Дефрагментация имени

Предисловие к книге Маргариты Ерёменко "Все осталось здесь"

Регулярно задаю своим собеседникам вопрос: что такое поэзия? Что такое стихотворение? В процентах девяноста – следуют стандартные «технологические» ответы, касаемые «отличия ямба от хорея», но не по сути, собственно, явления. А поэзия, в моём понимании, и есть явление природы. Причём, природы – не в нынешнем её, весьма поверхностном, лицезрение, а, скорее, как части религиозного миросозидания. Достаточно вспомнить, что в авраамических верованиях основным поручением для человека является называние предметов, то есть наделение их сущностью («Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей»). И в этом смысле вряд ли кто более, чем поэт, приближается к исполнению поручения. Не про это ли пишет Маргарита Ерёменко?

… складочки твои вызубрив
словно свои грехи
я поняла любовь твоя –
это мои стихи.

Мир при назывании его истончается, становится прозрачнее, не невидимым, но более детальным, и каждое существующее в нём нуждается в имени. Потому, вероятно, наиболее точными являются стихи, которые о самом меньшем из открывшегося, поскольку оно же и есть большее. Чтобы чуть более объяснить последнее утверждение, предложу вспомнить о расширяющейся вселенной – и тогда мы увидим, что предметы, которые на переднем плане – лишь кажутся большими, но самое большое находится на периферии существующего мира, на периферии нашего зрения, пока ещё за пределами имени и языка. Для развёртывания идеи, записанной выше, безусловно, требуется иной объём, чем предполагается форматом предисловия к сборнику стихотворений, но сам этот эйдос является в некоторой степени оправданием существования и поэзии, которая наиболее универсальный и независимый от носителя, инструментарий миростроительства,  и стихотворца вообще, и данной книги. Книги, которая настоль «детальна» (в значениях – атомарна, субъективна), что и не слишком нуждается в читателе, поскольку несёт иные менее эгоцентричные функции – например самоосознание / самоназывание одного из фрагментов этого мира, в котором из кластера в кластер (пространственно-временных) происходит одно и тоже:

… А ты построил Вавилон,
ты выверил чертеж до точки.
Но будет голос. Это он
смешает языки и строчки.

Антидефрагментация существования в полном его объеме не в наших силах, но каждому из нас даны свои «шесть соток», которые мы можем «правильно назвать» и сохранить – подъять их суть, их основу, их детализированную основу и цельность. Лучше всего пока это получается у поэтов. Потому они всё ещё здесь с нами. Должен же кто-то называть вещи их «точными именами», которые для большинства тварей, до самого их исхода, остаются неузнанными.
А поэзия? Поэзия людям не нужна. И это правильно. Но она пишется – потому что нужна. Тому, кто за пределами нашей книги, нашему главному автору. Оттого она и есть, чтобы обозначить память о его присутствии за кадром:

так время резко вывернет наружу
за локоток
так кромки медленно касаясь
береговой
ладонью прирастаешь к краю
и – над водой

АП