпретатор. Вот. Я встречал людей, которые, …ммм… действительно, не могут что-то не делать. То есть их как будто бы жжёт изнутри, и если они не сделают – то же самое, что они вот, там... Ну, как физическая необходимость писать, сочинять что-то… Вот пока человек не выскажет, не реализует какую-то мысль, его не отпускает, и он…
– Да, так бывает. Вот буквально …эээ… вчера со мной так случилось, потому что мне нужно было написать один монолог, и этот монолог мучил меня месяца два. То есть я не понимала, какие слова…Что-то крутилось в голове, какие-то отдельные фразы, вот. И оказалось, что он, наверное, должен был столько прокрутиться в голове, чтобы… потому что, когда я села, я вдруг поняла, с какой удивительной лёгкостью он собрался, как было легко его писать. Я написала его, там, за 25,  за 30 минут. Но до этого… то есть какие-то вещи – они всё время меня мучили. Они всё время какими-то словами, нашёптываниями, шорохами пробирались в голову. Вот. И, наверно, это и есть вот такой творческий процесс. То есть это не всегда, когда вот ты сидишь за компьютером, и всё. Это и когда ты гуляешь, и когда ты мечтаешь и летаешь где-то в облаках, оно всё как бы и происходит…
– Мдаа, да… А вот идеи, которые приходят в тот момент, когда их невозможно записать, с ними поработать, вот они сколько времени могут мариноваться в голове?
– Ну… достаточно долго. Есть такая штука, что… (ну, у меня, по крайней мере, это работает) что я очень редко что записываю, думая так, что, если это действительно стоящее, я это вспомню. Вот, и, действительно, так и происходит: что, если какая-то идея приходит в голову, и она мне нравится, я начинаю к ней возвращаться и возвращаться, и, в итоге, она во что-то вызревает.
– А не бывало так, что какая-то идея, которая сразу показалась стоящей, интересной, необходимой в реализацию вот… ну, просто в памяти потерялась и…
– Ну, наверно, бывало. Ну, раз она потерялась, по памяти я её вспомнить уже не могу (смеётся).
– Не жалко.
– Да, и оценить, насколько она была стоящей, соответственно, тоже.
– А бывает кризис идей?
– Да, конечно. Конечно. Ну, мне кажется, у каждого человека, занимающегося творчеством (да и, наверно, не только творчеством, а просто любимым делом), бывает кризис какой-то, когда ничего не хочется делать, когда вдруг ты понимаешь, что ты ничего не сделал, ничего стоящего, что это всё какая-то фигня, что я занимаюсь не тем, что лучше бы я пошла на бухгалтера учиться, и всё в таком духе. Вот. Я думаю, что через это проходят все, просто единственное, что нужно знать (и я это уже знаю) – что это пройдёт. Как было написано у царя Соломона на кольце: «Все пройдет. И это тоже».
– Ну, то есть просто можно лечиться самим временем, да? То есть… каких-то таких фишек…
– Ну, наверно, никто на это не подскажет ответ. Ну, просто на какое-то время уходить в тень, потому что… ну, ничего с этим состоянием не сделать. То есть оно приходит и уходит… Я думаю, что это нормально, потому что, ну, говорят же, типа, что только дурак не сомневается. Вот. И я думаю, это нормально – сомневаться в том, что ты делаешь. Главное, чтобы найти в себе силы и делать это дальше.
–  … Ну,  да-да…
– Продолжать заниматься этим.
– Ну, наверно, у кого-то есть какие-то свои фишки, которыми нам можно воспользоваться, чтобы вот перебороть это состояние и сказать: «А ведь я могу щас кое-что сделать всё-таки, несмотря на то,  что я минуту назад сидел угрюмый», – вот каких-то таких вот?..
– В бассейне (смеётся).
– Бассейн?
– В бассейн вот сходишь, поплаваешь, и как бы возвращаешься… Нет, вот я щас поняла (ну, это так, к слову), что очень сильно тонус эмоциональный завязан на тонусе физическом.
– То есть физические нагрузки. Я думал сначала, что как-то общение с водой…
– Нет, именно физические нагрузки, конечно. Это очень-очень помогает. Я сама просто недавно открыла эту тайну…
– О, значит, есть всё-таки какая-то хитрость!
– Да, и она, оказалось, что работает.
– …Ммм… это интересно. А вот, когда работаете над каким-то произведением, сколько времени занимает работа над текстом, а сколько времени занимает…ну, всё остальное?
– Очень-очень по-разному. Бывает так, что оно приходит в единочасье, и ты начинаешь это делать, и дальше всё собирается как-то само собой. А бывает, что очень-очень долго. Бывает и так, что очень долго думаешь, а потом садишься, и текст быстро собирается. Вот. Но это, как раз, говорит о том, что идеи проработаны, и их как бы легко писать. А бывает, ну, вот как, например, сейчас я пишу пьесу, и я просто отложила её, потому что поняла, что мне не хватает: я чего-то не додумала в этом, чего-то недопоняла, поэтому я пока не могу её сложить в пьесу.
– Ага, да…А пишете на бумаге/ на компьютере?
– На компьютере, конечно.
– Удобнее так?
– Ну, конечно. В век новых технологий, интернета все уже привыкли ко всему, поэтому… Я не знаю людей, ну, по крайней мере, людей профессионально занимающихся, там, литературой …эээ… там, сценаристикой, драматургией, которые писали бы на бумаге. То есть это какая-то такая редкость и… даже самые матёрые и уже в возрасте, там, литераторы, давно перешли на компьютер.
– А не бывало такого, что вот… (на компьютере же как: печатаешь, что-то не понравилось – стёр, написал заново), и вот это вот, то, что стёр, хотелось бы восстановить? Потому что, если на бумаге ты, там, зачеркнул, ты всё равно можешь это прочитать. То есть какие-то старые мысли, вот, которые… ну, вот как ретроспектива…
– Ну, я поняла Вас… Нет, у меня такого не бывало.
– Нет?
– Нет-нет. Оно, как-то, как есть, так и есть.
– То есть каждый шаг – шаг вперед?
– Ну, да.
– …Ммм… А, если сравнивать …эээ… ранние произведения и вот то, что есть сейчас? Ну, не сравнивать, ааа… ну, просто, вот возьмём, что было, и то, что сейчас. Вот такой, какая Вы сейчас, Вы бы могли вот те идеи, ранние, взять, реализовать? ...эээ… Было бы интересно этими идеями заниматься? Или уже сейчас что-то другое в голове? Или было бы интересно, но написали бы по-другому? То есть другими словами, другим текстом?
– Не знаю, я …ммм… с одной стороны …эээ… когда я была младше, было много очень новых каких-то свежих сюжетов, и, в силу своей неопытности, юности… как бы я не задумывалась о том, что это было, что об этом уже рассказано, что-то ещё – я просто брала и писала. И было очень много тем таких, на подкорке, которые мне хотелось рассказать, но… то есть, по сути, я писала про себя. Первую вот, наверно, часть творческой жизни я писала про себя, про свою школу, про своё детство, про своих одноклассников, про свою какую-то неразделённую любовь. Вот. И это было легко, потому что писать про себя всегда легко. Как говорят драматурги, что у каждого… на самом деле, каждый человек может написать одну пьесу в своей жизни. Вот. Абсолютно каждый. У каждого человека в жизни хватит каких-то историй, сюжетов на одну пьесу. А дальше уже начинается следующее: ты должен… дальше уже нужно придумывать, потому что, если оно у тебя было не выстрадано, то есть такая вот абсолютно чистая сублимация, которой ты занимаешься, дальше ты уже входишь в момент, ну, как бы, где творчество переплетается с профессионализмом, что ли, можно так сказать. Когда это уже не совсем про тебя – это про твои идеи, про твои измышления, про твои …эээ… мнения какие-то о сегодняшнем дне, о сегодняшних людях. Когда ты придумываешь героя, ты не пишешь уже больше про себя. Ты придумываешь героя заново, с нуля, с совершенно другим характером, с совершенно другой логикой, мотивацией. Вот. И …ммм… но, с другой стороны, плюс в этом есть, что, если все мои герои были очень молоды, когда я была помладше и писала …эээ… вот, то сейчас мне как раз интересно говорить о разновозрастных героях. То есть, в последней моей пьесе главным героям по 75 лет. Вот. Мне интересно говорить о разных возрастах. Мне интересно вживаться в образы, ну… разных людей, понимать, что они чувствуют, что их тревожит.
– Угу. А вот эти люди, которые вновь придуманы, да, которые не являются Вами …эээ… таких людей встречали в жизни уже после, после написания, я имею в виду?
– Да-да. Это все такие собирательные образы. На самом деле, понятно, что я не придумала их от и до: я где-то их посмотрела, где-то увидела, где-то что-то меня задело, но я просто говорю про то, что это не я уже – это не мои переживания, и страхи, и страдания.
– А те …эээ… А тех персонажей, которые являются Вами, но более молодой, встречали потом? Вот после написания, вот уже где-то сейчас в других людях?
– Да. Потому что это вещи, ну, через которые все проходят. И опыт одиночества, опыт первой несчастной любви, и опыт (неразб.)
– Ага… А вот среди ...ммм… ну, конкретно вот Вашей мотивации, зачем пишете? У вас есть в списке …эээ… желание как-то вот повлиять на людей? Ну, не в каком-то корыстном смысле, а как-то сделать их лучше, шире, счастливее или, может, наоборот?
– Я не думаю, что искусство может вот как бы… непосредственно влиять на людей. Я не думаю, что злой человек, посмотрев какую-то пьесу о доброте и любви, там, вмиг станет хорошим.
– Ну, по чуть-чуть… Есть такая вот идея, когда пишете?
– Я думаю, что то, что искусство несёт в себе воспитательную функцию, придумали тоталитарные государства. Вот. И это придумал Советский Союз, что искусство должно воспитывать. Искусство не должно воспитывать. Искусство вообще никому ничего не должно, потому что искусство – это …эээ… область эстетического, скорее. А не этического. Но, тем не менее, когда в Германии провели …эээ… такой эксперимент: они исследовали людей, которые ходят в театр и которые не ходят в театр. Вот. Они выяснили только одно: что люди, которые постоянно ходят в театр, они более отзывчивы к чужому горю, они более милосердны …ммм… они более открыты. Это не строится вот так вот здесь, сейчас – это не прямая какая-то взаимосвязь. Это не потому, что человек прочитал вот эту именно книгу …эээ… а не вот эту. Это строится как-то… ну, какими-то окольными, неизведанными нами путями.
– Ну, я не говорю …эээ… не спрашиваю конкретно о прямом взаимоотношении. Ну, вот окольно вот так вот. И вот Вы говорите про театр, может быть, театр просто рассортировал людей: то есть тот, кто менее отзывчив, просто туда не ходит сам по себе?
– Мне кажется, не так. Мне кажется, театр как раз в человеке эту отзывчивость пробуждает, это милосердие… Потому что, что такое театр? Что такое вообще ...ну… драматическое искусство? Или искусство литературное? Человек начинает отождествлять себя с героем, он начинает сожалеть, сочувствовать, переживать, главное. Сопереживание – это самая главная часть драматического искусства. Когда мы …ммм… себя с главным героем отождествляем. Вот. Естественно …эээ… это учит нас... ну, как бы даёт нам возможность побывать во многих шкурах, посмотреть, что мир разный, что он бывает и такой, и такой. И что ситуации бывают очень разные, что мир непредсказуем, и поэтому… ну, вот мне как раз кажется, что вот театр – он об этом. Что вот именно этому, если говорить о какой-то воспитательной функции, он учит людей.
– Понять чужую точку зрения?
– Да, что мир очень сложный, он очень непредсказуемый… Мне кажется, ты весь дрожишь.
– Немножко. Нормально, я привык.
– Мы можем куда-нибудь зайти.
– Да не, я справлюсь. Я человек, отвечающий за своё поведение, поэтому…
– Ну, я-то не замерзла. Мне кажется…
– А мне вот кажется – наоборот…
– Нет, я нормально. У меня пальто, поэтому…
– Ну ладно… Ну, да… Идеи-идеи-идеи. А что, кроме театра, литературы… чем-то вдохновляетесь? Какие ещё виды искусства затрагивают, пробуждают, вдохновляют?
– Кино я люблю, книги…
– Угу… Ну, это тоже, можно сказать, как…
– Ну, я бы, наверно, говорила о музыке. Хотя я не могу сказать, что я прям такой меломан, но какие-то…
– Но трогает душу.
– Да. То есть, есть какие-то отдельные команды, которые вот... (неразб.)
– Угу …ааа… вот… в творческих тусовках бываете? Ну, вот, там, в своих, профильных и других?
– Нет, это, конечно. Езжу на фестивали всякие, на премьеры, бывает, езжу, и как бы в театре я периодически что-то делаю, работаю …эээ… на каких-то проектах. Поэтому, конечно, я общаюсь.
– Это влияет как-то на результат творчества?
– Безусловно. Дело в том, что вот эта вот тусовка – это питательная среда. То есть это такой компот, в котором вывариваются-вывариваются идеи, какие-то вещи. Вот. И очень часто люди, которые живут, ну, где-то отдельно, в других городах, где вот, может быть, нет такой тусовки, где нет вот такого окружения…
– Им тяжелее.
– Конечно! Они страдают именно просто оттого, что им не с кем поговорить.
– Ну, наверно, сейчас, когда есть Интернет, проще с этим?
– Это другое. Мне кажется, всё-таки момент вот личных встреч, момент какого-то вот контакта через глаза, через… ну, вот здесь и сейчас… конечно, очень много значит.
– Угу. А вот в непрофильных тусовках – тех же музыкантов, художников – бываете?
– Ну, Вы знаете, я бывала, но я мало соприкасаюсь с ними. То есть …ну… через каких-то знакомых, через каких-то знакомых знакомых…
– Ну, это тоже интересный опыт? Или…
– Да. Ну, я думаю, музыканты – они вообще сумасшедшие, если честно, как и художники. Ну, это очень интересно.
– ( смеётся).
– Я считаю как раз, что художники, музыканты – они гораздо более такие… Как бы люди театра – они люди приземленные, потому что…
– Почему?
– Ну …эээ… всё равно ты ограничен сценой. Всё равно у тебя есть декорации, есть костюмы, и ты должен это сделать. Вот.
– Ну, в музыке есть ноты, есть инструменты.
– Понятно, но… всё равно у тебя есть заданный мотив. Там, спектакль идет час сорок, например, и ты играешь. Есть актеры, которые могут, там… которые по-разному себя чувствуют, с которыми нужно договариваться. Ну, то есть театр – это командное искусство, а вот как раз …эээ… что меня поражает, что… в театре, мне кажется, гораздо меньше какой-то импровизации, чем в музыке… потому что музыканты – они как-то чувствуют, по-моему, друг друга вот просто чутьем, как собаки.
– Ну, может быть (смеётся).
– Ну, это мой, такой сторонний, взгляд.
– То есть вот различие… то есть вот творческая профессия даёт …эээ… различия… в тусовках, в людях?
– Ну, конечно, всё-таки театральная и музыкальная тусовка – они немножко разрозненны. Как и художественная. Как бы все со своими. Нет, они пересекаются, безусловно. А театр – это вообще такое удивительное место, где пересекаются все творческие профессии. В театре есть и музыканты, и хореографы, и вокалисты, и художники, которые делают декорации и костюмы, и всё-всё-всё. То есть, кого только нет. Поэтому как раз театр – он тем и интересен, что это такой Вавилон. 
– И, в то же время, Вы говорите, что вот он… как бы ограничен. Соответственно, эти ограничения накладываются и на всех остальных, то есть и на музыкантов…
– Нет, конечно-конечно, спектакль… ты действуешь в какой-то заданной теме, в заданном ритме. Поскольку от тебя зависят люди, ты не можешь, если мы договорились, там ...эээ… играть в одном ритме, музыкант не может выйти и сыграть в другом, потому что ему так захотелось, потому что от него зависят артисты…
– Некоторые так и делают (смеётся). Но…
– Да… Ну, как бы, с какой ноги они пойдут…От него зависит какой-то ритмический рисунок спектакля. И как раз …ну… …эээ… это более жёстко ограниченная форма, чем, если бы это был, не знаю, какой-нибудь концерт в джаз-клубе.
– Угу. А вот, когда …ну… доводилось ведь …эээ… смотреть по своим произведениям экранизации, на сцене, точечно?…
– Да, ну, конечно, у меня спектаклей очень много по России идет…
– Не было чувства ревности, когда видишь персонажа, которого… вот в голове он казался совсем другим, не в смысле, там, характера, а просто внешности? Ты представлял …вот… Ну, я встречал такое мнение, когда человек читает книгу и представляет себе вот такого человека, а потом видит экранизацию, или в театре и… не может смотреть, потому что там персонажи по-другому… не было такого?
– Ну, я считаю, что пьеса – она как ребёнок, и ты её написал – она выросла и пошла в люди. Режиссёр такой же художник, и актёры такие же художники. Они что-то привносят в пьесу, они как-то её изменяют, по-своему читают. Это всё понятно, как раз нужно привыкнуть к тому, что театр – это командное искусство, в первую очередь. Вот. Пьеса должна быть поставлена, зачем ещё её писать? А без этого… ну, никуда ты не денешься от этого.
– То есть никогда такого чувства не было?
– …А в кино у меня три фильма вышло. Одни из них, «Я не вернусь», вот не так давно был в прокате, снятый Ильмаром Раагом, эстонцем.
– Угу... И, ну… насколько удовлетворены всеми экранизациями? Было такое… чтобы вот… хотелось, чтобы было по-другому сделано?
– Да, каждый раз, естественно. И сказать, что я на сто процентов удовлетворена, там, экранизацией …эээ… нет, это невозможно. Ну, это недостижимо, это нужно снимать самому, если хочешь.
– Не было такого желания? Попробовать?
– Ну, пока нет, потому что …ммм… пока нет, в общем. Я думаю, что это очень …ммм… тяжелоёмкий такой процесс, требующий определённой организации, определённого вообще склада характера. Мне кажется, я пока не готова. Режиссёрские опыты вот здесь, в Театре современной драматургии, у меня были на сцене. Вот. Я ставила спектакль «Герой».
– Насколько это тяжело?
– Мне тяжело, потому что я сама по себе такой, интровертный очень, человек. Мне тяжело…
– Управлять.
– Управлять, общаться с артистами …как бы… что-то на ходу придумывать…Ну, в общем, работать напрямую с командой. Но это был, безусловно, очень интересный опыт. Очень.
– Ну, да… Впервые обращусь к своему списку, потому что всё, что было в голове, вроде бы как, поспрашивал. Наверняка есть хоть что-то интересное, что можно ещё… А, ну вот, да…А вот с какого своего произведения Вы бы посоветовали изучать своё творчество?
– Наверное, с «Наташиной мечты», потому что это одно из первых моих произведений. Это произведение, которое сделало меня… ну, можно сказать, знаменитой в театральных кругах. То есть оно пошло сразу на многих-многих сценах, и до сих пор его ставят очень много. Вот. Ну, наверное, с «Наташиной мечты».
– А с какого бы не посоветовали? То есть какое-то нетипичное или, может, в котором не уверены вполне?
– Да их много, на самом деле. Все в сети сеть…
– Угу.
– Не знаю… так вот я, наверно, не скажу. Мне кажется …эээ… что не стоит начинать с «Жанны», хотя не знаю, почему. Ну, просто это такая уже взрослая пьеса, и она достаточно мелодраматичная.  И поэтому… я не могу сказать, что она неудачная, но просто немного, может быть, не в моем стиле… поэтому… может быть, кто-то прочитает, и его это (неразб.).
– А вот, если предположить человека, который …ммм… ну, не особо интересуется театром, не особо интересуется литературой. Может быть, он интересуется чем-то другим, а может быть, нет …ммм…Что бы Вы ему посоветовали, с чего начать? Как бы вот как-то влиться, чтобы увлечься?
– Именно драматургия?
– Ну, театр, да, и, в принципе, в глобальном смысле литература, может быть. Вот какие-то такие начальные ступеньки вот…
– В современной литературе, или мы говорим о…
– Вообще вот глобально.
– Вообще? Ну, я бы посоветовала… я бы посоветовала человеку …эээ… начать перечитывать классиков, то, что мы проходили в школе. И …эээ… то, что несут в себе эти произведения, и то, что мы поняли, когда мы читали это в школе – это абсолютно два разных, совершенно два разных …эээ… мира. Я, например, с большим удовольствием перечитала Тургенева, я перечитала «Войну и мир». Это, действительно, потрясающе. Другое дело, что очень часто, прочитав это в школе, люди думают, что…
– Это совсем не то, что оно есть.
– Да, ну, и «и ну её вообще».
– Ну, и я последний вопрос задам. Вот …эээ… на какой вопрос Вы бы с большим удовольствием ответили, а вот какого вопроса не хотели бы, чтоб я Вам задал? Как бы на эти вопросы не надо отвечать сейчас. Просто вот обозначить сами вопросы. Мне вот это вот интересно.
– Я не люблю, когда …ммм… меня начинают тестировать на знание чего-то. Ну, то есть, когда я чувствую себя на интервью, как на экзамене. Вот. И…
– Ну, вот какой-нибудь такой вопрос для примера сформулировать?
– Ну… я так не могу вспомнить.
– Ну, ладно.
– Просто бывает, когда начинают очень уточнять подробно какие-то вещи из произведений каких-то…
– Из своих?
– Не из моих, просто…Когда ты теряешься, чувствуешь себя немножко на нервах.
– Ну, это странно… Если у тебя есть вопросы – перечитай. В чем проблема-то?..
– На самом деле эти вопросы самые часто задаваемые. На них просто сложно отвечать. Ну, как сложно… просто на них невозможно, наверно, ответить, когда спрашивают, о чем вообще пьеса? (неразб.)  Как сказать, о чём пьеса? Можно сказать, о любви, об одиночестве, там… но это всё равно не будет правдой. Как ничто не будет правдой. Если…(неразб.)
– Ну, чтобы ответить на этот вопрос, надо прочитать, наверное…
– Да-да. Вот такие вопросы. Ну, их часто задают, к сожалению. А вот то, что мне никогда не задавали, я бы хотела… ну, на самом деле, даже не знаю …вот… не знаю.
– Ну ладно (смеётся). Вы так заулыбались, задумались, да?
– Да.
– Наверное, какие-то идеи всё-таки есть. Ну, ладно, раз так, мы заканчиваем…
– Спасибо. Да, очень приятно было с Вами познакомиться.
– И мне.
– Извините, что я Вас заморозила…
– Нет, я…
– У меня просто спектакль там идёт, я думала пригласить Вас…
– Я щас пройдусь до машины и всё, я согреюсь.
– Всё нормально?  Ну ладно, хорошо. Приятно было познакомиться.
– И мне.
– До свидания.
– До свидания.


андрей чукашин

ДОРОГЙО ДРУГ
Я АВНГАРДИСТ И БУДУ ПИСАТЬ НЕГРАМОТНО
ТЕМЯ К ТОМУ СПОСОБСТВУЕТ ТЕМА ТОЖЕ

ПЛЮС НА ХОДУ БЫСТРО
С ОТНОШЕНИЕМ ЛЁГКОСТИ
КОТОРУЮ НАМ ДАРЯТ ГЕНДЕРНЫЕ ВОПРОСЫ
ОТСУСТВИЕМ В НИХ ПРОБЛЕМ

ОТНОШЕНИЕМ К НАПИСАННОМУ КАК К БЕЗДЕЛУШКЕ
КОГГДА ЕСТЬ НЕЧТО БОЛЬШЕ
ПНР НЕДОСЯГАЕМАЯ ОНА
И ОНА ОТКРЫВАЕТ ТЕБЕ

ЧТО ЕСЛИ ОНА НЕ КАТЕРИНА И ВАРВАРА НА ИКОНАХ
ТО ТВОЯ ПОДРУЖКА ПОД ТОБОЙ
ИТАК
КАК ТЫ ПОНЯЛ
 НО

1

КОНЕЧНО Я ЛЮБЛЮ ЖЕНЩИН
БОЛЬШЕ ЖИЗНИ
 НЕКОТОРЫХ

2

НА УРОВНЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО
КОГО УГОДНО
 ЖЕНЩИНЫ ИЛИ МУЖЧИНЫ НЕ ВИДНО

3

В КОСМОСЕ
ЗЕМЛЁЙ ИЛИ НА ЗЕМЛЕ
В СЕМЬЕ НПР ИЛИ СТАЕ И ТД
ЭТА ПАРА
БАТАРЕЙКА
ИХ И ТВОРЯЩАЯ
 И ЭТО НЕ ФИЛОСОФИЯ

НО СКАЖЕМ И ФИЗИКА

4

В УСЛОВИЯХ ПРОФЕССИИ
МУЖЧИНЫ ВЕЗДЕ ЛУЧШЕ
ЖЕНЩИНА НА ПОД
МДМЕНЕ
 ТАМ ГДЕ НУЖНО
В СРАВНЕНИИ
 ТЕРПЕНИЕ
МОНОТОННОЕ КОНВЕЕРНОЕ
НАСЕКОМНОЕ
ЖИВОТНОЕ
ПАМЯТЬ
КОМПЬЮТЕР
ЯСЛИ
СЕКРЕТАРИ

ОНА НЕ СОЦИАЛЬНА
НЕ ГОЛОВА
УВЫ ХОЧЕТ БЫТЬ ЕЙ

ЗАМЕНИТЬ
НАС
ИЗ ДЕТСКОСТИ И ХОТЕНИЯ
И ВЗРОСЛЕНИЯ
С ПОТЕРЕЙ ЖЕНСТВЕННОСТИ

ЖЕНЩИНА ХОТЕЛКА

5

ТЫ НАЗВАЛ ФАМИЛИИ ЖЕНЩИН ПРОЯВИВШИХ СЕБЕ В ЛИТЕРАТУРЕ

ВСЁ ЭТО ВТОРИЧНОЕ ПОРДРОЖАТЕЛЬСКОЕ

6

ОТНОСИТЕЛЬНО ПЕРВИЧНОСТИ

ФИЗИОЛОГИЯ
ХОТЕЛКА

РОДИЛИ

ЖЕНЩИНОЙ ПОРНО В КАЧЕСТВЕ ЛИТЕРАТУРЫ

РАННЕГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

 И ЯКОБЫ ОТ ТЯЖЕЛОГО БЫТА И СВОБОДНОЙ НИШИ

ПЛЮС К ЭТОМУ ПОРНО РАНЕЕ САПФО

7

ПОРНО ИЛИ ЛИТЕРАТУРА ИЗДАВАЕМАЯ
НО МЫ ВИДИМ
ЧТО ЖЕНЩИНА НЕ МОЖЕТ РАССКАЗАТЬ О ТОМ ЧТО ВИДИТ

ЭТО ДЕТСКОЕ СОЧИНЕНИЕ

\ОНА ЭТОГО НЕ ПОНИМАЕТ
И УВЕРЕНА ПНР БЕРГ ЖЕНА ТОЛСТОГО
ЧТО НЕ ДЕТИ ТАК ТРИ ВОЙНЫ И МИРА
ТУТ РАБОТАЕТ БАТАРЕЙКА
ГДЕ ВСЁ ЛЕГКО В СИСТЕМЕ
С МУЖЧИНОЙ
И ПОДВИЖНО И СМЕЛО И УМНО
И ЭТО ЛУЧШЕ ЧЕМ
ДЕЛАТЬ ВОЙНУ И МИР
ЭТОБОЛЕЗНЬ
ЖЕНЩИНЫ ГРОССМЕЙСТЕРЫ НА УРОВНЕ МУЖЧИН
РАЗРЯДНИЦЫ\


ПЛЮС ТАЖЕ ПРОВОКАЦИЯ
И СОБЛАЗН

ЧТО И В ПЕСОЧНИЦЕ

8

ИНАЧЕ БОЛЕЗНЬ


9

ИЛИ СКЛОННОСТЬ К МУЖСКОМУ НАСЛЕДСТВЕННОЕ БОЛЬНОЕ
ГОРМОНАЛЬНОЕ ВЫДАЕТ НАМ ПОДРАЖАЮЩИМ МУЖЧИНАМ ТВОРЧИХ

НО ЭТО И МОИ ПАЦИЕНТКИ ЛЕСБИ
РУЛЯЩИЕ КАМАЗАМИ

ОТЧАСТИ ЭТО И ПОРОДА
И ПРИРОДА С ПОГОДОЙ

КОГДА МУЖСКАЯ МАЙСАЯ КРАСАВИЦА НЕЖНЕЕ ЧЕМ
ДЕКАБРЬСКИЙ ГРЕНАДЕР В ЮБКЕ

НО НЕ НА УРОВНЕ СЛОВ И ЗНАЧИТ
АНАТОМИИ КАК ЛИНГВЫ

1О

ПРИ
ЗАПОЛНЕНИИ СЕБЯ ЛИНГВОЙ ЛИЕРАТУРЫ МОЩНОЙ ТО ЕСТЬ МУЖСКОЙ
ПРОИСХОДИТ СМЕНА ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЫ
ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОСТИ МЫШЛЕНИЯ
А ЭТО ГОРМОНЫ

И ДУМЕТСЯ
ЧТОУВЫКЛАССИЧЕСКИЕ
 ВАТНЫЕ ШТАНЫ И БЕЛОМОР ЦВЕТАЕВОЙ
И УСЫ С ВЫБОРОМ ЖЕНСТВЕННЫХ И ЕВРЕЕПОДОБНЫХ МУЖЧИН У АХМАТОВОЙ
ЭТО И СЛЕДСТВИЯ

ФРИДА РОДИЛА ФРИДИЗМ БЕСТАЛАННЫЙ И КУЛЬТЯПНЫЙ КУЛТУРОЙ НЕУМЕНИЯ НО
ЖЕНОЙ И ПОДРУГОЙ
ИДУЩЕЙ НА ОНФЛИКТ
ФРЕЙД САМИ ЗНАЕМ ЧТО ПРОРАБОТАВ МУЖСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
ТОЧНЕЕ ПОЗАИМСТВОВАВ

ЕСТЬ СКАЖЕМ
ТОБОЮ УПОМЯНУТЫЕ
ЗЕВЫ ОПИСЫВАЮЩИЕ ТОМАМИ МАНД МАНДАЛЛ БЛАБЛА ВАТ С ВАТНОШТАННЫХ
БОЛТУШЕК ОДИНОЧЕК И НОЧКАМИ

ИЛИ

ЖИВУЩАЯ МУЖЕДЕВОЙ ПУСТЫННИЦЕЙ ПИШУЩЕЙ ЗЕВЫ МАНДАЛЦВЕТОВ
ОСНОВЫ ИХ ЗДОРОЫХ ГОЛОВОК
 НА КАРТИНАХ

ИЗНАЧАЛЬНО ЛОБНО-КРУТОВАТАЯ ДЖОРДЖИЯ О-КИФФ

11

БЕССОЗНАТЕЛЬНЫЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛКИ
ТОЖЕ СЛАБЕЕ

НО ДАЕТ ЕЙ ВОЗМОЖНОСТЬ НЕ ЗАБОЛАЧИВАТЬСЯ И НЕ УХОДИТЬВ ДЕПРЕССИЮ

ОТ ДАДЕ ВСЕ ХОРОШО
НО ПИШУ И ОДНА НА ДЕЛЕ


ХОТЯ КОНЕЧНО И ЦВЕТАЕВА ВЕЛИКАЯ И ГЕНИАЛЬНАЯ ЭТО ЯСНО

НОЭТО ПРОРЫВ И БОЛЕЗНЕННЫЙ

12

ЭТА ЛИТЕРАТУРА ТИПА СЕКТЫ
 Д.Б КОНТРОЛИРУЕМА
И ХОЧЕТ ТАКОЙ БЫТЬ
И ХОЧЕТ ЧТОБ ЕЙ ТРАХАЛИ МОЗГ
А ЛУЧШЕ ВЫНОСИЛИ
ЧТОНА НЕЁ ЗАПАДАЛИ ТОРЧКИ
А ПОТОМ ТАЩИЛИСЬ

13

ИЗ ВАЖНОГО
ЧТО В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЕНЯ ТРЕВОЖИТ
ЭТО РАЗВОРАЧИВАНИЕ ЖЕНЩИН К ОБРАЗУ ПЛОХОГО ПАРНЯ
ДЬЯВОЛА И ТП
ЭТО ОЧЕНЬ ПЛОХО ДЛЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ
А И ДЛЯ НИХ ЧУТЬ ОНИ ПОДРАСТАЮТ

15

И ОДЕВАНИЕ ИМИ МАЛЬЧИКОВ В ЮБКИ
ЭТОИ ПОРОДА ОТ БИРАТЬ У НАС СНАЧАЛА ПЛАТЬЕ
ПОТОМ ПОД ОЖЕЙ
ТЕПЕРЬ КОСТИ И БРЮКИ
НО И АСПЕКТ САТАНИЗМА В ЦИВИЛИЗАЦИИ

16

БОЛТЛИВОСТЬМНОГОЗНАЧИТЕЛЬНОСТЬ
ТЕАТР В КОТОРЫЙ ОНИ ХОТЯТ ВЕРИТЬ
БЕЗБОЖИЕ НА СЛОВАХ И БЕЗ СЕКСУАЛЬНОГОФАНАТИЗМА
СЛОННОСТЬ К МОШЕННИЧЕСТВУ И НЕПРАВДЕ В МАТЕРИАЛЬНОМ И НЕ ТОЛЬКО МИРЕ
ДАЖЕ НЕ ФАБУЛА А ФИЛОЛОГИЯ ЖЕНЩИН КАК ПОДЛИННОСТЬ

17

ОНИ ВСЕ ЖЕ ОБЪЕКТЫ
ИХ МАНИТ ВНЕШНИЙ МИР
ТАМ ОНИ СЕБЯ И ПРОЯВЛЯЮТ
ДВРЯ НАМ ЭНЕРГИЮ И СЧАСТЬЕ
ЕСЛИ МЫ НРАВНОЦЕННЫ И НЕ СМЕРТЕЛЬНОДРУГ ДРУГОМ БОЛЬНЫ
ЧТО ДЛЯ МАТЕРИАЛЬНОЙ ВЫГОДЫ У НИХ НОСИТ НАЗВАНИЕ ЛЮБВИ

18

ВАЖНАЯ ТЕМА
ЭТО БЕСЧУСТВЕННОСТЬ
ВЫХОЛАЩИВАЕМОСТЬ ЖЕНЩИНЫ В ГОРОДЕ

ЖЕНЩИНА СТАЛА ИДТИ В АД В ГОРОДАХ ЧАЩЕ ЧЕМ МУЖЧИНА
ЕСЛИ ТЫ ВИДИШЬ
КАК ОНА ООРЁТ НА УЛИЦЕ НА РЕБЕНКА
НЕ ДАВАЙ ЭТОГО ЕЙ ДЕЛАТЬ
УЧИ
ИХ УЧИТЬ НУЖНО
ОНИ БЛАГОДАРНЫ
НО ВНЕ КОМПЬЮТЕРА РЕШЕНИЯ ИЛИ ПИСАНИЕ ДЕЛО ТВОЁ А НЕ ИХ
ВО ВРЕМЯ ПРОЦЕСС ННО НЕ ВПОСЛЕДСТВИИ
НИКОЕМ РАЗОМ
ЭТО АД

19

НУЖНО ПОМНИТЬ
БАТАРЕЙКА
МИНУС КАТОДА
ОНИ ДОЛЖНАФУНКЦИОНИРОВАТЬ

ОНИ НЕГАТИВНЫ
ЛИТЕРАТУРА ОТНМАЕТ СИЛЫ ОТ ЖИЗНИ
ВОЗРАСТАЕТ И БЕЗ ТОГО ВЫСОКИЙ УРОВЕНЬ СТРАХОВ И ТРЕВОГ
СКРЫВАЕМЫЙ ЮНОШЕСКОЙ ИХ БЕЛЛЕТРИСТИКОЙ
КАК ЖЕЛАНИЕ ЗАМАНИТЬ
ЦЕНОЙ БОЛЕЗНИ
И САГАН И ОУТС НЕЗДОРОВЫ
НО ВНЕШНЕ ВЕСЕЛЫ ПАЦАНАМИ

20

МЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПОЗИТИВНЫ
ОПТИМИСТИЧНЫ
ОПТИМИЗМ ОПТИМА
ПРИ НАЛИЧИЕ НОРМЫ МЫ НЕ ГРУСТНЫ И РАЗДАВЛЕНЫ
А ОТКРЫТЫ УМОМ
И НЕ АУТИСТИЧНО СМОТРИМ В МИР ГЛАЗАМИ ИЗ МОЗГА НАРЯМУЮ

21

ЖЕНСКАЯ ФАБУЛА ХАНДРА ОТ НЕСПОСОБНОСТИ ПЕРЕВАРИТЬ ПЕРЕЖИТЬ
НАБИТОЕ ОБРАЗМАМИ ИЗ НЕТА И РЕКЛАМ

ЭТО ПАНИЧЕСКИЕ АТАКИ
ЛУЧШИХ ИЗ НИХ

21

НО МОЖЕМ ЛИ МЫ
ЗНАЮЩИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ОТ ПЕЩЁРЫ ПОРНО ДО ЫЗЫССКО СЛОЖНЫХ АВТОРОВ

 БЫТЬ УДОВЛЕТВОРЕНЫ
БЕЗ ИХ ОПУСОВ
НЕ НА ОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ
ТАМ ДА
А ТВОРЯ
НЕТ


22-23

МЫ ЧТЕЦЫ ЖЕНСКОГО ПЕЩЁРНОГО ПОРНО ИХ ПОВАДЫРИ ДО ДЫР
УВЫ ВСЕ ЧАЩЕ ОБЩЕСТВЕННО И ТЕЛЕВИЗИОННО ЧЁРНЫХ

ДОРОГОЙ ДРУГ
ИЗВЕНИ
ПИСАЛ СО СКОРОСТЬЮ БОЛЬШЕЙ ЧЕМ МОИ ВОЗМОЖНОСТИ
НЕ РАЗГОНЯТЬСЯ ИЛИ ПРОВЕРИТЬ ИЗ-ЗА НЕИМЕНИЯ ВРЕМЕНИ
ОПАЗДЫВАЮ
ПОРОЙ ОШИБАЛСЯ ПО ЗАДАИЮ НЕ ТОЛЬКО ОРФОГРАФИЧЕСКИ
ТАК ЧТО ИЗВЕ ИЛИ И НО ВООБЗЩИ М Ъ НИ
ПЕРЕДАЙ ПРИВЕТ ГГЕНИЮ
ПУСТЬ ДАСТ РЕЦУ НА ИЗБУРУ
ТОЖЕ ПОСОВЕТУЙ КТО МЕНЯ ВИДЕЛ
ХОТЕЛ ПРОЕХАТЬСЯ ПО ИМЕНАМ НОТЕЗИСЫ…


андрей башаримов

селадоновые луга

      Удар журналов, газета, стал знаменем в себя, отблеск обеспечения алебастра стены (бумага завернутый, волокна) – лампа является внутрь, вечерний успех оральной перверсии направленный, бессмысленные жертвы, тысячи для нападения ипрского шторма – стратегический плацдарм семнадцать являются потерян при контрударе, цистерне с горчичным газом, иг фарбениндустри.

      Стопка журналов, лист, флаг завернулся в самого себя, отблеск алебастрового покрытия стены (бумага, волокна) – лампа направлена вовнутрь, вечерний успех оральной перверсии, бессмысленные жертвы, семнадцать тысяч за одну ипрскую атаку – плацдарм потерян при контрударе, цистерны с горчичным газом, ИГ Фарбениндустри.

      Устал лютня, ежевика пригоршня, случайные губы – отблеск неона засуетился на подставке, умный шум пустошей откуда внизу, хлеб крошки, влажную дорожку муравья на рукаве, волосы, удивление, быстрый представление, запоздалая судорога, покорность груш, мягка слабое бессилие пал в пусто объятья, тайно лаз зала, продроший город, гранит огр, теплую и невозможную палату, радуга путей.

      Выдохшаяся лютня, пригоршня ежевики, случайные губы – неоновый отблеск засуетился на подстаканнике, умный гомон откуда-то снизу, хлебные крошки, влажный след муравья на рукаве, волосы, недоумение, быстрый взгляд, запоздалая судорога, безответность груш, тихий обморок мягко пал в пустые объятья, секретный лаз зала, продрогший город, гранитный огр, теплый и невозможный чулан, радуга дорог.

      Приоткрытые откидное окно, в них является таким образом много этим упрек и мнимых признаний, впрыскивание шипа в эластичную шину – машина забрежжил от утренней прохлады, контрольная лампочка сигареты, угадывающися рука на согнутом колене, которое является голова лбом, прозрачными ушами, луной сигнала, живущим окунем на голову.

      Приоткрытые форточки, в них так много укора и мнимых признаний, укол шипа в упругую шину – автомобиль забрежжил утренней прохладой, контрольная лампочка сигареты, угадывающи еся руки на согнутом колене, надвинутый на голову лоб, прозрачные уши, сигнальная луна, живой окунь.

      Cкудно предросположенность, луч забередил был разрушен верхним пунктом, на изделия глаза, серебра гроз, туманный крот ладана, комната, в жгли благоухая палицы, мигание невыносимости, лузга занавесов, вечерний обычай, рассыпанные после сумок пиастр, мертвец голова, сигналящая дальним моторам, кувыркающиеся фигурки, прильнувшие к выцвевшему небу – недолго, забытый край, твёрдо скрытый праздник, полупотушенный гимн – которым оставалась бледная личность отшатнулось, ушёл в глубокие нерешительность, часы имеют времени – который курьер вынес голос, крича в приоткрытую дверь оборванно, идите, нахожусь, написал где, благодарность.

      Скупая предросположенность, луч забередил верхней точкой, развалился на куски глаз, серебра гроз, угарный крот фимиама, комната, в которой жгли благовонные палицы, мерцание невыносимости, лузга штор, вечерний обычай, рассыпанные по карманам пиастры, тотенкомпф, сигналящая далеким моторам, кувыркающиеся фигурки, прильнувшие к выцвевшему небу – осталось недолго, забытый окурок, крепко скрываемое торжество, полустёртый гимн – бледное лицо отшатнулось, ушло в глубины нерешительности, часы вынесли цугцванг – курьер сорвал голос, кричась в приоткрытую дверь, заходите, я здесь, где расписаться, спасибо.

      Расплавляемый атлатлы, любезный кол, злой рондо, легавые посулы, сдвинулись, имеют качающуюся ярость, любезно распахнули перины закопано, понравились на живот, терлись о горохе, величине с голубиный зоб, время идти этапа, каурая калитку, пискнула, заболталась случайную петлю – возможность, обменивать штиблеты, переодевать штаны, от молнии на кнопки и тонкие ленты переходит, почему он сделал это шутить ещё разрешённый вчера себе, смеялся, сидели на веранде, если вино и молодое пиво пили, молча смотрели один за другим, подписывались на скудной бумаге: угол, горизонтальную черту, угол, вертикальную черту, вертикальная черта, угол, угол, диагональ, диагональ – пробовала бы это догадалось бы во всём о легкой свастике, долго жал рука перед потерей забота, называл до грибов, имеет согласие, уверял, что пройдёт утром, время является, письмо белеет томным от конверта на столе, не – в тенистом сарае не прошедший, грабли в перемежку с лопатами, поливочная машину, заострял автомобильный домкрат, который замкнут на ключ туалет, косу – это был палец – больно значит, ещё вспоминает – изведал клинок через четырнадцать лет, бессмысленный фаланга разошлась, расцвёл от мякоти плода, упрямо гноилась, позже зажила, приобретя их хрупкой памяти склад, волновал косу, положил на плечо, соломенная шляпа на вихрь, посвистывая, пересекла пыльную улицу, издалека разбрасывался с соседкой, стал в большаке, после тропинке, тесный плечи деревянно мостка, в глухие луга, в глухое селадоновые луг, уперся от установленный ноги скрытый, имеет плечи разглаженный, имеет отполированный волновали, имеет приступивший, коса заискрилась в сырой трава, поджаривание являются побежавший рассеивается и после ноги.

      Плавкие атлатлы, ласковый шип, колкое рондо, легавые посулы, сместились, вырыли зыбкую ярость, приветливо распахнули перины, упали на живот, тёрлись о горошину, величиной с голубиный зоб, время идти, ступени, каурая калитка, пискнула, заболталась случайная петля – возможность сменить штиблеты, переодеть штаны, перейти с молнии на пуговицы и тонкую полоску, зачем он сделал это, ещё вчера позволял себе шутить, смеялся, сидели на веранде, пили виноградное и молодое пиво, молча смотрели друг на друга, рисовали на убогой бумаге: уголок, горизонтальная черта, уголок, вертикальная черта, вертикальная черта, уголок, уголок, диагональ, диагональ – попробуй угадай во всём этом лёгкую свастику, долго жал руку перед уходом, звал по грибы, согласился, уверял, что зайдёт утром, не зашел, письмо белеет томным конвертом на столе, не время – в тенистый сарай, грабли в перемежку с лопатами, поливочная машина, домкрат, запертый на ключ сортир, точил косу – болел палец – значит, ещё помнит – изведал клинок в четырнадцать лет, нелепая фаланга разошлась, расцвела мякотью, упрямо гноилась, потом зажила, приобретя свою ломкую память, забрал косу, положил на плечо, соломенная шляпа на макушку, посвистывая, пересек пыльную улицу, издалека рассыпался с соседкой, скрылся в большаке, по тропинке, через узкие ключицы деревянного мостка, в глухие луга, в глухие селадоновые луга, упёрся расставленными ногами, расправил плечи, захватил отполированное древко, приступил, коса заискрилась в мокрой траве, кузнечики побежали врассыпную и по ногам.

      Песня поезда, гоночное время уборки урожая, не покрытое высокомерие, байковый джокер – серенады банкуют, лавовый – это венок при подбородке, осторожный шум отвертки о стакане оставшийся, прозрачной ладони оросит род, принудит забывать скобы, верить в кабель, ряда черешен, черви копошатся в косточках, синиль представляет права, маленькие дозы отводят неизбежно – личинка-вишня-муха, взмываюшее в воздух, который упражняется себе в стрекоте и тона, зори, касатик раскинувшиеся после границ лугов, разбавляют зелёный ковёр, предлагают свои услуги неловко косцам, липкая дорога оставляет кровь сочится из зарубок на ноги, прочь, завтра будут идти после неё родственники, крича, зазывая к скорби привычки, в крошки стены, в обеденный стол, в угол сада в наброске стакана, сядут, отдышаться отдыхать, развертываются котомки – крутые яйца, красный перец, малосольные огурцы, самосожжённый водка, черника, будут о вещи, о погода, сосед говорят, солнце станет в затылок колоть, спирт станет ноги разрыхляют, ладони будут от праздники будут синий, будут к пруд побегут, к густые кустарники, в ревень, крохотные птица, стрекоза подготавливалась бросать на размер, маленький подрагивала хвост, захлопнулся ладонь, но промахнулся – отрасль качалась ещё где-нибудь позади, свистя, прибежала к воде, наклонялась, зачерпнул к воде, застыл, изменил, сгибался, понравился, отскочил, нажат слишком болотистое землю, обмазывался, кричал, слишком постоянен, спотыкаясь к учреждению остановки, быстрее, быстрее, позади, на мелководье, распугивая мелочь побежавший, тяжело проходил вельс, пузырёк воздух стал от наполовину открытый рот оборванно, является наверх, к поверхность появившийся, вода имеет покой, при открытом глаз проплыл жук-пловец успокоенный, наряду с розовый надрезы на ноги неторопливо стали рак, вечерело пододвинутый, в воздухе догадывались о дыме.

      Перелётная песня, гоночная страда, неукрытая спесь, байковый джокер – серенады банкуют, лавовый венок застрял у подбородка, осторожный шорох отвёртки о стекло, прозрачная ладонь орошает пол, заставляет забыть скобы, поверить в кабель, череда черешен, червяки копошатся в косточках, синиль предъявляет права, малые дозы отводят неизбежное – личинка-черешня-насекомое, взмываюшее в воздух, упражняющееся в стрёкоте  и звуках, зори, ирисами раскинувшиеся по луговым пределам, разбавляют зелёный ковёр, предлагают себя неловким косцам, кровь сочится из зарубок на ногах, оставляет липкую дорожку, завтра по ней пойдут родственники, крича, зазывая в кручину обыкновения, в хрупкие стены, в обеденный стол, в уголок сада в наброске стекла, присядут отдохнуть, отдышаться, развернут котомки – крутые яйца, перец, малосольные огурцы, самогон, черника, поговорят о делах, о погоде, соседях, солнце вонзится в затылки, спирт разрыхлит ноги, ладони посинеют от ягод, побегут к пруду, к зарослям, в ревень, крохотные птицы, стрекоза приготовилась броситься ввысь, мелко подрагивала хвостом, захлопнул ладонь, но промахнулся – ветка ещё качалась где-то позади, свистя, подбежал к воде, наклонился, зачерпнул воду, застыл, изменился, выгнулся, отскочил, упав, прижавшись к болотистой земле, измазался, закричал, побежал, спотыкаясь к месту привала, к оставшимся, скорее, скорее, позади, на мелководье, распугивая мелочь, тяжело заходил сом, пузырёк воздуха оторвался от полуоткрытого рта, пошёл вверх, к поверхности, вода успокоилась, у выпученного глаза проплыл жук-плавунец, возле розовых порезов на ногах неторопливо задвигались раки, вечерело, в воздухе угадывался дым.

      Где-нибудь далеко, почти при канте горизонта – там, где глазам болезненно - это станет древесина гореть.

      Где-то вдалеке, почти у самой кромки горизонта – там, где глазам становится больно - горел лес.


игорь витренко


alter ego


1 ЭПИЗОД
ИНТЕРЬЕР КВАРТИРА СЛОНОНОСОВА ДЕНЬ

Все помещение заполнено дымом, зритель видит, как сквозь клубы дыма к коридорной двери пробирается Слононосов, он одет в халат. Слононосов открывает дверь, входит Безсонный.

СЛОНОНОСОВ
Ну наконец-то, Андрей Аркадьевич! Принесли?

БЕЗСОННЫЙ (принюхивается)
Что, Ломоносов, лавры Тимоти Лири и Карлоса Кастанеды не дают покоя? (Тоном персонажа из рекламы.) Спешите купить! Во всех подворотнях страны новый стимулятор – ломоносий! Почувствуй себя гением-многостаночником!

СЛОНОНОСОВ
Я – Слононосов! Неужели трудно запомнить?

БЕЗСОННЫЙ
Трудно. Каждая наша встреча заканчивается провалом в памяти.

СЛОНОНОСОВ
Ладно, довольно лирики! Вы же физик! Принесли?

БЕЗСОННЫЙ
Принёс. (Достаёт из кармана какой-то научный прибор, протягивает его Слононосову.)

Слононосов хватает прибор, целует его, обнимает Безсонного, тоже целует. Безсонный отталкивает от себя Слононосова.

БЕЗСОННЫЙ
Я смотрю, Карлос Спиридонович, кроме образа Кастанеды, тебе не терпится примерить маску Элтона Джона или Бориса Моисеева?..

СЛОНОНОСОВ
Да поймите вы, наконец, если расчёты верны, то сегодня я… при вашем скромном участии… в общем, мы осчастливим человечество! (Рассматривает научный прибор Безсонного.) Я бы давно это сделал, если б в нашем НИИХиРА такой прибор был!

БЕЗСОННЫЙ
(разуваясь)
Нии хера ты никого не осчастливишь без моей помощи. И это… Давай лучше проститутку вызовем.

СЛОНОНОСОВ
(ошарашено)
Чего?

БЕЗСОННЫЙ
Я говорю, прежде чем человечеством заняться, давай себя осчастливим. Вызовем проститутку… Я один не потяну просто. Дорого.

СЛОНОНОСОВ
Прекратите, Андрей Аркадьевич! Хватит из себя строить циника. На кону стоит счастье человечества! А вы… Эх! (Машет рукой.)

Безсонный – оценка (чувство вины). Из клубов дыма показывается вульгарно накрашенная девушка в дешёвом ярком топике, мини-юбке и чулках в сеточку.

ДЕВУШКА
(застёгивая молнию на юбке, Слононосову)
Папаша, платить собираешься?

Слононосов теряется, передаёт прибор Безсонному, рыщет по карманам, достаёт несколько смятых купюр, расплачивается.

ДЕВУШКА
(чмокает Слононосова в щеку)
Зови ещё. Только давай без дыма в следующий раз. (Машет пальчиками «пока», посылает воздушный поцелуй изумленному Безсонному, выходит.)

Безсонный окатывает Слононосова презрительным взглядом.

СЛОНОНОСОВ
(с вызовом)
Да! Я накопил 15 баксов. Раз в год могу позволить!

БЕЗСОННЫЙ
Сколько? 15 баксов?

От неожиданности Безсонный роняет научный прибор. Слононосов в ужасе смотрит на это. Безсонный не обращает внимания ни на падение прибора, ни на реакцию Слононосова.

БЕЗСОННЫЙ
Слушай, дай телефончик? Я с элитными никогда не пробовал.

СЛОНОНОСОВ
Вы… Вы…

БЕЗСОННЫЙ
Чего? (прослеживает взгляд Слононосова.) Аааа… Да не переживай.

Безсонный поднимает прибор, что-то в нём с кошмарным хрустом поворачивает. Слононосов смотрит на это с ужасом, открывает рот, как рыба.

БЕЗСОННЫЙ
(протягивая прибор Слононосову).
На, держи. Закрой рот-то, он так только лучше работает. Чё я не знаю что ли?

Слононосов с трепетом берёт прибор, рассматривает его.

БЕЗСОННЫЙ
Телефон-то дашь?

СЛОНОНОСОВ
А?

БЕЗСОННЫЙ
Телефон, говорю, дашь, проститутки?

СЛОНОНОСОВ
(твердо)
Наука прежде всего. Пройдёмте, Андрей Аркадьевич. (Уходит в комнату.)

Безсонный, тяжело вздохнув, идёт следом.

2 ЭПИЗОД
ИНТЕРЬЕР КАБИНЕТ СЛОНОНОСОВА ДЕНЬ

Дыма нет. Зритель видит лица Слононосова и Безсонного. Они внимательно смотрят на прибор, принесённый Безсонным, возле него лежит таблетка. И прибор, и таблетка немного дымятся. Рядом стоит пакет томатного сока.

БЕЗСОННЫЙ
Ну что, давай?

СЛОНОНОСОВ
Нет. Я горячее не люблю.

БЕЗСОННЫЙ
Я и смотрю, оттягиваешь до последнего. (Кивает в сторону.)

Зритель видит, что на столе стоит сковородка, в которой лежит жареная картошка, покрытая плесенью.

СЛОНОНОСОВ
(патетически)
Что ж, откладывать больше нельзя! (Берёт таблетку, ломает её на две части, одну половину протягивает Безсонному, другую держит в руке.) Давай!

БЕЗСОННЫЙ
(берёт таблетку, изучает её)
Что «давай»?

СЛОНОНОСОВ
Пей.

БЕЗСОННЫЙ
Нет. Ты – первый.

СЛОНОНОСОВ
Подумай! Ты можешь прославить свое имя. 5-10 лет спустя в учебнике новейшей истории напишут: (с пафосом) первым испытуемым стал (быстро пробалтывает) Андрей Аркадьевич Безсонный – сосед (с чувством, толком, расстановкой) великого изобретателя Карла Спиридоновича Сло-но-но-со-ва!

БЕЗСОННЫЙ
Я смотрю, ты тут уже без меня что-то употребил?

Слононосов панически оглядывает поверхность стола и быстро сметает на пол какое-то вещество. Впрочем, Безсонный этого не замечает, т.к. сосредоточен на таблетке.

СЛОНОНОСОВ
Ладно, давай вместе на «три-четыре».

БЕЗСОННЫЙ
Давай. (Берёт пакет томатного сока, открывает его, разливает по бокалам.) А обязательно томатным соком запивать?

СЛОНОНОСОВ
Да. Это необходимый компонент.

БЕЗСОННЫЙ
У меня почему-то томатный сок ассоциируется с фильмом «Сумерки». (Сдерживает рвотный позыв.)

СЛОНОНОСОВ
(тоже удерживаясь)
Не напоминай, пожалуйста! Ну, три-четыре.

Ученые закидывают таблетки в рот, запивают томатным соком.

СЛОНОНОСОВ
(ставит бокал на стол, с довольным лицом смотрит на Безсонного)
Маленький глоток для человека и огромный глоток… глоточище… глоточичище для человечества (валится на пол).

БЕЗСОННЫЙ
(опускаясь на корточки рядом с телом Слононосова)
Эй, Карл! Карл Спири… (Не успев договорить, валится рядом со Слононосовым.)

3 ЭПИЗОД
ИНТЕРЬЕР КАБИНЕТ СЛОНОНОСОВА ВЕЧЕР

Зритель видит Безсонного, лежащего на полу с закрытыми глазами. Учёный открывает глаза и видит, что Слононосов, одетый в вытянутое на коленях трико и майку-алкоголичку, сидит за столом, пьёт пиво из граненого стакана и курит сигарету без фильтра.

БЕЗСОННЫЙ
Любезный Карл Спиридонович, что вы делаете? Как вы можете курить такую гадость и пить пиво. Фи! Карл Спиридонович – вы же интеллигентный человек.

СЛОНОНОСОВ
Завали, хлебало, гнида. Чё хочу, то ворочу. Имею право. Сигареты, между прочим, у тебя в кармане лежали. (Ржёт.)

БЕЗСОННЫЙ
(встаёт, аккуратно отряхивается)
Право, я вас не узнаю, Карл Спиридонович. Что с вами?

СЛОНОНОСОВ
Ошибка, на, в формуле. Понял-нет?

БЕЗСОННЫЙ
Что, простите?

СЛОНОНОСОВ
Че, совсем тупой? В формуле я ошибся. «Второе я» наружу выпустил, понЯл?

БЕЗСОННЫЙ
Аааа......

СЛОНОНОСОВ
На!

БЕЗСОННЫЙ
И когда прекратится действие таблетки?

СЛОНОНОСОВ
Да хоть бы и не прекращалось. Мне нравится. (Отпивает пиво, рыгает).

БЕЗСОННЫЙ
Фи. Хотел бы заметить, мне тоже нравится моё нынешнее состояние, но опасаюсь я, что на работе меня не поймут. Заклюют, так сказать.

СЛОНОНОСОВ
Да не ссы, ещё час-два, и… (Делает ртом «пердящий» звук.)

БЕЗСОННЫЙ
Слава Богу. (Крестится.) Что ж это? Я ж атеист.

СЛОНОНОСОВ
Предлагаю «по ещё». (Показывает на стол, там лежит горстка таблеток).

БЕЗСОННЫЙ
Нет, нет, упаси Господи. Я больше ни-ни, и вам не советую.

СЛОНОНОСОВ
Да не о том я, пойдём других подогреем.

БЕЗСОННЫЙ
Как же осуществить эту операцию?

СЛОНОНОСОВ
Как? Как? Каком кверху. (Ржёт.) Придумаем чё-нить.

4 ЭПИЗОД
НАТУРА ДВОР ВЕЧЕР

На лавочке сидит мужик-1, пьёт из горла дешёвый портвейн. К нему подходят Безсонный и Слононосов.

БЕЗСОННЫЙ
Уважаемый, извините, ради Христа, что отвлекаю вас от столь замечательного времяпрепровождения, но у нас к вам есть предложение исключительного интереса.

МУЖИК-1
(оглядываясь по сторонам)
Это ты кому?

СЛОНОНОСОВ
(отодвигая в сторону Безсонного)
В общем если эту таблетку сожрёшь и сочком полирнёшь сверху, вставит не по-детски. Хошь?

Мужик-1 берёт таблетку, проглатывает её, запивает предложенным соком, падает в обморок.

5 ЭПИЗОД
НАТУРА ДВОР ВЕЧЕР

На лавочке сидят Безсонный и Слононосов. Перед ними стоит мужик, он поёт джазовые акапеллы. Мимо проходит мужик-2, он присаживается рядом с Безсонным.

МУЖИК-2
Душевно поёт.

БЕЗСОННЫЙ
Исключительно хорошо.

МУЖИК-2
Господа, я считаю, этот человек – одно из бесспорных завоеваний демократии. Подумайте сами, можно ли было увидеть такое каких-нибудь 20-25 лет назад? Человек стоит во дворе и поёт джаз. (Аплодирует.) Я аплодирую талантам этого человека и аплодирую правящей партии. Возьмите листовку (залезает в нагрудный карман, вынимает две листовки, одну дает Слононосову, другую – Безсонному), голосуйте за нас.

СЛОНОНОСОВ
Какая партия, на? Это я его талант открыл.

МУЖИК-2
Постыдились бы. «Открыватель».

Слононосов встаёт со скамейки, мужик-2 тоже встаёт.

СЛОНОНОСОВ
Слышь, Аркадич, подержи этого фуфлыжника, щя мы узнаем, что у него на душе. «Хочу всё знать» – мой девиз с детства.

БЕЗСОННЫЙ
Карл Спиридонович, может быть, обойдемся без насилия?

СЛОНОНОСОВ
Нет.

6 ЭПИЗОД
НАТУРА ДВОР ВЕЧЕР

На лавочке сидят Слононосов, Безсонный, плачущий мужик-2. Мужик-1 по-прежнему поёт джазовые акапеллы.

МУЖИК-2
(размазывая слезы по лицу)
Развалили, гниды, Союз. А какая страна была. А сейчас что? А знаете, кто виноват? Аааа, не знаете. А я скажу кто? Евреи. (Мужику-1). Хватит уже эту чушь петь! Давай нашу!
Мужик-1 перестаёт петь джаз, начинает «Голуби летят над нашей зоной».

МУЖИК-2
Вот это дело. (Подпевает.)

7 ЭПИЗОД
ИНТЕРЬЕР КАБИНЕТ СЛОНОНОСОВА ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР
Слононосов сидит за столом, наливает в бокал томатный сок. Безсонный нервно ходит по кабинету.

БЕЗСОННЫЙ
Карл, может, не надо?

СЛОНОНОСОВ
Не ссы, Андрейка, эксперимент надо довести до конца. (Кидает в бокал таблетку, размешивает.) Как думаешь, в кого она превратится? Думаю, в гимназисточку или в монашку.

8 ЭПИЗОД
ИНТЕРЬЕР КАБИНЕТ СЛОНОНОСОВА НОЧЬ
Слононосов и Безсонный по пояс голые сидят за столом.

СЛОНОНОСОВ
Три часа! У меня такого никогда не было.

БЕЗСОННЫЙ
Ну должен быть хоть какой-то плюс от твоей отрывы. Хорошо хоть отпустило. А то меня это «извините-простите-пожалуйста» с детства бесило. Тьфу.
В комнату входит девушка из первого эпизода, она совершенно не изменилась.

ДЕВУШКА
Ну что, папашки… а не такие уж вы и папашки. Давайте денег, и я пойду.
Слононосов даёт девушке несколько купюр, она уходит.

СЛОНОНОСОВ
Неужели она настолько примитивна, что у неё только одна грань личности.

БЕЗСОННЫЙ
Нет, просто она – одна из немногих, кто нашли своё дело, нашли и занимаются.


рома файзуллин

Винтер

«и не будет прощения нам двум отчаянным, брошенным.
не бесцельно, но ярко свою изуродовав жизнь.
как на лютом морозе мы с содранной заживо кожею,
обнаженной душою стремительно падаем вниз. »
Василий Гун

                I

1.

Люди постепенно отмирали. Уходили из его жизни. Сначала бросила любимая жена. Забрала ребёнка и уехала за границу. Потом его бросила вторая супруга. Какой смысл был заводить третью, если и с ней всё сложилось  аналогично?
С  музыкой у него что-то не ладилось. Вернее, музыка была уже не нужна. И любовь. И жизнь тоже. И прошло много лет безумства, отчаяния и скитаний. И вот, убедивший себя в том, что деньги, успех и счастье ему не нужны, Альберт лежал на больничной койке. Умирал от цирроза, а я сидел и не знал, что ему сказать. Последние пару лет он прятался от мира в маленькой деревне в два десятка избушек, в покосившемся домике. Перебивался случайными заработками. Пил. Чаще всего в одиночку. Писал какие-то труды по философии, которые никому не показывал. Играл на гитаре, но песен больше не сочинял. По армии бутылок у него в предбаннике было ясно, какому занятию он отдает предпочтение. Человек понимает, что замкнут в этом мире. Ему выйти не дают. Он с ума сходит.
– Ну что молчишь, как на похоронах? – разорвал он, наконец, нависшую пустоту. Я улыбнулся и пожал плечами.
– Не бойся, – продолжил он, улыбнувшись в ответ, – умирать не страшно. И жить тоже не страшно. И терять. Страшно, когда веришь и есть надежда.
Он засмеялся безумным хохотом и продолжил.
– Сигареты принёс?
– Да, – ответил я, – и покушать там кое-что...
Я стал доставать фрукты, кефир, сок, три пачки «соверена» из пакета.
– Мне братец, кушать уже не хочется. Да и не получается. Назад всё лезет. А курить ещё можно.
Он снова засмеялся.
– Открой окно, пожалуйста, – сказал он, доставая сигарету из пачки. Я открыл. Он закурил. Выпустил клуб дыма и задумчиво посмотрел в потолок.
Его, наверное, только музыка могла спасти. Но и от неё он отказался. Переосмыслил жизнь и решил расстаться с нею. А когда-то его провинциальная группа гремела по всей стране и его песни звучали из каждого киоска.
Потом он сказал, что на его счастье много лет назад научился не задумываться о смысле жизни – иначе бы давно закончил как Башлачёв. А теперь хорошо. Теперь всё пройдено. Или не всё. Но тоже пройдено.
Мы ещё выкурили по сигарете. Поговорили ни о чём. Посмеялись. Былое вспомнили. Помолчали. А потом я обнял его и ушёл. А на следующий день, под утро , он умер.
Похоронили  его на старом кладбище деревни, в которой он и жил последние годы. На похороны пришло много людей. Помню, на днях рождениях его обычно был только я. Или и меня не было. Давно заметил, на похороны человека приходит значительно больше людей, чем на его день рождение.

2.
В то лето я работал на хим. заводе «Опытный». По 12 часов. И практически без выходных. Был подсобником у «огни упорщиков». Мы разбивали печи, в которых сжигались все отходы с завода – и жидкие и твердые. И отстраивали заново. Насколько я знаю, такую процедуру проводят каждые пять лет. Но бывает, если работа сделана не на совесть, то из-за больших температур, а также из за резких перепадов (если случаются срывы в котельной) кап. ремонт приходится производить чаще.
Солнца совсем не было. Погода стояла пасмурная. И внутри у меня, на душе,  было не лучше. Я прошёл проходную. Охранник подозрительно посмотрел на меня. Отвёл в сторону. Попросил дыхнуть. Напрасно. Я хоть и похоронил вчера друга, но не выпил ни капли. Охранник извинился. Я пошёл дальше. Вороны сидели на больших трубах, которые всегда протекают. Именно к этому месту их слетается целая стая. Мне нравятся они. Нравится слушать, как они каркают, перекликаясь между собой. Я нередко даже останавливаюсь, чтобы полюбоваться этим незатейливым зрелищем. Это приносит в моё сознание какое-то непонятное умиротворение и безмятежность. Наверное, я бы мог простоять так целую вечность – наблюдая за этими прекрасными тёмными птицами. Я даже сделал десяток-другой снимков на телефон. Хоть и фотографировать на территории завода запрещёно. Но потом по  пьяни потерял его, а вместе с ним и фотографии ворон на трубах, но не память о них.
Завод шумел. Рабочие шли по своим делам. Болтали нехотя.
Закрапал слабенький дождик, когда я уже подходил к будке, где обитает наша бригада. Я вошёл. Пожал всем руки. Переоделся. Пошёл в курилку. Мы работаем в особо взрывоопасной зоне. Лучше не рисковать. Да и штраф за это полагается приличный – 5 тысяч р. За появление с запахом – 15. Притом, что зарплата у меня не больше 20. И это по нашим меркам очень неплохо. Можно сказать – мне крупно повезло.
Я закурил. Сел на почерневшую от времени деревянную скамейку. Задумался. Мне надо было загрузить кучу строительного мусора после разгрома печи. Сегодня это должен был сделать именно я, так как я подсобник, а все остальные либо монтажники, либо сварщики. А второго такого же как я – моего напарника Григория – сегодня не оказалось. Что-то случилось, и он не пришёл. Но мне было наплевать, да и лень – не хотелось абсолютно, и я сидел и курил без переживаний и смятений.
– Мяу-мяу… мяууу – подошёл ко мне котенок.
– Ути, господи, мой хороший, – я взял его на руки. Он замурлыкал, как маленький трактор, и стал тереться мордочкой о мою руку. Дождик перестал моросить. Боженька больше не хотел плакать. Но и веселиться он не спешил. А я всё не мог понять до конца в то утро – сплю я или уже проснулся. Потом я бросил бычок в урну. Закурил ещё. Котеночек спрыгнул у меня с колен и убежал из курилки. Я вышел на улицу. Облокотился о стену и равнодушно дымил, смотря в непроглядный, молчаливый , как сама вечность, старый асфальт.
– Ты чего не работаешь? Кто мусор за тебя убирать будет? – обратился ко мне долговязый парень с незатейливым лицом. За две недели работы на этом объекте  так и не узнал, как его зовут. Он с цеха. Аппаратчик. А мы подрядчики , и нам похуй на них. И на весь завод в целом.
– А ты мастер мой что ли или директор? – фыркнул я.
– Нет, – ответил он.
– Ну и всё тогда.
Он недовольно что-то пробурчал себе под нос и ушёл. Я бросил бычок в урну и закурил ещё одну. Цеховики как раз загрузят весь мусор к тому моменту, как я её докурю. А если нет, то у меня в запасе ещё целая пачка.
Я докурил сигарету. Посмотрел в холодное небо с большими тёмными облаками, сплюнул и пошёл в вагончик.
– Что, мусор убрал уже? – спросил меня Рамзиль, наш звеньевой. Круглолицый лысый, с небольшим пузиком и округлыми чертами лица  забавный мужичек.
– Да *** с ним, – отмахнулся я и улёгся на старый матрас у стены. Говорят, на этом матрасе пол-Салавата  перетрахали, когда бригада вместе с вагончиком ездила на небольшую вахту в соседний город. Но мне не было противно. Я ничего не чувствовал. Только желание уснуть.
Рамзес – так я называю Рамзиля – ничего не ответил. Только отглотнул из чашки чая и продолжил читать чертежи. Или просто пялиться в них. Не знаю.

3
Сквозь дремоту я услышал, как подъехал грузовик. Открыли борт. В вагончик заскочили монтажники.
– Собираемся, – сказал Рамзес. Первый монтажник взвалил на плече кабель и ушёл. Второй взял болгарку и ведро с инструментами. Я подошёл к зеркалу.  Поправил каску с очками. Повесил на плече  противогаз. Схватил большой красный пластмассовый чемодан с надписью «Hilti». Вышел на улицу. Довольно нелёгкая штука, этот отбойник. Тяжёлый, как сука. И на ближайшие пару дней – это мой инструмент. И мне это даже нравилось. Тяжесть укрепляла меня. А незатейливость действий не особенно утомляла мозг. Хотя,  утомляла. Приходя домой , я не мог ни читать, ни писать. А ведь планировал за это лето прочитать кучу книг, дописать роман и набрать мышечную массу. В итоге ни того, ни другого, ни  третьего не получилось. От постоянной тяжёлой отупляющей работы, совмещённой с беспробудными пьянками в выходные,  я похудел, истощился, и не мог создать ничего дельного. Даже кушать не всегда получалось. И в который раз я думал, что на этом месте я останусь уж если не навсегда, то надолго. И в который раз ошибался.
Нам предстояло раздолбить толстую бетонную плиту. А бетон ещё советский. Крепкий. И ему нет 50 лет, как его залили. А первые пятьдесят лет он только укрепляется, а следующие уже разрушаться начинает, и то очень медленно. Так, кажется, сказал сварщик Олег. Мы долбили по очереди: я, Рамзес, монтажник (не помню, как его зовут) и сварщик Олег. Газосварик – старенький сморщенный щупленький мужичок , был бесполезен. Подключать его не было смысла. Он просто стоял и ждал, когда подойдёт пора его действий. Его звали, как и меня, Рома. У него был забавный хриплый голос, и он очень ответственно подходил в работе. 
Рабочий день идёт. И каждые два часа мы ходим на перекур. Такой порядок. Я выкуриваю обычно две – три – четыре сигареты за раз. Чтобы подольше посидеть в пустоте дыма. В душной курилке. И чтобы время быстрее прошло.
Мы раздолбили большой четырехугольник надвое. На это у нас ушло три дня. Разбить на более мелкие части не представлялось возможным. Очень крепкий. Просто намертво прочный монолит. Раньше делали на совесть. И людей, и бетон. Потом мы перевязали куски металлическими тросами. Подняли электрической болгаркой. Таким образом, пыхтя и матерясь, переместили всё это дело со второго этажа на первый. А там уже на тележках укатили глыбы в место скопления соответствующего мусора.

4
Что я больше всего люблю в заводской жизни, так это столовую. Время обеда. Многое осмысливается в эти минуты. Порой вся жизнь перематывается в сознании. Да и просто приятно, проголодавшись, покушать в спокойной обстановке довольно вкусную горячую еду. Чувствуешь сопричастность к жизни. К простой , рабочей, без пафоса и тупых дешёвых па нтов натуральной жизни. И место тебе в ней всегда есть. О чём-то большем стараешься уже не думать. С годами привыкаешь к мысли, что ничего тебе не светит. Люблю это состояние смиренного покоя – великого тёмного похуя. В нём никакие морозы и вспышки не страшны. Многое можно перетерпеть. Дожить до конца и умереть. От инфаркта, автокатастрофы, самоубийства, цирроза, рака, – или тромб оторвётся, или убьют по пьяни, или помешаешься головой и уже никогда не вернёшься… Вариантов множество.
Так как мы подрядчики и не имеем непосредственного отношения к заводу, то и талоны на питание нам не полагались. И я питался за свои деньги – в столовой, которая находилась за проходной. Как правило, укладывался в 100-120 рублей. Иногда чуть больше. Иногда чуть меньше. Всё заве сило от того, какой у меня аппетит и какое блюдо я выберу. Обычно это был рассольник и картошка или рис, обязательно  с чем-нибудь мясным. Плюс беляш с мясом и чай с сахаром и лимоном.
Заводские едят в другой столовой. Их харчевня находится непосредственно на территории завода. Она хуже. В ней неприятно пахнет. Сыро. И у них всегда комплексный обед одного вида, в котором очень мало мяса. Помимо всего прочего, поскольку там питаются только рабочие, в помещё нии стоит сильный запах фенола. Тела и спецовки работяг пропитаны им. Даже приняв душ , они продолжают источать специфический запах.
Кормят там по талонам, но можно и неофициально, за деньги. Всего за 50 рублей. Я узнал об этом  в свою первую рабочую субботу, когда мне по причине того, что в выходные так полюбившаяся мне за неделю платная столовая не работает, а кушать мне всегда хочется .
Идею с обедом за 50 р. мне подал аппаратчик Ромиль. Только на время нашей работы с печью  он выполнял роль то ли  контролера, то ли наблюдателя. В общем, он просто сидел весь день и следил за нашей работой. Иногда, когда ему хотелось, помогал нам, хотя это не входит в его обязанности. Отличный парень со спокойным нравом.
Позже нас отправили в цех по производству фенола. И я перестал чувствовать его запах в столовой. И вообще где-либо. Единственный весомый плюс – в том цеху мы работали только до 4 вечера. Это значительно лучше, чем горбатиться до 8. Даже при условии вредности, на которую мне тогда, впрочем, как и сейчас , было насрать. Я люблю работать на хим . заводах, потому что это вредно. А если вредно, то это тихо разрушает меня, а когда меня что-то тихо разрушает, я успокаиваюсь, становлюсь невозмутимым и умиротворённым.

                II


1.
Я сидел в сырой столовой. Ждал обеда. Пришёл немного пораньше. Минут на 20. Или это они не хотели работать. Не знаю. Я смотрел на часы, стрелки которых не двигались. Смотрел на серый и унылый интерьер убогой харчевни. Смотрел в мутноватое стекло окна, за которым шумел чуждый и холодный завод. Думал о прошедшей жизни и записывал в телефон следующие строки:

часы стоят уже пол-века
текут отравленные воды
и богом проклятый калека
я наблюдаю за восходом

мне солнце светит обжигает
и врёт правдиво: «не предам»
ты помнишь лето дорогая
меня не будет больше там

но для других опять и снова
всё повторится и пройдёт
смотрю в окно сырой столовой
а за окном шумит завод

Получившийся стих мне понравился. И я чувствовал себя сделавшим что-то маленькое, но действительно ста ющее. На работе пишется по-другому. Как-то более спокойно и уравновешенно,  что ли. И из-за того текс  получается добрее. Это другие ощущения, чем когда стих приходит к тебе ночью в постели, в предсонном  состоянии, или высекаешь слова у монитора .

Наконец , столовая заработала. Я подошёл к раздаче. За мною начала расти очередь. Обед состоял из макарон с подливом с очень небольшим количеством мяса. Жиденьких щей, вообще без всяких намеков на мясное. Полстакана  сметаны – это уже получше. Невкусный компот. Куриное яичко. Немного салата из капусты. Хлебушек –неограниченно.
Я поел. Съел всё, но из-за маленького количества белковой пищи чувствовал себя не вполне сытым, а свой живот – недостаточно набитым. Неприятное чувство недоедания.
Я выгрузил грязную посуду на большой железный стол. Старая толстая повариха в засаленном фартуке, ловко орудуя толщенными пухлыми руками, быстро сортировала её по соответствующим раковинам. При этом остатки пищи она сваливала в ведёрко. Мясные, которых практически не было, в одно. Остальные  – в другое. Я сказал поварихе спасибо, оставил поднос на столе под надписью «грязные» и ушёл.

2.
Солнце ударило мне по глазам, когда я вышел из столовой. Я достал сигарету. Хотел было закурить, но вовремя спохватился. Я же на территории. Какие сигареты.
Унылые рабочие маячили перед глазами. Кто в столовую. Кто из столовой. У некоторых из них вид явно заебаный. Они как заключенные, отбывающие срок. Другой работы им не найти. А жить на что-то надо. Как же я их понимаю. Я же тоже такой же зек, только у меня есть свой голос, которым я могу кричать в своих корявых текстах. Впрочем, больше у меня нет ни ***. Но один плюс имеется – я нигде долго не задерживаюсь. Работа никогда не заебёт меня слишком, потому что я просто столько времени на ней не продержусь. Нормальный, в общем-то , расклад, хоть и безысходный. И я планировал прожить так всю свою жизнь. Доковылять в таком темпе до конца. И пока что у меня получалось.
Время обеда подходило к концу , и я двинул в курилку. В самую ближайшую. Здесь недалеко . На втором этаже. Где работают аппаратчики. Пока идёшь, видишь множество всяких кнопочек, стрелочек, приборов и циферблатов. А люди следят, чтобы всё было как надо. Чтобы показатели не отступали от нормы. Чтобы давление и прочее было в порядке , и не произошло аварии. Или не дай бог – взрыва.
Я вошёл в большую комнату с высоким потолком. В ней было накурено настолько, что на расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть. Я присел, достал сигарету, но едва я сделал пару вдохов, в глаза  помутнело, и голова моя закружилась. Пространство начало изменяться. Комната поплыла перламутровыми кругами , и круги эти стали обволакивать меня и как бы затягивать в себя… Меня  душило и ломало, выкручивало всего. Не знаю , сколько по времени это длилось, по ощущениям  – пару часов, не меньше.
Наконец, всё  прояснилось. Я оказался в огромном зале. Стены были украшены атлетами, выложенными кафельной мозаикой. Передо мной на многие десятки метров простиралась синяя водная гладь широкого бассейна. Красивый дельфин плавал в нём. От этого существа исходила удивительная доброта и свет. И эта теплота передавалась мне, и я ощущал абсолютную гармонию и спокойствие. Дельфин подплыл ко мне и застрекотал. Я протянул руку к воде, и влажная морда приятно ткнулась в мою ладонь. Я улыбнулся.
– Винтер, – услышал я из-за спины. Обернулся. Худощавый человек с  белой рабочей робе смотрел на меня. Его чрезвычайно живые глаза показались мне сначала тёмно-карими . Но откуда-то сверху засветило Солнце. (Хотя я и понимал, что это противоречит здравому смыслу, но это не особенно удивило меня ). И под бликами его они поменяли свой цвет на небесно-голубой. В левой руке он держал ведро с рыбой.
– Её зовут Винтер, – улыбнувшись, сказал он. – Я здесь работаю. Слежу за бассейном и кормлю её. Сюда, кроме меня , никому нельзя. Как ты здесь оказался?
– Не знаю, – растерянно ответил я.
– Понятно, – кивнул он, – значит , ты по приглашению.
– По какому? – удивился я.
– Сам поймешь, позже…  – улыбнулся он, и глаза его снова стали темно-карими.
– Знаешь, Винтер не простой дельфин, – продолжил он, – у неё протезный хвост. Она потеряла его, ещё будучи детёнышем, пробираясь Сюда. Ты, вероятно , тоже потерял что-то важное потерял , и ты инвалид, раз ты Здесь.
– Ты тоже здесь, но ты не инвалид - сказал я.
– Я простой работник аквапарка. Подрядчик, –  рассмеялся он. – На меня не распространяются правила Этого Места. Нет, конечно, определённый критерий отбора существует при устройстве на работу. Но я не Его часть. Как, например, ты. Или Винтер.
– Мне здесь нравится, - неожиданно для себя констатировал я.
– Я знаю, – он бросил рыбёшку Винтер, она ловко подхватила её и проглотила. – Ответь  на вопрос, что такое счастье?
– Счастье, –  сказал я – это как прыжок с трамплина. Вначале  ты взлетел, а потом всё равно падаешь.
– Хорошо, – он снова бросил рыбешку Винтер.
– Чего же тут хорошего? – удивился я.
– Твой ответ. Он мне нравится. И ей тоже, – Он указал на дельфина.
– А она что, понимает нас? – спросил я с искренностью ребёнка в голосе.
– Да, – серьёзно ответил он, – она может многое… А пока , тебе пора уходить. Он щёлкнул пальцем, и яркая вспышка озарила меня…

3.
Когда я открыл глаза, я шёл по коридору, ведущему из курилки в аппаратную. Спустился по железной лестнице вниз. Там меня уже ждали. Бригадир, сварщик и мужичок – газорезчик. У сварщика висит маленький сварочный аппарат на плече. Современного типа. На прошлой работе мне приходилось иметь дело со старыми, допотопными. Эта такая огромная тяжеленная дура, которую  приходилось возить двоим на телеге. Рамзес протянул мне каску, противогаз и ведро с инструментами. Я нехотя взял эти надоевшие мне предметы, и мы пошли в цех. Воняло фенолом, но запах был уже привычен. Кстати о противогазе: он у меня был для вида. Когда мы получали допуск для работы в опасном цеху, то, осмотрев каждый свои противогазы, поняли, что мой некуда не годится , и меня не пропустят. Тогда я поступил просто – подождал, пока двое работяг пройдут проверку. Взял у одного из них на пару минут противогаз. Получил допуск. Отдал ему его обратно. А сам так и остался с бутафорским. И теперь, случись какая авария, я знал, что мне не поздоровится. Но  на протяжении всего того лета, что я проработал на заводе, я так и не заменил его.
Рамзес пару раз звонко перднул на ходу и засмеялся.
– Ты что шумишь? – решил сострить он. Я натянуто улыбнулся уголком губ. Мне было не до смеха. Тем более над несмешными шутками. Я устал. И было довольно жарко. Я тяжело переношу жару. Хорошо, что в цеху попрохладнее.
Нам надо было поставить металлическую конструкцию. И впоследствии  залить бетон заново, как это и было. Убей меня сейчас, я не вспомню, для чего это было нужно. Но намаялись мы с этой хернёй порядочно. В работе во вредном цеху был один ощутимый плюс: домой мы собирались уже полчетвертого. Урон, нанесённый здоровью, я не беру в расчёт. В любом случае, как бы не было вредно – хватит меня ещё надолго.
Я примитивная форма жизни. Я не умею делать ничего такого, что бы позволило получить мне много денег  и улучшить качество своей жизни. Я могу только переносить груз с одного места на другое. Совершать несложные физические действия.

4.
В садике я был самым противным ребёнком, как говорили воспитательницы. Когда все шли мыть руки, я оставался на месте. Когда все направлялись кушать, я шёл мыть руки. Я всё делал неправильно и наоборот. Мне не нравилось подчиняться общему течению. Я ненавидел детский сад. Эту тюрьму с надзирателями, в которую меня помещали на весь день до прихода мамы или, гораздо реже , папы. Позже садик заменила школа, которую я тоже ненавидел. И вот теперь работа, к которой я также  не питаю особой любви. Вся твоя жизнь будет в тюрьме, если ты социально неприспособленный мудак.
А ещё в детстве, когда мне было лет 6-7 , у меня был мышонок Джек. Это я придумал ему такое имя. Мама уходила в больницу к бабушке. Её ударил инсульт  миокарда. И приходилось сидеть с ней всю ночь. Я оставался один с пьяным отцом и мог беспрепятственно бегать на улице до глубокой ночи. И вот как-то ребята во дворе, мои ровесники, собрались в круг. Я подошёл к ним. Мне было интересно, что там такого интересного привлекло их внимание. Я увидел маленького мышоночка. Малюсенький премалюсенький  комочек. Он едва появился на свет, и ему грозила гибель. Дети толкали его палками по направлению  по направлению к луже. Он был обречен. Малолетние ублюдки не успокоятся пока не прикончат его. Я стоял в стороне и смотрел на это. Потом протиснулся вглубь  круга, схватил мышонка и побежал домой. Дома я посадил его в трехлитровую банку. Бросил хлебушка. Хотел поставить маленькую баночку из-под горчицы с теплой водой, чтобы он грелся. Но грелка не пролезла.  В дверь постучались. Я открыл: десяток тупых детских глаз вопрошающе смотрели на меня. Не помню, что именно они спросили, но им нужен был мой мышонок. И я им сказал, что я им его не отдам. И он останется у меня.
– А мы думали, ты нам его сбросишь, – разочарованно промямлил маленький мудак, которого звали Миша. А живу я на четвёртом этаже. Я закрыл дверь и стал обустраивать своего нового подопечного. Проснулся папа. Подошёл ко мне. Я показал ему находку.
– Это человек, – сказал он. – Ему воды надо. Вода – это жизнь.
Взял баночку с водой и хотел было налить мышонку, чтобы тот попил.
– Куда ты ! –  я схватил его руку с баночкой, когда он уже собирался вылить воду в трёхлитровку.
– Ну ему же пить надо, – удивился пьяный папа.
– Ну не так же ему, что банку всю выливать пить надо, что всю банку выливать! – психанул я.
В дверь снова постучались.
– Иди, прогони их, – сказал я отцу , – Это уроды со двора за мышонком пришли.
Папа пошёл , открыл дверь. И послал всех нахуй. Я только слышал, как с визгами и криками дети бежали вниз. Видимо, он их напугал.
Джек вырос большим. Анфиска, моя первая кошка, хоть и сидела и с жадностью наблюдала за ним, но не позволяла себе ничего большего. Она была достаточно умной кошкой, чтобы контролировать свои инстинкты. Когда я уходил, то горло банки закрывал марлей. На всякий случай. Чтобы Анфискины лапки не добрались до Джека. По выходным я его купал. Так что он был чистым и домашним мышонком. Я держал его на руках как хомячка, и он никогда не кусал меня. В итоге, когда нас не было дома достаточно продолжительное время. А марлю я забыл нацепить на банку. Анфиска всё-таки перевернула банку. Но не убила Джека. Он убежал. Позже у нас в туалете стали появляться небольшие кучки штукатурки. Снова и снова. Мы отловили огромного мыша. Не знаю, был ли это он,  или какой-то другой. Но мне почему-то верилось, что это был именно Джек. Он кстати сбежал в этот же день. Оказался слишком большим, чтобы сидеть в банке. После мама заделала цементом норку в бетонной стене и больше мы с ним не встречались.

5.
Отношения между мужчиной и женщиной. Половые отношения. Всегда ни к чему, если они не вечны. Если они не до конца жизни. Но это с точки зрения моего идеалистического взгляда. Потому что я могу себе это позволить. Я могу себе позволить себя отравить. Покалечить. Лишить части здоровья. И жизни. И будущего.  И счастья. Для меня всё это не так уж и важно. Я не хапуга. Не жадный до этих вещей. Мне совершенно не нужны дети. Не нужна машина. Жена. Все равно моя жена не у меня. А чужая мне не нужна. Но мне нужен идеальный текст, который выведет меня на иной уровень. И вот это уже для меня важно.
Я размышлял над этим в ванной, пока намыливал тело. Вдруг моё внимание привлёк паук, ползущий по стенке ванной вниз, к воде. Вообще, я, если обнаруживаю насекомых в квартире, то никогда не убиваю их, а отпускаю в окно, на свободу. А пауков вообще не трогаю. Они для меня, можно сказать, существа священные и почитаемые. Они убивают мух. Их паутина является неплохим антисептиком. Да и сами по себе они вполне симпатичные и мистические создания. Воды было по щиколотку. Паук от воды в сантиметрах пяти. Я замер, дабы не снести его волной. Стал ждать, когда он , наконец, поймёт, что надо ползти вверх от воды, а не вниз к воде. Прошло секунд тридцать. И он оказался в воде. Моментально свернулся в комочек.
– Бля! Заебал ! – закричал я и вытащил его на ступне из воды. Я подумал, что ему  ****ец. Вода-то – почти кипяток. Но он оказался вполне жив. Я кое-как высадил его на край ванны. Руки в пене. Руками ему помочь не могу. Он опять не знает, куда ему идти. Я его подтолкнул затычкой для ванны к краю. Через минуту он снова показался мне на вид. Только в этот раз лез уже по стене. Напротив меня. Прямо под душем. А мне уже пора смывать пену с тела.
– Ну бляяяя!! – снова закричал я. Но выйти из игры, оставив его на погибель, я уже не мог. Раз уж начал спасать, нужно спасать до конца. Либо не  вообще не браться за дело. Я ополоснул ладонь. Подсадил его и выбросил в сухой угол ванной комнаты. Пусть дальше сам разбирается.
Одна маленькая душа была спасена. И, значит, день прошёл не зря.

продолжение следует...