Плененный дух

Узникам разных режимов посвящается
Рассказывают, 
будто в том мешке,
Иль склепе, или камере из камня,
Куда друг друга люди
шлют веками,
Один перед рассветом, где к доске
Петля уже привязана для шеи,
Которая еще держала мозг –
В бессмертие Творца
нейронный мост, –
Читал и так смеялся,
что глазели
Тюремщики в глазок:
«Читает? Чушь!
С ума сошел,
и это столь понятно»…
Но узник повторял
слова невнятно
И снова хохотал… Рыдал бы уж.
 
Когда висел он в белой пелене,
Рванувшись,
как привязанная птица,
Увидел надзиратель на окне
Раскрытые затертые страницы.
Заглавие книжонки прочитал:
«На хуторе…
Какая-то Диканька…»
Он выбросил ее и сплюнул: «Знал:
C ума сошел бунтарь…
Другого глянь-ка…»
 
Другой томился
долго в том мешке,
Где клеточки
разрезали клок неба.
Водой питался…
Два кусочка хлеба
Почти не в счет.
Но все же о тоске
Не помышлял, когда простое семя
Он в трещину на камне посадил
И день за днем следил за ним,
следил, –
И вот росток
пробился в свое время…
И каждый день,
с железной койки встав,
Спешил приговоренный
в свой гербарий
И там стоял,
завороженный парий,
Дыханье затаив и смерть поправ.
 
Семьсот, да нет,
почти что восемьсот
Ночей и дней томился в Моабите
Татарский узник:
сын степей, высот.
А вы, увидев волю,
клеть взлюбите!
Что вспоминал,
чем жил Муса Джалиль?!
Быть может,
как он с девушкой на лыжах
Спускается с холма –
все ниже, ниже…
И снежная искрит,
сверкает пыль!
И звонкий смех возводит
в сан зима
Стозвонная, весной далекой вея…
С остывших губ слетает:
 «А-ми-на-а-а!..»
И губы потихонечку немеют.
 
Но, карандаш, – пиши, пиши!
Не опускайтесь, пальцы рук,
в бессилье!
Насилием не умертвить души,
И оттого обречено насилье.
Попробуй солнце
посадить в тюрьму,
Попробуй засадить
в застенки ветер!
Не удавалось никому на свете,
И не удастся это никому.