Антон Чехов. Стилистика речи

 (подборка материалов по реферату «Особенности творческой работы Чехова»
Задача данной  подборки - обратить внимание читателей на  некоторые особенности творчества и стилистики  литературного языка  Антона Павловича Чехова.

****************************************
В переписке с литераторами Чехов часто говорил о таланте, подчеркивая мысль, что «талант - это, прежде всего, смелость быть правдивым и простым, ибо правда и простота - высшие категории подлинного искусства».

В писательском почерке Чехова много общего с его  великими предшественниками и в то же время он отличался творческой оригинальностью. Чехов пишет сжато и просто, как Пушкин, поэтично и нежно, как Тургенев, строго и правдиво, как Лев Толстой, и все-таки пишет, как Чехов.

Талант - это еще и оригинальность. Никакая работа над стилем, над литературной техникой не поможет писателю стать оригинальным, ибо самобытность всякого автора заключена в его видении мира и понимании жизни: писатель должен быть не только художником, но и мыслителем, понимающим правду жизни.

Талант писателя, приобретает большую силу, если он сочетается и со знанием жизни, с умом, образованностью, общей и эстетической культурой. Без знания жизни не может быть мастерства, творческой оригинальности, потому что, где «нет знания, там нет и смелости». Только художник, обладающий большим умом, может возбудить мысль читателя.

По мысли Чехова, писатель должен обладать не только талантом, но и литературным образованием. Литературно необразованный писатель, даже обладающий талантом, будет допускать в своем творчестве большие промахи эстетического порядка - «общие места», «жалкие слова», «трескучие описания» - всяческие «орнаменты». А различные украшательства, «орнаменты» противопоказаны искусству. Подлинная красота в творчестве противостоит красивости «орнаментов»; красота заключается в простоте и искренности. Чехов рекомендовал «учиться писать талантливо, т. е. коротко».

Чехов - художник особой палитры, многокрасочного, неяркого, но необычайно богатого колорита.  Не прямыми призывами, декларацией, а как бы обнажив кровоточащие раны народных бед, он приковывает внимание читателя к судьбам русского народа.

Далеко не все еще расшифровано в творческом почерке Чехова, не все особенности его писательской «палитры» вскрыты, отдельные тайны и загадки его творчества остаются пока неразгаданными. Где он черпал свои образы? Где находил свои наблюдения и сравнения? Где он выковывал свой великолепный, единственный в русской литературе язык? Он никому не поверял и не обнаруживал своих творческих путей. Благодаря опубликованным письмам Чехова мы имеем теперь представление о внешних условиях и приемах его творческого труда. Вот краткий свод высказываний Чехова по этому вопросу:

«Писать я привык только по утрам».
«Погода все время стоит теплая... А мне хочется снега; в дурную погоду работается приятней».
«Я должен писать без перерыва, иначе у меня ничего не выйдет».
«Я не выслал Вам до сих пор рассказа. Это оттого, что я прервал работу, а прерванное мне всегда было трудно оканчивать».
«Переписываю слишком медленно и переделываю по обыкновению во время переписки».
«Рассказ уже готов. Я хочу кое-что пошлифовать и полакировать, а главное - подумать над ним».
«Заглавие я придумываю уже после того, как напишу рассказ».
«Пишу с удовольствием, находя приятность в самом процессе письма, а процесс у меня кропотливый, медлительный».
«Работая, я всегда бываю в хорошем настроении».

Это важные признания писателя. Они лишний раз подтверждают общую для всех мастеров искусства особенность: любимый труд вызывает приятное творческое самочувствие, появляется вдохновение. А вдохновение - важный фактор творческой работы, но оно не является чем-то таинственным, неожиданным, приходящим к художнику извне; оно результат напряженного творческого труда.

Чехов - великий труженик в искусстве слова. Понимая значение большого, напряженного труда в творческом процессе и учитывая свой опыт, Чехов постоянно советовал беллетристам много и кропотливо работать:

«Талант познается не только по качеству, но и по количеству им сделанного».
«Без постоянного упражнения невозможно избежать регресса. Многописание - великая спасительная штука» .
«Писатель должен много писать, но не должен спешить».

Своему брату Александру Павловичу Чехов говорил: «Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Ты их в один день написал? Сюжеты невозможные. Лень не рассуждающая, работающая залпом, зря. Уважай ты себя, ради Христа, не давай рукам воли, когда мозг ленив! Пиши не больше двух рассказов в неделю, сокращай их, обрабатывай, дабы труд был трудом... Так помни же: копти над рассказами. Сужу по своему опыту».

Довольно часто в переписке с современниками Чехов останавливался на трудностях литературно-творческого характера, встречавшихся при создании художественных произведений:  «От непривычки писать длинно, из постоянного, привычного страха не написать лишнее, я впадаю в крайность. Все страницы выходят у меня компактными, как бы прессованными; впечатления теснятся, громоздятся, выдавливают друг друга».

Особенно большие трудности испытывал Чехов при создании сложной по философскому содержанию повести «Скучная история»: «Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность».
«Написал я повесть 4 1/2 листа; закатил я себе нарочно непосильную задачу, возился с нею дни и ночи, пролил много пота, чуть не поглупел от напряжения». «Чтобы писать записки старого человека, надо быть старым, но виноват ли я, что я еще молод?».

Чехов порой жаловался, что ему как драматургу трудно придумывать конец для пьесы: «Кто изобретет новые концы для пьесы, тот откроет новую эру. Не даются подлые концы! Герой или женись, или застрелись, другого выхода нет».

Чехов, как и другие мастера искусства, обладал большой силой художественной интуиции, которая всегда являлась результатом его большого жизненного, психологического и эстетического опыта, результатом его напряженных творческих исканий.  Он прекрасно понимал, что творческий процесс - это сложный акт сознания. «Если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим».

Интуиция, как и вдохновение, не является какой-то сверхъестественной силой, рождающейся из ничего. Интуиция - своеобразный момент в творческом процессе, подготовленный предварительными исканиями и раздумьями художника.

Начиная с середины 80-х годов, Чехов уделял большое внимание волновавшему его вопросу о роли мировоззрения. Мировоззрение самого Чехова было сложным и противоречивым единством, и оно определяло содержание и направление всех компонентов творческого процесса писателя (наблюдение, отбор фактов жизни, их осмысление и типизация, работа подсознательной сферы по заданию разума и прочее). Чехов сознавал, что только при наличии передового мировоззрения писатель может раскрывать всю глубину содержания жизненных фактов.

Особенности мировоззрения Чехова надо искать в его поэтическом сознании, в эстетическом осмыслении действительности: нет «голых» идей, логических умозаключений, а имеются художественные идеи, органически связанные с конкретной плотью образов. Особенно большую ценность имеет для нас одно важное признание Чехова: «Я умею писать только по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично».

Чехов сам подчеркивает роль наблюдательности в творческой лаборатории писателя: «Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: приторный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера. Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось, пригодится!».

Чехов был исключительно зорким писателем. Он умел видеть пестроту фактов действительности, сложность и противоречивость жизненных явлений - смешное и грустное, забавное и трагическое, ничтожное и великое, пошлое и прекрасное. Чехов умел подсмотреть в самой обыденной обстановке неожиданную подробность, никем до него не замеченную, увидеть новое, необыкновенное в обыкновенных явлениях, делать открытия в жизни, обогащающие читателя, заставляющие работать его мысль и воображение.

Чехов придавал большое значение детали, найденной в процессе наблюдения писателя над жизнью. Но он понимал, что не всякую жизненную деталь можно вводить в произведение, а только такую, которая находится в гармонии с идейной направленностью произведения. Чехов продемонстрировал в своем творчестве изумительное искусство детали. Вместе с тем он предостерегал  писателей от увлечения подробностями, даже очень интересными, так как они утомляют внимание читателей. И в данном случае писателю надо соблюдать чувство меры и чувство целого, уметь отбирать самое необходимое. «Надо, чтобы каждая фраза, прежде чем лечь на бумагу, пролежала в мозгу дня два и обмаслилась», то есть  отстоялась в творческом сознании.

Факты действительности, жизненные впечатления обогащались творческим воображением Чехова, наполняясь ассоциативным содержанием и превращаясь в типические образы и типические детали, раскрывающие существенные стороны быта, психологии человека, человеческих отношений в их неповторимой, индивидуальной характерности.

Во второй половине 80-х годов в результате эстетических и творческих исканий у Чехова окончательно оформляется убеждение, что надо писать лаконично. И это стало для Чехова-писателя своеобразным «категорическим императивом»: «Странное дело, у меня теперь мания на все короткое. Что я ни читаю - свое и чужое- всё представляется мне недостаточно коротким».
 
А. К. Толстой высказал как-то замечательную мысль: «Писать могут и подмастерья, а вычеркивают только мастера». Чехов, мастер лаконичного письма, эту же мысль выразил в афоризме: «Искусство писать состоит собственно не в искусстве писать, а в искусстве вычеркивать плохо написанное».

Читая произведения и рукописи современных беллетристов, Чехов часто дает советы сокращать написанное по правилу: «чтобы слов было меньше, чем мыслей и картин». «Чем теснее, тем компактнее, тем выразительнее и ярче». В одном письме Чехов очень удачно охарактеризовал свой лаконичный писательский почерк: «Умею говорить коротко о длинных предметах».

Советского писателя П. Бажова поражало чеховское умение сгустить типическое до одной клички. Лаконизм Чехова проявляется и в умении использовать деталь как выразительное средство для характеристики жизненных явлений и психологии человека,  - в этом, собственно, и заключается то стилистически новое, что внес он в литературу. Авторы работ о драматургии Чехова часто приводят классический пример использования приема подтекста - сцену объяснения Лопахина и Вари в четвертом действии «Вишневого сада», где за незначительными репликами - обыденными словами этих персонажей,  кроется глубокий психологический подтекст.

Емкими у Чехова являются не только отдельные слова и фразы, но и многие художественные образы, насыщенные богатым ассоциативным содержанием. Он умел наполнять образ и язык ассоциативным содержанием: «За каждым его словом тянулась целая гамма разносторонних настроений и мыслей, о которых он умалчивал, но которые сами собой рождались в голове».  Ассоциации подчас уводят далеко от прямого смысла образов и вместе с тем являются органической принадлежностью образов; без понимания этих ассоциаций нельзя раскрыть сложность и глубину образов, их емкость,  мысль писателя.

Чехов был убежденным сторонником объективной манеры творчества. Он считал, что писатель должен быть так же объективен, как химик, должен отрешиться от житейской субъективности и садиться писать только тогда, когда чувствует себя холодным, как лед. «Если я подбавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам».

Чехов советовал  своим друзьям писателям: «любите своих героев, но никогда не говорите об этом вслух!».  «Над рассказами можно и плакать, и стенать, можно страдать заодно со своими героями, но нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление».

Пафос творчества Чехова - утверждение человечности. Борьба за чувство человеческого достоинства - лейтмотив Чехова-гуманиста, «сквозная» тема его творчества всех периодов. Вера в человека, в его» добрую природу, боль за поруганную человеческую личность в условиях «бесчеловечной» действительности - любимые чеховские мотивы.
В концепции человека у Чехова и в галерее чеховских персонажей выделяются два полюса: «живой» человек и «человек-чиновник».

В «Даме с собачкой» имеется содержательная деталь. Гуров, выходя ночью из клуба со своим партнером, чиновником, признался ему, что познакомился в Ялте с «очаровательной женщиной». Чиновник никак не реагировал на это признание, а потом вдруг заявил Гурову, что осетрина была с душком. Это не случайная деталь, что партнером Гурова был чиновник. Ему чужды человеческие чувства, переживания, это представитель «куцой, бескрылой жизни», для него интересы жизни заключены в осетрине - этом своеобразном символе пошлой обывательщины. А Гуров из человека-чиновника под влиянием любви, большого человеческого чувства, превратился в «живого» человека; вот почему его стали возмущать люди, подобные партнеру-чиновнику.

В 1887 году Чехов написал первую «литературную», серьезную пьесу «Иванов», в которой показал живых людей 80-х годов, сложность и противоречивость жизни, человеческих характеров и человеческих отношений. Автор считал, что он создал тип, имеющий литературное значение. Действительно, образ Иванова связан с традиционным в русской литературе «лишним человеком». В этот традиционный образ Чехов вложил новое содержание, в котором ощущаются и аромат эпохи, и авторское отношение к подобным людям.

Объективно Чехов отразил в трагической судьбе Иванова кризис интеллигенции после разгрома народовольческого движения, когда значительная часть русской интеллигенции отошла от революционной борьбы и переживала процесс мещанского перерождения. Иванов переживает сложный душевный кризис, начинает понимать бесцельность своего существования и неспособность изменить жизнь. Образ Иванова раскрыт в манере, свойственной Чехову: мягкое и вместе с тем лишенное снисходительности осуждение человека, хорошего по натуре, но не способного к активному вмешательству в жизнь. Чехов обвиняет и растерявшегося перед жизнью интеллигента, и грубую буржуазно-мещанскую действительность.

Наблюдательный, зоркий художник, Чехов подметил и отразил в главном герое своей пьесы типичные черты интеллигента-восьмидесятника: внутреннюю надломленность, гамлетизм, пассивность, банкротство в столкновении с действительностью: «Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, разводят руками, нервничают, жалуются, делают глупости и в конце концов, дав волю своим рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд «надломленных» и «непонятых». Иванов отличается от узких и недобросовестных людей прямотой, искренностью и честностью; он страстно выступает против несправедливости и пошлости окружающей его мещанской среды, однако автор показал в нем и душевную рыхлость, слабость, «кисляйство» - те черты, которые писатель всегда осуждал в русском интеллигенте. А доктор Львов - прямой, честный, горячий и вместе с тем узкий и прямолинейный человек: «Все, что похоже на широту взгляда или на непосредственность чувства, чуждо Львову. Это олицетворенный шаблон, ходячая тенденция». У Львова есть своя правда, доктор порой прав в своем осуждении Иванова, но благородное стремление помочь страдающей Анне Петровне снижается примитивным пониманием переживаний и стремлений Иванова, и он до конца остается «олицетворенным шаблоном, ходячей тенденцией».

Молодой драматург сумел показать «пестроту» и сложность жизни через сложность и внутреннюю противоречивость характеров главных действующих лиц. Чехов, обвиняя современных драматургов в том, что они «начиняют свои пьесы исключительно ангелами, подлецами и шутами», говорил о своей новаторской устремленности: «Не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал».

И Чехов, следуя жизненной правде, как правило, не показывал в своих произведениях «святых» и «подлецов», он избегал схематизма в изображении положительных и отрицательных персонажей, он рисовал «живых людей». Даже своих любимых положительных героев (например, доктора Астрова в пьесе «Дядя Ваня») Чехов изображал со всеми их слабостями. Они близки ему как реальные, «живые» люди. Ему дорог художественный принцип изображения героев, взятых из конкретной «живой» жизни, а не из «умственности», не из абстрактных представлений о людях.

Чехов остро чувствовал реальность жизни и в лучших своих произведениях всегда художественно тонко соотносил героев с подлинной действительностью. Изображая сложность и противоречивость психологии героев, Чехов продолжал и развивал толстовский метод раскрытия «текучести» человеческих характеров.

Начиная со второй половины 80-х годов, Чехов показывал человека многосторонне. Но мы встречаемся в произведениях Чехова с сугубо отрицательными персонажами, которых писатель называл «шутами» и которые рисовались им одной черной краской, «однолинейно». Родоначальником таких персонажей является Боркин в пьесе «Иванов» (именно его главным образом имел в виду Чехов, говоря о «шутах»), а последующими «шутами» в произведениях Чехова являются Наташа («Три сестры»), Яша («Вишневый сад») и другие.

Близкими к отрицательному типу «шута» у Чехова являются те персонажи, в натуре которых порочная сущность смягчается какой-либо человеческой чертой. В «Иванове» таким персонажем является Шабельский. В этом неприятном, опустившемся человеке живет ценное качество: большое горе, связанное с утерей горячо любимой жены - друга, горе, которое донес Шабельский до глубокой старости. Оно делает этого героя человечным в его глубоком чувстве и тем самым примиряет читателя и зрителя с этим ничтожным по существу человеком.

Человечность - основной критерий, которым пользуется Чехов, определяя положительную или отрицательную сущность своих героев. Чехов не приукрашивает тех, кого любит, и находит человеческие черты у тех, которые ему немилы, даже ненавистны. У Чехова с его «эстетикой сдержанности» труднее, чем у других писателей, вскрыть отношение автора к изображаемому, потому что часто художественная ткань его произведений состоит из сложной системы текста, контекста и подтекста.

Творческая индивидуальность Чехова отличается исключительной оригинальностью и многогранностью. Одной из особенностей его писательского почерка является музыкальность.

Чехов, обладавший большой общей и эстетической культурой, понимавший значение смежных искусств для творческой деятельности в любой области искусства, особенно оценил роль музыки в своей творческой практике. Музыкальность Чехова-писателя нашла отражение в художественном содержании и стиле его произведений, в творческом методе изображения действительности, в характеристике героев. Чехов очень любил музыку. Ни у одного русского писателя XIX века не представлено так богато и многозначительно музыкальное начало, как в произведениях Чехова. Отдельные явления природы, литературного искусства, профессиональной деятельности человека Чехов воспринимал через призму музыкального искусства.

В чеховском степном пейзаже много звуков. Чехов любил слушать степь и умел улавливать в «стрекотании степной музыки» отдельные звуки и мелодии: «...Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую, монотонную музыку». «...Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, все прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем: треск,  подсвистывание,  царапанье, степные басы, тенора и дисканты - все мешается в непрерывный монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить».

Чехов, заполнивший свой степной пейзаж музыкальной стихией, даже отдельные явления степной жизни, не имеющие никакого отношения к этой стихии, сравнивает с музыкой. В повести «Степь» читаем: «В жаркий день, когда некуда деваться от зноя и духоты, плеск воды и громкое дыханье купающегося человека действуют на слух, как хорошая музыка».
 
Еще один пример. В рассказе «На пути» есть такой выразительный эпизод: плачет больная девочка, заплакал ее отец; их горе почувствовала и молодая девушка, случайно встретившаяся с ними на постоялом дворе. «Этот голос человеческого горя среди воя непогоды коснулся слуха девушки такой сладкой, человеческой музыкой, что она не вынесла наслаждения и тоже заплакала».

Писатель-гуманист услышал в человеческом горе «сладкую человеческую музыку».
А вой непогоды в том же рассказе назван «дикой, нечеловеческой музыкой».  Думается, что не случайно Чехов назвал свой любимый (по его признанию) рассказ «Счастье» «quasi-симфонией». Это полушутливое определение многозначительно. Прежде всего оно характерно для писателя, который находит близость двух искусств - литературы и музыки, и считает возможным сопоставить свое литературное произведение со сложным видом музыкального искусства - симфонией. Кроме того, в художественном содержании и в форме «Счастья» ощущается близость рассказа Чехова музыкальному произведению.

Если так можно выразиться, «симфонизм» рассказа «Счастье» проявляется разнообразно:

1) в изображении действительности, народной жизни - яркий контраст или «контрапункт»: кругом много богатств, а народ нищенствует; социальный контраст выражается в сложной «музыкальной» форме, напоминающей симфонические поэмы Чайковского - любимого композитора Чехова, в которых лирическое начало сочетается с остро драматическим;

2) в «музыкальной» композиции рассказа - пейзажная лирическая «увертюра», «интродукция», переходящая в драматический рассказ пастуха о жизни обездоленного народа, сменяющийся в финале светлой лирико-пейзажной концовкой, выражающей в подтексте веру писателя в светлое будущее народа.

Пользуясь выражением Чехова из «Скучной истории», можно назвать музыкальную структуру рассказа «Счастье» «талантливо исполненной композицией». Для изображения сложных человеческих переживаний, настроений, чувств Чехов нашел новые выразительные средства, которые можно определить как лирико-музыкальные.

«Полифоническое», «многоголосное» изображение жизни, человека у Чехова- это своеобразный реалистический прием. С полифоничностью творчества Чехова, с его музыкальностью тесно связана другая важная особенность художественного метода писателя - тонкий психологизм. Новеллы Чехова представляют собой подлинные поэмы, в которых пейзажи и душевное состояние действующих лиц сливаются в некое полифоническое единство. Как в музыке и лирической поэзии, здесь самое глазное - не развитие действия, не описываемые события, а душевная настроенность автора, которую ему удается передать читателю благодаря силе убеждения, свойственной крупным лирическим поэтам.
 
Музыкальные моменты и эпизоды в произведениях Чехова выполняют разнообразную функцию, выступают главным образом как:  1) средство изображения душевного состояния героев; 2) выразительный штрих в положительной или отрицательной характеристике персонажей; 3) бытовая деталь в жизни героев.

Чехов как стилист недосягаем. Будучи исключительно чутким к тональности литературного произведения, к его звуковой стороне, Чехов с его музыкальным ощущением фразы обратил особое внимание на музыкальность языка. Он постоянно напоминал литераторам. «Вы не работаете над фразой; ее надо делать - в этом искусство. Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об ее музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала». «Я писал Вам не о грубости, а только о неудобстве иностранных, не коренных русских или редко употребляемых слов».

Устами героя рассказа писатель предъявляет к художнику определенные стилистические требования, характерные для Чехова: «Нужно, чтоб все было стройно, кратко и обстоятельно. Надо, чтоб в каждой строчечке была мягкость, ласковость и нежность, чтоб ни одного слова не было грубого, жесткого или несоответствующего».

По мысли Чехова, в художественном произведении большую роль играет тональность; оно не должно быть однотонным, а основной тон должен точно соответствовать замыслу писателя. «Тон с самого начала взят неправильно. Похоже на то, как будто Вы заиграли на чужом инструменте».

Специалисты обратили внимание на специфику драматургического языка Чехова. Чеховские герои пассивны внешне - внутренне они никогда не «безмолвствуют». Проходит путь сурового самоосуждения Иванов, мучительно доискивается дядя Ваня причин, по которым у него «пропала жизнь», тоскуют и рвутся в Москву три сестры, ликует душа юной Ани, полная предчувствием весны. Вот отчего поразительные по своей музыкальности диалоги чеховских пьес сплошь и рядом разбиваются на ручейки монологов, лишь внешне связанных между собой».

Исследователи драматургии Чехова указали еще на одну особенность драматической сферы применения языковых приемов, когда речь героев представляет собой прерывистый, раздвоившийся поток, в котором струя внутренней речи то вырывается наружу, то уходит внутрь. Если Лескова можно назвать мастером ритмической прозы, то  Чехов много поработал над ритмичным построением фразы.

 Интересной особенностью творческой работы Чехова являются художественные рефрены или повторы отдельных компонентов содержания или формы произведений. Известно, что в искусстве встречаются реминисценции двух видов - заимствование (осознанное или неосознанное) из чужих источников и повторение собственных образов, ситуаций, деталей, имевшихся в предыдущих произведениях того же автора. В произведениях Чехова находим реминисценции этих двух видов. Органически они связаны с памятью творцов; этот термин взят из латинского языка и в переводе на русский означает «воспоминание».

Чехов говорил, что он создает свои произведения «по воспоминаниям»; значит, в его творческой практике большую роль играли «реминисценции» всякого рода: воспоминания впечатлений действительности, книжных впечатлений и т. д. Среди реминисценций у Чехова видное место занимают реминисценции внутри собственного творчества - те «внутренние займы», которыми широко пользовался писатель. В некоторых случаях Чехов пользовался «внутренними» реминисценциями сознательно, когда повторял любимые свои художественные образы и детали; в других случаях - механически, когда из тайников творческой памяти всплывал подходящий материал, нужный ему в какой-либо сюжетной или психологической ситуации.

Чехов, любивший «левитанистую» природу средней полосы России и «очаровательную» степь Приазовья, уделил в своем творчестве большое место картинам родной природы. Среди них имеются и наиболее любимые пейзажи, повторяющиеся в произведениях Чехова в разнообразных художественных вариациях. К ним можно отнести: степной пейзаж в целой серии «степных» произведений, возглавляемых монументальной повестью «Степь»; яркий образ разбушевавшейся метели в рассказах «На пути», «Ведьма», «Воры» (об особенностях этого пейзажного образа будет особо сказано в главе о мастерстве в рассказе «На пути»); отдельные пейзажные мотивы в картинах природы.

Приведем три иллюстрации к последнему пункту:
«Солнце спряталось за деревья, крася в золотистый пурпур одни только верхушки самых высоких ольх да играя на золотом кресте видневшейся вдали графской церкви» («Драма на охоте»).
«...передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце» («Дом с мезонином»).
«Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо-чистом...» («Мужики»).

Одной из любимейших пейзажных деталей у Чехова является тополь. Как часто в произведениях Чехова встречается тополь! Он выступает то как красивая деталь в пейзажной картине то как важный компонент лирико-философских раздумий автора или его героя  то как удачный предмет сравнения с человеком и т. п. Вспомним художественный апофеоз тополя в знаменитой «Степи»: «А вот на холме показывается одинокий тополь; кто его посадил и зачем он здесь - Бог его знает! От его стройной фигуры и зеленой одежды трудно оторвать глаза. Счастлив ли этот красавец? Летом зной, зимой стужа я метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное всю жизнь один, один, один...»

Включение тополя в картины природы и в контекст философских раздумий о жизни и о человеке свидетельствует об интимно-художественной значительности для Чехова образа тополя.

Среди повторов фразеологического характера обращает на себя внимание речевой оборот «и прочее тому подобное».
 
В творчестве Чехова заключено много тайн. Сколько загадок задал нам Чехов, сложный и тонкий художник! Почему, например, в произведениях Чехова часто фигурирует Харьков? В то время Харьков был растущим центром предпринимательской деятельности буржуа, и это обстоятельство накладывало соответствующий отпечаток на стиль жизни города, а этот стиль превращал Харьков в глазах Чехова в «какой-то серый» город. Может, в этих соображениях и заключается разгадка загадочного «харьковского рефрена» в творчестве Чехова?

Подготовлено 19.06.16.