История одного эпизода

Читатель, положи руку на сердце и признайся – хорошо ли ты знаешь произведения Сергея Довлатова? Может быть, ты досконально изучил его биографию? Находил неожиданные и неизвестные автографы этого автора? Проводил экскурсии по местам его «боевой» славы? Публиковал стихи в газете, которую он некогда редактировал? Плохие стихи все-таки лучше хорошей газетной заметки… (с) Ты бывал в домике Михал Иваныча в Пушкиногорье до того, как там возник музей писателя? А статьи о нем ты писал? Попадал ли со своими текстами в лонг-лист литературного конкурса его имени? Или на сайт, посвященный жизни и творчеству прозаика? Можешь ли ты утверждать, что ты все это делал? И если ты прямо и честно ответишь мне: «нет!», я с пониманием взгляну на тебя, сочувственно улыбнусь, кивну и скажу: «верю!». А вот я все это делал. И, спрашивается, кому ж еще как не мне было сниматься в фильме про Сергея Довлатова?!

Такими примерно мыслями руководствовался я, узнав, что Станислав Говорухин приступил к съемкам фильма «Конец прекрасной эпохи» по произведениям Довлатова. Мне казалось, стоит прийти на съемочную площадку к этому режиссеру, закурить в унисон с ним трубку, предъявить свой послужной довлатовский список и попроситься на роль, как я тут же ее и получу. Но я не успел, да и мудрено было бы вписаться в проект, поскольку содержанием фильма стали события, основанные на эстонском периоде жизни главного героя. Я сожалел о своей неудаче не очень долго, до тех пор, пока не посмотрел кинокартину по телевизору (не все ведь фильмы получаются).

И тут же зажегся новой надеждой, поскольку выяснилось, что Алексей Герман (младший) намерен снять фильм «Довлатов». Он же, думаю, мой ровесник. Человек одного со мной поколения. И снимает кино на ленинградском материале. Вот уж тут-то, казалось, все должно срастись. Недаром же вдруг возникла идея – снять этот фильм. Дух Довлатова как бы приманивал меня. Сама судьба благоприятствовала. Будучи в сентябре 2015 года участником фестиваля Довлатов Фест, я улучил момент и лично представился Герману, не забыв вручить ему свои статьи,как верительные грамоты. Мол, не лыком шит, в теме. Потом, поймав в соцсетях новость о том, что в Петербурге стартовал кастинг актеров на эту кинокартину, я сгонял на Ленфильм. Меня сфотографировали, как партизана перед казнью - с табличкой на груди. А в табличке мои параметры и проникновенное резюме, типа «могу, хочу, готов и буду!». Прошло полтора месяца, а мне никто не позвонил. Наверно, не обратили внимания. Не попасть мне в фильм. – Что ж, по крайней мере, ты попробовал, и все зависящее от себя для этого сделал, - заключила мама, всецело разделявшая мое увлечение довлатовской прозой.

Так уж получилось, что это мнение было высказано ей за неделю до смерти. Меня тогда надолго выбило из колеи. А потом, возвращаясь в памяти к разговору, я невольно спрашивал себя – а все ли я, действительно, сделал? Или мог что-то еще? С кончиной мамы, мысль о том, чтобы сняться в фильме про Довлатова стала настоящей идеей фикс. Мне хотелось осуществить это хотя бы в память о том нашем разговоре. Казалось, сроки уже ушли. Съемки, возможно, завершены. Время упущено. Шансов нет. И, тем не менее, однажды с какой-то гусарской лихостью я взял и написал письмо Алексею Герману по тому адресу, который он походя продиктовал мне в Пскове. Не будучи уверенным в том, что правильно записал его e-mail, я изложил свою просьбу, присовокупив в финале: «Насколько я понимаю, Вас должна интересовать не только фактура, но и творческая, в частности, литературная одухотворенность актеров на съемочной площадке. Этого у меня довольно. Если б Вы сочли возможным мое участие в проекте, я был бы весьма признателен за подобную любезность, и не подвел бы Вас. С большим уважением к Вашему творчеству, а также к таланту Ваших отца и деда».  Подписался и отправил письмо.

Ну, думаю, теперь, действительно, все, что мог… А Герман мне в тот же день обратной почтой отвечает: «Александр, все решаемо, киньте мне, пожалуйста, напоминалку 20-го числа». Можете себе представить мою радость. Я чуть не задохнулся от счастья, оповестил об удивительной новости своих друзей в фейсбуке, собрав урожай их восторженных лайков. И, поскольку друзья – свидетели и невольные жертвы моего довлатовского хобби, все решили, что произошедшее – настоящее чудо, а я – нереальный везун. Я же был уверен - мне мама помогла. Прошел еще один месяц, за который я вновь успел отчаяться (ох уж эти человеческие сомнения и колебания), наступил май. И тут мне, наконец, позвонили из киногруппы. Девушка представилась помощницей режиссера и сказала мне так: - Александр, забронируйте в своем графике три дня на съемочный период и приходите завтра вечером на примерку костюма. Она дала адрес. Я пребывал наверху блаженства. - Да, а вы в курсе, что съемки будут стоить… (тут помощница режиссера назвала сумму, которой нельзя было человека испугать или осчастливить) … за смену? Я, находясь в эйфории, не сразу понял - о чем она, и уточнил: - это я вам плачу? (клянусь, я был к этому готов). – Нет, улыбнулась в свой мобильник девушка, - это мы вам. Совсем хорошо, - обрадовался я, дав себе зарок потратить гонорар на портвейн и плавленые сырки «Дружба».

Вечером следующего дня я топтался в назначенном месте у старинного дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Дверь в парадное открывалась свободно. По лестничным клеткам носились грузчики, которые с муравьиной силой и быстротой таскали предметы во много раз превышающие их собственный вес и габариты. В пролетах лестниц то и дело раздавались хрипы раций и искаженные голоса. Двери в квартиры на всех пяти этажах были широко распахнуты. Квартиры являли собой отдельные локации для съемок фильма. Вот редакция газеты. Коммуналка, судя по всему, самого Довлатова. Какие-то еще помещения с предысторией. Интересно. – Поднимайтесь в примерочную, вас там ждут - предложила мне ассистент. В одном из коридоров входы в залы были до потолка занавешены белой материей с приколотым на уровне глаз листком. На листке красовалось предупреждение: «Коллеги, входя в костюмерный зал, необходимо стучать. У нас переодеваются актеры». Я оглянулся, и, не найдя твердых опор, неслышно постучал в податливую занавеску. – Вы кто? - выглянула девушка. – Актер, - дрогнувшим голосом ответил я. – Заходите.

В костюмерной

Две громадные комнаты были доверху набиты одеждой. Вдоль стен на вешалках вырастали леса брюк, пиджаков, жилеток, жакетов, рубашек. Спадали водопады платьев, свитеров, платков, шарфов и галстуков. Грузно висели плащи, пальто и шубы. Внизу в коробках горами лежали туфли, ботинки, сапоги, тапки и валенки.  Все эти предметы гардероба были потертыми, и как бы взятыми из нашего семейного шкафа образца середины 70-х годов прошлого века. Я узнавал фасоны одежд собственных родителей.  Тряпьем занимались несколько молоденьких костюмерш, две портнихи по соседству на швейных машинках подшивали и прострачивали ткани. Давно я не чувствовал себя объектом внимания стольких дам одновременно. Правда, это был сугубо профессиональный интерес. Милые феи костюмерной были озабочены лишь тем, чтобы отрыть в куче одежды то, что нужно, кое-как напялить это на меня, утвердить мой образ у художника-постановщика, и приклеить к каждой вещи стикер с моей фамилией.

Критически оглядев меня, барышни подали мне охапку шмоток: полуботиночки с малиновыми круглыми носами и большими, как лошадиные копыта каблуками, брюки со стрелками, светло серую рубашку. С первого взгляда я понял, что все это мне будет маловато.  – А где тут можно переодеться? – робко спросил я девушек. Старшая обернулась и указала рукой на свободный угол. В это время из другой комнаты вышел мужчина в рубашке и джемпере, но без штанов, каковые держал в руках, прося их заменить. Судя по звукам, за стенкой переодевалось еще несколько людей обоего полу.  Убедившись, что оголенная натура никого тут не шокирует, я стал застенчиво примеривать свои вещи. Ботинки пришлось сразу же забраковать, хотя внешне они меня забавляли. Аналогичные я видел в детстве на сатирике Романе Карцеве. Мне дали другие поношенные туфли, в которые я влез. Сложнее было с брюками. Они мне решительно не подходили, точнее, не сходились. В сотый раз я мысленно пообещал себе сесть на диету.

Наконец, после пяти-шести попыток, какие-то старые черные штаны мне  удалось на себя натащить. Девушки облегченно выдохнули, я наоборот  донельзя втянул в себя воздух. – Ну, ничего, мы тут в поясе их разошьем, а вы, если что, на ремне носите, пуговицы не застегивайте – сердобольно прокомментировала мой страдающий взгляд одна из костюмерш. От этой возни с одеждой я совсем сопрел, чувствуя, как пот струится со лба. Машинально оглянувшись, убедился, что все это время я в полуголом состоянии, оказывается, возился возле большого круглого окна с видом на проспект. Я отчетливо мог разглядеть все, что происходило в доме напротив.  И сам был превосходной мишенью для всех, кого это интересовало. Внизу на противоположном тротуаре стояло двое зевак. Я догадался, что они смотрят на меня и моих коллег-актеров. Тьфу ты! Между тем мой сценический облик был еще не завершен. От пиджаков и костюмных жилетов пришлось отказаться. Если я даже умудрялся впрячься в них, мне было никак не застегнуться, а главное самостоятельно не снять их. Ограничились шерстяным серым жилетом, местами разошедшимся по швам. Я протянул руку, взял с вешалки первый попавшийся советский галстук веселой коричневой расцветки и повязал его двойным виндзорским узлом. Галстук подходил к ботинкам, но противоречил жилету. - Это вы напрасно поспешили, прокомментировала мою инициативу костюмерша.  – Да я, собственно, просто хотел вам показать, что умею галстуки повязывать. Могу снять. – Ладно, оставьте пока, посмотрим, что скажет Лена.

Художник-постановщик

В этот момент в комнату влетела стройная девушка в очках. По ее поведению мгновенно стало понятно, что она тут главная. Выяснилось, что это художник-постановщик картины. К тому же супруга режиссера Алексея Германа - Лена Окопная. Она сразу же раздала подручным барышням несколько указаний, касающихся внешнего вида других актеров. Всеобщее переодевание вышло на качественно новый уровень. На меня Елена взглянула мельком, причем каким-то невидящим взором, и предложила заменить жилет на свитер крупной вязки и попробовать рубашку другой расцветки. Достигнутые результаты ее не удовлетворили.  Я снова взмок. Мы перебрали еще пару комбинаций одежды и вернулись к тому, что было с самого начала. – А может быть даже и ничего, скептически оглядывая меня, промолвила Лена. – Молодой человек сам выбрал себе такой галстук, - поспешила отречься от меня костюмерша. – Убрать его? – услужливо, предложила она. - Меня?! - испугался я. – Пусть остается, - сказала Лена про галстук, и неожиданно добавила: - В конце концов, не все интеллигенты того времени обладали чувством вкуса. И, оставив меня на произвол девицам, отправилась хлопотать к другим актерам. В своей обуви без каблуков она перемещалась по комнатам так стремительно и бесшумно, что невольно напоминала мне тарантиновскую  О-Рен Иши, которая, также вот пронеслась по столу, чтоб самурайским мечом снести голову боссу токийской мафии. Я два дня с интересом наблюдал, как она работала на картине. Людей она, как бы, не замечала, глядя сквозь них. Столкнувшись с ее взглядом, я всякий раз ощущал себя человеком-невидимкой, пустым местом, оформленным оболочкой своего наряда. В этом взгляде, видимо, сквозил профессионализм художника. В перерывах между дублями она приносила на съемочную площадку груды одежды и бесконечно меняла ее на актерах, добавляя или убирая тот или иной аксессуар и добиваясь совершенства композиции. Параллельно она неустанно вешала, поправляла, передвигала предметы и вещи на стенах, полках и столах. Интерьер комнаты, в которой мы снимались, постоянно совершенствовался.

Как работает Алексей Герман

Я не профессионал в киноиндустрии. И даже не дилетант. Просто случайный прохожий. Поэтому мои суждения о процессах, происходящих на съемках – сугубо субъективны. С Алексеем Германом работать, мне показалось, очень интересно. Настоящая движуха на съемках появляется лишь с его личным присутствием. Добрую четверть времени из двух полных съемочных смен мы, актеры массовки, просидели в отстойнике, дожидаясь вызова и начала репетиций или съемки. Как и полагается, в приличной съемочной группе царят невообразимые хаос и неразбериха. Народ с безумными глазами бегает по зданию, что-то тащит, красит, приколачивает, привинчивает, подключает провода, устанавливает свет, налаживает аппаратуру, расставляет реквизит. Потом все это переделывает. И еще так несколько раз по новой. Пользуясь тем, что большинство квартир арендовано киногруппой, киношники, похоже,   вообще не расходятся по домам на ночь, а спят прямо на свободных кроватях и диванах. Время на дорогу экономится. Режим следующий – ночью и утром подготовка реквизита. В первой половине дня – репетиция, во второй – съемка. Когда на площадке появляется Алексей Герман начинается собственно творческий процесс. Вот режиссер энергично вошел в комнаты, приветливо поздоровался со всеми нами (со мной за руку!), все внимательно оглядел. Он как бы впитывает в себя тот человеческий материал, с которым ему предстоит работать в сцене. Мысленно тасует людей, меняя их местами. Заключает человеческую массу в матрицу комнатной обстановки, распределяя людей между мебелью. Сверяет получившуюся композицию с линией движения камеры. Сосредоточенно и многократно, не стесняясь нас и тавтологии, произносит: - так!   так!  так! Нет, это мы все переделаем. Тут мы еще додумаем. Решим. Так! Так!

С актерами Алексей Герман галантно вежлив и разговаривает, обращаясь на «вы». Команду же помощников гоняет и в хвост и в гриву, особенно когда они чего-нибудь напортачат. К примеру, вбегает он после очередного дубля к нам в гостиную и озабочено осматривает столик с напитками и бутылками, произнося про себя: – что-то тут не то… Обнаруживает ошибку и разражается яростным криком: - Дебилы!  Оборачиваясь в сторону похолодевшей массовки: - прошу прощения, это я не вам. И опять в адрес киногруппы исступленно:  - Дебилы!!! Кто это сделал?! Кто-по-ста-вил-на-стол-эту-бу-тыл-ку?! Подлетает раздавленный горем администратор. Герман показывает ему бутыль советского портвейна со старой этикеткой. Ты ее сюда всунул? Да еще повернул на камеру? Помощник в недоумении. Герман спрашивает: – Какой у нас год? – Две тысячи шестнадцатый. – В фильме?! - Тысяча девятьсот семьдесят первый. – Так откуда у тебя на бутылке портвейна «Алабашлы» семьдесят первого года штрихкод?! – ревет режиссер и прибавляет еще несколько сопутствующих ситуации слов.  Портвейн исчезает. Через минуту на месте старой бутылки устанавливается новая, то есть, наоборот, на месте новой - старая. Ну, вы поняли. Из 71 года. Я тут целиком на стороне Алексея Алексеевича. Отлично его понимаю. Мне фильм Алексея Германа (старшего) нравится – «Проверка на дорогах» или «Операция с Новым годом!». Так вот кто-то мне рассказывал, что будто бы режиссер был готов заморозить съемки до тех пор, пока не отыщется настоящий коробок спичек 1942 года. И нашли. Как историку, мне такие жесткие требования к аутентичности реквизита – очень импонируют. Но вообще-то, должен признаться, что дисциплина в присутствии режиссера соблюдается неукоснительно. Группа вымуштрована. Когда Герман что-то кому-то приказывает сделать, обращаясь по рации, например, кричит: – да уберите же эту дым машину! Сотрудники тотчас отвечают ему в каком-то гиперсовершенном времени и бравой форме: - уже исчезла! И так во всем. Советов Герману его младшие коллеги давать не решаются, хотя со стороны кажется, что режиссер к чужому свежему мнению настроен благожелательно, очень чуток, восприимчив и готов экспериментировать. Порой он посреди репетиции сцены вдруг отвлекается и заводит с кем-то из нас разговор о посторонних предметах. Нередко делится с актерами какими-то байками, ждет от нас реакции, и щадит усилия своих операторов, вынужденных таскать на себе тяжелые камеры. Особенно забавны деловые препирательства режиссера с художником-постановщиком, когда камеры готовы, уже висят на руках и плечах операторов, а реквизит все еще меняется.

Среди коллег по кадру

На следующее утро в уже переодетом виде, ежеминутно одергивая вниз короткую шерстяную безрукавку, я был проведен в квартиру, где томились подобные мне актеры массовки. Их оказалось человек двадцать. В нашем распоряжении были две комнаты с кой-какой мебелью. Люди сидели на чем попало и отчаянно скучали. Наиболее опытные из них принесли с собой книги и журналы, самые практичные - захватили бутерброды и термосы с чаем. Вместе нам предстояло провести два дня. Сперва мы дичились друг друга, потом стали завязывать разговоры. Пример подал высокий лысый человек, который так неожиданно добродушно улыбнулся и поздоровался со мной, что мне на секунду показалось, будто он меня знает. Или думает, что я знаю его. Из разговора я понял, что съемка в массовке у него не первая, что ему обычно приходится играть красноармейцев или белогвардейцев, солдат и офицеров, короче, людей в форме. В частности, в фильме «Довлатов» он исполняет роль милиционера. Уж не из того ли наряда милиции: «****и идут!» - вспомнилось мне довлатовское. Я тут же репродуцировал цитату вслух. Мужчина с интересом выслушал сценку. Было видно - с произведениями Довлатова он не знаком. «Милиционер» тут же охотно  подтвердил мою догадку. Обстоятельство непосвященности в тему Довлатова не мешало актеру быть общительным и дружелюбным. Люди в группе быстро стали сходиться по интересам и возрастам. Среди нас были два каких-то старичка, несколько женщин среднего и пожилого возраста, семь или восемь парней моложе меня, столько же девушек от 18 до 35 и маленькая девочка, по фильму оказавшаяся «Катей Довлатовой».

Большинство из актеров о Довлатове слышало, примерно половина читала его произведения, были и такие, кто впервые узнал, что Довлатов – писатель. Я воспользовался случаем и раздал захваченные из дома экземпляры газеты «За кадры верфям» с моими статьями про Довлатова. Пригодились-таки. Дорога ложка к обеду. Коллеги с любопытством и благодарностью принимали журналистский сувенир. Увлеченно читали. С уважением переспрашивали – это вы сами написали? Некоторые делали комплименты. Один парень взял автограф. Потом люди стали задавать вопросы, делиться своими впечатлениями и мыслями. В общем, на этой почве мы все стремительно перезнакомились. Довлатов нас сблизил. Я с удовольствием разговорился на любимую тему и щедро делился знаниями, смакуя общее к себе внимание и чувствуя как растет мой авторитет в группе.

Одна энергичная дама, послушав меня,  сообщила, что она Довлатова не читала, но, будучи экскурсоводом из Петрозаводска, хотела бы сделать в Петербурге экскурсию по местам его жизни и творчества. – Это будет фурор! Событие – утверждала она. Я пояснил, что такие экскурсии в природе существуют, что, не говоря уже о всезнающем и практичном Лурье, я и сам иногда провожу их для друзей. – Отлично, вот вас я и найму гидом, - обрадовалась дама. Мы обменялись контактами. Хотя ее менеджерская энергия, помноженная на непросвещенность, меня слегка насторожила. На другое утро она шлет мне ссылку на новую группу в социальных сетях под названием: «С чемоданом Довлатова по городу». Я раскрыл и ахнул:  весь наш давешний разговор о Ленинграде-Петербурге, далеко выходящий за рамки довлатовской темы, она смешала в одну адскую кучу с башней грифонов, сфинксами, мистической ротондой, квартирой Анны Ахматовой, Бродским, Довлатовым и Петром Великим и уже  вовсю торгует моей будущей экскурсией, оценив ее в тысячу рублей с человека. Причем дата мероприятия назначена и народ в количестве до 25 человек собран. «Наше дело поставить спектакль, а критики нам потом расскажут о чем он» - волюнтаристски заключала она свой анонс мероприятия. Хотя деньги никогда не бывают лишними, мне, скрепя сердце, пришлось охладить пыл не в меру предприимчивого экскурсовода. Подозреваю к тому же, что я ей был нужен только для первого пробного раза, а дальше она бы и сама справилась, и, о, ужас, что услышали бы несчастные экскурсанты.

Как попадают актеры в фильм

Насколько я понял, на фильм все попали разными путями. Кто-то пришел заработать лишнюю тысячу рублей. Как правило, интеллигентные пенсионеры, живущие в центре, регулярными съемками на Ленфильме повышают свой прожиточный минимум. Есть категория профессиональных «массовщиков», кочующих по съемочным площадкам из картины в картину. Кто-то узнал о фильме случайно по интернету. Некоторые пришли по объявлениям от нечего делать. Одна девушка посетила кастинг за компанию с подругой. Подругу отшили, девушку пригласили в фильм. Дама бурятской внешности, неопределенного возраста, с сединой в волосах, похожая на Йоко Оно, разговорившись со мной на почве довлатовского творчества, призналась, что также как и я закончила истфак, последние восемь лет жила в Шотландии, потом решила вернуться, и вот, иногда снимается в кино. В фильме «Сталинград» играла японского солдата. Из всей компании я, кажется, оказался единственным, кто хотел сниматься только из любви к творчеству писателя и в силу желания хоть боком прислониться к этому проекту.

Репетиции

Отчетливо сознавая, что сколько-нибудь отдельную роль мне не дадут, я гадал – в каком же эпизоде все-таки я буду играть? Хотя внутренне был готов воплотить в жизнь любой образ – от спившегося журналиста до секретаря райкома партии. К середине первого дня выяснилось, что моя роль – «мужчина в гостях на квартире друзей». Роль была бессловесная и в сценарии обозначалась ремаркой: «Бродский читает свои стихи. Его напряженно слушают. На экране то и дело возникают интеллигентные, одухотворенные лица». И в числе прочих, значит, мое. Первые полдня мы рассаживались. Герман прикидывал мизансцену, камера совершала бесконечные проходки. Нас передвигали местами, как костяшки в детской игре «15». В комнате жутко пахло краской (работники ночью сколотили и покрасили лестницу, являющуюся частью интерьера). Реквизита пока было мало. Его должны были подготовить (опять-таки за ночь) к завтрашней съемке.

Сначала я сидел  на стуле, который удалось занять справа у эркера. Остальные разместились стоя, сидя кто где. Герману все это не понравилось и по его просьбе в комнату принесли пыльный ковер. Режиссер предложил четырем актерам пересесть на него. К моему ужасу позвал и меня. А я на полу последний раз сидел в детстве. Кряхтя и не без оснований опасаясь, что брюки мои могут лопнуть, я грузно опустился на пол. Спиной оперся на стул, который тут же поехал назад. Сидеть было жестко и неудобно. Тело быстро затекло. В ступнях закололи тысячи игл. Я попытался сложить ноги по-турецки и обхватить колени руками. Подозреваю, что выражение лица у меня, и впрямь в этот момент было напряженным. К ковровой группе добавили девушку с выразительным профилем. Вожделенно поглядывая на освободившиеся в комнате стулья, я невольно недоумевал – к чему гостям вечеринки садиться на пол, если есть свободные места? По логике на пол садятся лишь тогда, когда больше некуда сесть. Но Герману, конечно, было виднее. Перечитав Довлатова, я убедился, что режиссером руководило провидение, ибо в "Заповеднике" черным по белому написано: "В мансарду с  косым потолком  набилось человек двенадцать. Все ждали Целкова, который не пришел.Сидели  на полу,  хотя стульев  было достаточно. К ночи застольная беседа переросла в дискуссию с оттенком мордобоя". Все справедливо. Алексей же Алексеевич сделал дальнейшие распоряжения. (Дорогой читатель, тут я вынужден дать специальный комментарий. Я не вправе распространяться о личностях актеров и должен сохранять определенные секреты, поэтому, прости, буду вынужденно сдержан. Тем более что, кто кого играл легко вычислить по интернету). Актер, исполнявший роль Бродского, встал перед нами и прочитал полтора стихотворения своего героя. Это были «Любовь» и «Похороны Бобо». Причем второй стих он только начал декламировать и тут же прервался, по роли поясняя слушателям, что произведение пока не завершено. Дома я проверил: точно, «Похороны Бобо» датированы 1972 годом, может уже в эмиграции дописаны. И вот он читает, читает, читает, а я сижу полчаса на полу на заднице и тоже чувствую – что уже бо-бо. Герман, наконец, попросил позвать «Довлатова». Актер, занятый в этой роли, впервые появился перед нами. Я вздрогнул, поскольку он действительно оказался очень похожим на своего прототипа. Был словно скопирован с известных фотографий Юрия Щенникова, сделанных в редакции ЗКВ. (Жалею, но я не мог его сфотографировать, скованный страшной клятвой неразглашения). Режиссер велел актеру прислониться к дверному косяку. По сценарию «Довлатов»  начинал слушать «Бродского», потом покидал комнату. Проходя по квартире, с кем-то разговаривал, заворачивал в прихожую, где тоже происходили какие-то диалоги. Завершалось все тем, что «Довлатов» вызывал «Бродского» из нашей комнаты в коридор, и они оба покидали квартиру. Именно это вы и увидите в фильме. Алексей Алексеевич, согласитесь, что я не раскрыл тайн!

Не сложно, кажется. Мы без камеры повторили все это раз восемь. Я уже начал запоминать текст стихов. «Бродский», наоборот, стал чаще путаться. Например, в четверостишье  «В   какую-нибудь   будущую   ночь  ты   вновь   придешь   усталая,  худая,  и  я   увижу сына или дочь, еще никак не названных, - тогда я не дернусь к выключателю…» и проч., он вместо «худая», неожиданно произнес «бухая», что кардинально меняло смысл произведения. Впрочем, никто кроме Алексея Германа и меня этой оговорки по Фрейду не заметил.

Режиссер, нахмурившись, придирчиво оглядывал  нашу аудиторию. Что-то ему не нравилось. Не устраивало его что-то в нас. – Чего вы так внимательно все его слушаете? Как на филфаке, - недовольным голосом сделал замечание Герман. И я про себя подумал, а действительно, как будто тут одни поклонники поэта сидят. Левая какая-то квартира, разношерстное, случайное общество. Бродский поэт, честно-то сказать, на любителя. А уж стихи в его исполнении способен восторженно слушать отнюдь не каждый второй.  Наш «Бродский» старательно и умело копировал авторскую манеру чтения, то есть довольно заунывно подвывал, как и его прототип, как известно, никогда не заботившийся о декламационных эффектах. После этой режиссерской реплики народ приободрился. Герман велел кое-кому разговаривать между собой. На завтра пообещал сигареты и напитки. А, самое главное, он помиловал меня, пересадив с пола на диван. Теперь я в комфортном одиночестве сидел в развалку на диване и ликовал, предчувствуя, что камера оператора уж никак не должна меня миновать. Значит, появлюсь я в кадре. Если повезет, вместе с Довлатовым. Ура! На этом первый день завершился, и нас отпустили переодеваться, велев наутро прийти к девяти.

В гримерной

Я пришел к восьми, зашел в костюмерную и в отсутствие народа торопливо переоделся. Моя сорочка выглядела уже не слишком свежей. На улице третий день стояла жара. Вернувшись в отстойник, дал высохнуть каплям пота на лбу и шее. Дождался коллег. Все уже здоровались с улыбкой, как добрые знакомые.

Опять потянулись часы ожидания. Больше других мучились милиционеры, одетые не только в форму и сапоги, но и облаченные в шинели. Самое интересное, что их в течение двух дней так и не пригласили к съемке. Просто пропарились в обмундировании. Мы сидели и разговаривали. Кто-то стал играть в дорожные шашки. Тесным кружком сбились любители кроссвордов.  Этажом выше раздавался стук молотка. Где-то сверлили стену. Рабочие сновали по лестнице снизу вверх, перенося мебель. Вчерашний ковер, заменили на новый, который,  говорили,  взят из дома Германов. Наконец, нас позвали гримироваться. Женщинам делали прически, маникюр. Мужчинам пудрили лица, подправляли баки. Бород и усов не наклеили никому, хотя, мне казалось, среди творческой молодежи 70-х в бородачах недостатка не было. Меня попросили снять очки. Я сказал, что у меня зрение минус семь. И что с очками я лучше выгляжу. Тогда бутафоры принесли коробку с оправами и подобрали мне нечто громоздкое, пластмассовое, черное и к тому же с плюсовыми линзами. В детстве я такие лупы подставлял под солнечные лучи, выжигая на деревянном косяке балкона свои инициалы. По форме и цвету очки меня устраивали – у отца, помню, тогда точно такие же были. Но, водрузив их на нос, я понял, что вообще ничего не вижу. Так, какие-то движущиеся пятна. Вместо лиц – бесформенные светлые блины. Разница в диоптриях между очками и зрением была настолько огромной и взаимоисключающей, что когда я снимал эти окуляры, то облегченно чувствовал, что с минус семь еще можно жить. Зато мои глаза в очках с увеличительными стеклами - стали большими, выразительными и слегка косящими. Публика, глядя на меня в очках, начинала смеяться. Все, включая бутафоров, одобрили этот аксессуар.

Как я на съемках выпил литр «коньяка»

Наконец, все приготовления были завершены и нас позвали на площадку. Гостиная за ночь преобразилась. По сценарию в квартире жили интеллигентные супруги: муж – то ли врач, то ли архитектор, не помню, жена - востоковед. На широком ковре стояли огромных размеров стол, заваленный различными вещами и рукописями, пара креслиц, какое-то хрупкое стеклянное сооружение на бронзовых ножках. Тут же притулилась гипсовая человеческая голова размером с тумбочку. Слева у дивана был включен торшер. Над диваном шла лестница наверх, по стенам громоздились стеллажи с книгами, висело несколько картин. – Подлинники, между прочим, похвастался Герман. - Художников того времени, правда, написаны несколько позже. На столике стояли фужеры и рюмки. Бутафоры приволокли пакеты с разноцветными соками и бутылки с фруктовыми чаями. Их усилиями бокалы наполнились «вином» и «коньяком».  - Теперь вы можете пить, - пояснил актерам Герман, -  и курить. - Раздать сигареты! – скомандовал режиссер. Курящим актерам раздали по сигарете «Опал» с желтым старинным фильтром. Многие потянулись к напиткам. Я себе выбрал «коньяк». Его разливали по таким маленьким узеньким рюмочкам, что нахлестаться, в смысле, переполнить желудок им было не возможно. Местный же туалет я предпочитал не посещать по соображениям санитарной безопасности. Всех еще раз припудрили и напомнили про очки. Либо снять современные и оставаться так, либо заменить на старые. У меня прибавилось хлопот. Теперь перед командой «мотор», я должен был успеть стащить собственные очки, куда-то их спрятать, чтоб не попали в кадр, и надеть новые. И проделывать все это приходилось с рюмкой коньяка в руках, так как на диване ее поставить было некуда, а взять ее со столика в своей киношной оправе я был не в состоянии, поскольку ничего не видел. Уф! Наконец, я придумал прятать собственные очки у спинки дивана, заслоняя их от камеры телом и прикрыв подушками.

Под команду Германа, сидящего в мониторной, мы сделали несколько дублей. Он ими остался недоволен. Новые перестановки и пересадки. Пришла Лена с ворохом одежды и по третьему разу поменяла у кого-то жилет, у кого-то пиджак. Я оставался нетронутым. Даже обиженно поинтересовался у помощницы художника:  – а почему меня не переодевают? – Лена меняет одежду только у тех, кто ее раздражает своим видом, пояснила помощница. - Значит со мной все в порядке, успокоился я и тут же мнительно подумал: а вдруг они просто махнули на меня рукой, решив, что все равно вырежут из кадра, так и наплевать в каком я буду виде. Ох уж это извечная рефлексия.

- Приготовились! Внимание! Камера! Мотор!  Я сижу на диване, «Бродский» в который раз завывает: «Ибо в темноте - там длится то, что сорвалось при свете. Мы там женаты, венчаны, мы те…». Подо мной на полу двое разговаривают. Человек шесть курят. Остальные пьют. Все слушают. Я пригубливаю свой «коньяк». От того, что я ничего не вижу, он у меня быстро выпивается. Плохое зрение – хорошее оправдание алкоголизма, - думается мне. «Бродского» я в упор не вижу. Хуже того, в этих очках я почему-то не могу отчетливо разобраться в мимике собственного лица. Пытаюсь задумчиво и грустно сдвинуть брови и не понимаю, что получается на выходе. В паузе между первым и вторым стихотворениями жадно набрасываюсь на коньяк, не пить же, думаю, его во время чтения, неприлично. Тут же критикую себя: а почему я должен быть приличным? И в следующем дубле я пью коньяк за упокой Бобо. Капли сока, как слезы, падают на мою серую жилетку.

- Мало движения. Все какие-то статичные, - заключает Герман.  – Давайте так, когда он заканчивает читать стихи, вот вы двое встаете с пола и идете к окну. Вы, наоборот, пересекаете комнату и садитесь на диван. Вы втроем подходите к Бродскому (который в это время стоит спиной к камере) и затеваете разговор, который и продолжаете до тех пор, пока его не позовет Довлатов. – Вам (обращается он ко мне) лучше подойти вон к тому человеку, сидящему за столом. Подойдите и обсудите с ним что-нибудь. Что? Да, Вы все равно будете в кадре. – Вот как-то так. Приготовились? Давайте сделаем прикидочку.

С каждым дублем коньяка и прочего «алкоголя» становилось все меньше, и уже бутафорша  шепнула мне: - старайтесь смаковать напиток, тянуть его, а то фруктовый чай заканчивается. В куреве недостатка не было. А я между тем сочувствовал курильщикам, поскольку, всякий раз они вынуждены зажигать новую сигарету, а полные окурков пепельницы уже три раза вытряхивали. Я сперва жалел, что не попросился с трубкой сняться, но сейчас, глядя на бело-синие тоскливые лица, радовался своей спасительной застенчивости.

-Начали! Добросовестно пытаюсь воплотить режиссерский замысел, то есть, в нужный момент встаю и на ощупь протискиваюсь меж диваном и этажеркой к столу, чтобы «переговорить» с еще одним статистом. Сначала мы прилежно беседовали о чем-то, старательно шевеля губами на камеру и стараясь не повторяться в темах. После 7-8 дублей наше кривляние смертельно надоело обоим. Все темы были перебраны, а мы друг другу - опротивели в этих вымученных попытках бессмысленного диалога. Наконец зрячий визави вообще все опошлил, отреагировав на очередную мою надуманную реплику: «хватит, все равно нас не снимают».

А тут новая беда – после каждого дубля уставший народ повадился плюхаться на освобожденное мной место на диване. Причем каждый норовит спиной или локтями на подушки привалиться. А под ними, между прочим, мои очки (оправа – десять тысяч и стекла – пять). А я, шевеля перед собой руками, всякий раз с криками и руганью бросаюсь спасать свое добро, попутно опрокидывая нотный альбом, декоративно небрежно наискось брошенный на стол художником-постановщиком. Табличку, думаю, что ли на диване оставить: «Осторожнее, берегите очки!» И смех и грех. А Герман, как заведенный: - ну и еще один дублик. Потом: - ну и еще разочек. И снова: - а теперь контрольный. И после этого опять в гору: - еще парочку и финита, и т.д. Короче, со счета мы сбились. Отпустили нас лишь после того, как выяснилось, что главные герои фильма уже опаздывают на ночной поезд «Петербург-Москва».

Словно солдаты с фронта, воткнув штыки в землю, (в смысле, вернув реквизит) мы всей толпой бросились в костюмерную. Уже не стесняясь друг друга, мужчины и женщины переодевались с облегчением и удовольствием. Своя одежда после чужих нарядов была приятна телу, как освежающий холодный душ. Еще раздавались вопросы: - а завтра-то надо приходить, или уже все? И каждый понимал, что уже все. Неимоверными усилиями мы трехдневную съемку превратили в двухдневную. Сэкономив, таким образом, бюджет киногруппы. Затем нас по очереди вызывали на лестничную площадку. Мы расписывались в ведомости и получали гонорары. Совсем недавно уже было  сплотившиеся в единую семью, актеры теперь тихо, по-английски, ускользали на выход.  Никто никого не ждал. Все спешили домой. Важно было успеть в метро до закрытия переходов…

p.s. Два дня (примерка не считается) - прошли увлекательно и интересно. Они были настолько плотно заполнены событиями, что  уже  к выходным казалось, будто съемка состоялась давным-давно. Я охотно рассказывал всем своим знакомым о том, как был актером. А теперь с нетерпением жду дня премьеры, надеясь на то, что мое интеллигентное лицо хоть на секунду, но все же мелькнет в кадре. И да не постигнет эту картину судьба фильма Юры Шлиппенбаха, увлекшегося правозащитной деятельностью.