Кровь опунции

Измена крутится в голове, как барабан револьвера. Я играю с ней в Русскую рулетку. Оружие заряжено только одной фразой, заряжено на неудачу. Спрашиваю у себя: «Расцветет ли пуля в мозгу, когда я увижу его волосы, которые гладили другие руки?».

Семена подозрения пали давно, но не взошли в дерново-подзолистой почве. Здесь не было места неуверенности – все было засеяно любовью. В каждом взгляде она считывалась, в каждом вздохе слышались трепетание и нежность.

Выдержу или нет? Смогу ли спокойно жить, выгибать грусть наизнанку, чтобы уголки губ тянулись в улыбку? Смогу ли хотя бы на секунду выкинуть из памяти дурное письмо, строчки которого вертятся на языке, ожидая предъявления с интонацией прокурора? Они не исчезнут, сколько ни прополаскивай рот по вечерам, сколько усилий ни прикладывай, надавливая на щетку. Слова ждут своего череда, готовые сорваться в любую минуту, чтобы ранить.

И мы снова станем на секунду близнецами, как были вначале. От одинаково любящих Смитс, пленочные фотоаппараты, черно-белые фильмы на французском и вино до отраженных в зеркале двойников: поверженных, с кровоточащей от высказанного раной, раскинутые на полу некогда общей спальни.

Я не справлюсь. Я не хочу верить, но мне нужны объяснения. Правильные слова – душевный пластырь. Неправильные слова – еще большая кровопотеря. В меня уже выстрелили. Мне нужно завершить эту дуэль.

Я возвращаюсь домой, где в воздухе еще пахнет счастьем и миром, как пахло все это время. Внезапно даже этот запах стал фальшив, поскольку не стал другим, не улетучился после измены.

Вхожу (вставляю пулю в револьвер), сажусь на кухню, где меня встречает когда-то милое лицо, задает вопросы – ответы к которым не требуют любви (барабан прокручивается), вопросы перебиваются моей хмуростью на середине и проступает единственный вопрос, который заставляет меня нажать на курок (нажимаю на курок).

После полуночи опунция обагрилась кровью – зацвела. Цветы лучше пуль, говорите?