несколько слов о поэтических переводах

..........."Стремиться передать создания поэта с одного языка на другой,- это то же самое, как если бы мы бросили в тигель фиалку, с целью открыть основной принцип ее красок и запаха. Растение должно возникнуть вновь из собственного семени, или оно не даст цветка, - в этом-то и заключается тяжесть проклятия вавилонского смешения языков"./Шелли Перси Биши.

По теме поэтических переводов споры ведутся на протяжении веков и каждая эпоха вносит своё новое видение.

Время, которое мы с Вами переживаем не стало и не станет исключением, поскольку каждый, так или иначе связанный с этой темой, старается оправдать на различных примерах из опыта прошлых поколений правильность исключительно своей точки зрения, выбирая из всего написанного то, с чем они согласны или не согласны.  Впрочем все эти мнения, включая и моё, являются чисто субъективными, основанными исключительно на собственных знаниях и, возможно, на собственном опыте.

И всё же перевод, даже поэтический, остаётся переводом с необходимым соблюдением всех правил.  В поэтическом переводе также должен быть точно передан смысл оригинала и должна присутствовать  музыкально-архитоническая, ритмическая и в конце концов эмоциональная адекватность оригинала.
Авторская эмоция должна быть донесена до читателя словесно-музыкальными средствами языка, на который переводится стихотворение.

Но как быть в том случае, если переводчик, читая тот или иной оригинал, понимает его по своему? Интерпретирует оригинал?
Не страшно, если эта интерпретация не выходит за рамки смысла оригинального произведения, не искажает этот смысл, не вносит в перевод поэтическое «Я» поэта-переводчика взамен авторского «Я».

Переводчик не просто должен свободно владеть тем языком, с которого переводит, но и прежде всего иметь языковое и художественное чутьё, поскольку одно и то же слово практически любого языка в разных контекстах и порой даже в звучании несёт разную смысловую нагрузку. 
Каждое слово иностранного языка имеет в большинстве случаев свой синонимический ряд, но синонимы тем не менее не являются тождествами. И вот здесь просто необходимо не только языковое чутьё переводчика, но и его знание биографии переводимого поэта, знание внешних факторов, возможно повлиявших на написание оригинала, способность заглянуть в душу написавшего оригинал (что, в принципе, вряд ли возможно), хотя бы прочувствовать мысль поэта и в конце концов, как сказал В.Брюсов „разложить фиалку в тигеле на основные элементы и потом из этих элементов создать вновь фиалку: вот задача того, кто задумал переводить стихи. Тайна того впечатления, какое производит создание поэзии не только в идеях, в чувствах, в образах, но раньше того в языке“ .

„Всякий поэтический текст необходимо рассматривать в трех аспектах: смысловом, стилистическом и прагматическом (т.е. какую реакцию вызывает сказанное у читателя).
Эти три стороны подлинника подлежат воспроизведению при переводе, однако, никогда не должны (да и не могут) передаваться со стопроцентной точностью.“/ пишет в своей работе „поэтический перевод и перевод в поэзии: константы и вариативность„ С.Ф.Гончаренко.

С этим трудно не согласиться.
Далее автор пишет: „Адекватность (верность, точность) надо понимать диалектически, а не с позиций буквализма. Кроме того, в зависимости от целеустановки переводчика соотношение адекватности смысловой, стилистической и прагматической может варьироваться.“ Отвергая „буквализм“, Гончаренко ссылается, например, на Белинского,который считал, что поэт-переводчик „ не только имеет право, но еще и должен выкидывать все, что непонятно без комментариев, что принадлежит собственно веку писателя“.
Далее: „Характерно, что даже П.Вяземский, один из первых последовательных сторонников буквализма в поэтическом переводе, отнюдь не отрицал за "вольными" или "независимыми" переложениями право на существование: "Есть два способа переводить: один независимый, другой подчиненный... Первый способ превосходнее; второй невыгоднее; из двух я избрал последний" (П.Вяземский,1829).

Здесь я бы остановилась и согласилась бы с поэтом-переводчиком Вяземским, также избрав второй способ.
Право на существование бесспорно заслуживает любой стихотворный перевод. Вот только, что же будет с читателем?

Увидит ли он в переводе автора оригинала или переводчика как автора?
И в том и в другом случае читатель, владеющий только русским языком будет или не будет восхищаться зарубежным поэтом, примет или не примет красоту поэтического слова и слога, и музыки чуждого ему языка.

Вот, что пишет об этом Е.Г.Эткинд : „В статьях о стихотворном переводе критики порой поступают весьма нехитрым способом. Они дают свой подстрочник, сопоставляют его с переводом и, обнаружив значительные расхождения, восклицают: «Далеко! Неточно!» Этого оказывается достаточно, чтобы с порога осудить поэтический перевод, объявить его неудачным, искажающим оригинал. Между тем зачастую искажающим оказывается отнюдь не перевод, а метод его критической характеристики. Нет и не может быть универсального критерия для оценки верности перевода оригиналу.„

Эти высказавыния не лишены разумного зерна, однако именно в так называемой „буквальности“ очень часто таится огромный поэтический потенциал, требующий именно зависимости от соблюдения чуть ли не подстрочного поэтического перевода с одной лишь заменой иностранных слов и идиоматических выражений одного языка на эквивалентные слова и выражения другого.
Это касается как раз тех случаев, когда переводчик по-своему интерпретируют содержание оригинала. В этом случае лучше всего не мудрить и не придумывать, а просто перевести словами автора оригинала, оставляя и для себе и для читателя окно для интерпретации смысла сказанного. Как мне кажется, это даже лучше, потому что в этом случае не переводится философия смысла. Смысл остаётся первозданным на поверхности. Иначе, интерпретируя смысл, переводчик привязывает стихотворение к своей интерпретации. Хорошо, если интерпретация правильная, а если нет?

Перевести стихотворение теми же словами автора с соблюдением его интонаций, стиля языка, образов, размера, рифм, движения стиха, игру слогов и звуков неимоверно сложно и всё-таки возможно, если поэт-переводчик в состоянии правильно выбрать угол совмещения, а не расхождения оригинала и перевода, как считают некоторые литературо-переводоведы. В этом случае так называемые „потери“ и „ жертвы“ сводятся до минимума.

Примером такого перевода может служить „ Выхожу один я на дорогу“ М.Ю.Лермонтова в переводе Р.М.Рильке:

Einsam tret ich auf den Weg, den leeren,
Der durch Nebel leise schimmernd bricht;
Seh die Leere still mit Gott verkehren
Und wie jeder Stern mit Sternen spricht.
Feierliches Wunder: hingeruhte
Erde in der Himmel Herrlichkeit...
Ach, warum ist mir so schwer zumute?
Was erwart ich denn? Was tut mir leid?
Nichts hab ich vom Leben zu verlangen
Und Vergangenes bereu ich nicht:
Freiheit soll und Friede mich umfangen
Im Vergessen, das der Schlaf verspricht.
Aber nicht der kalte Schlaf im Grabe.
Schlafen moecht ich so jahrhundertlang,
Dass ich alle Kraefte in mir habe
Und in ruhiger Brust des Atems Gang.
Dass mir Tag und Nacht die suesse, kuehne
Stimme saenge, die aus Liebe steigt,
Und ich wuesste, wie die immergruene
Eiche fluestert, duester hergeneigt.

***
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Тёмный дуб склонялся и шумел.

Это практически «буквальный», «зависимый» перевод. Р.-М. Рильке нашёл в немецком языке средства для воссоздания русского оригинала, не изменив ритма, рифмовки, образного строя и даже внутренней музыки стиха и, что самое главное, он написал практически теми же словами, что и Лермонтов, ничего лишнего не добавив и не заменив, лишь слегка изменив архитектонику стиха. Но! Попробуйте спеть! Романс Лермонтова и в немецком языке остается песней.
В переводе мы читаем Лермонтова, а не Рильке. Здесь нет рильковского „Я“, но отчётливо читается лермонтовское. Возможно, что секрет такого перевода скрывается в родстве душ поэтов, в чём-то схожих каждый в своём одиночестве.

В.Я.Брюсов отмечал художественность задачи, стоящей перед поэтом при переводе стихов и заключающейся в воссоздании на языке перевода того, что «пленило на чужом». 
Да, нельзя не согласиться с тем что поэты, при переводе стихов, увлечены  творчески-художественной задачей: выразить на своем языке то, что их пленило. „Прекрасные стихи - как бы вызов поэтам других народов: показать, что и их язык способен вместить тот же творческий замысел.“ /В.Брюсов

Конечно, выразить в переводе все составляющие оригинал элементы практически невозможно. Большей частью переводчики стремятся сохранить образы и размеры, меняя стиль, движение стиха, звуки слов, рифмы, выбирая каждый свой метод перевода, выбирая тот элемент, который считают наиболее важным.

Так Жуковский, например, в своих переводах „ заботился больше всего о том, чтобы передать сюжет и образы: таков был его метод перевода; он часто изменял даже размер, совсем не думал о движении стиха и лишь изредка обращал внимание на его звуковое значение, почти исключительно при звукоподражании. Фет, наоборот, внимательнее всего относился именно к движению стиха, и его русские стихи почти точь-в-точь укладываются на оригинал: цезуре соответствует цезура, enjambement - enjambement и т. д.; Фет жертвовал ради такого совпадения даже смыслом, Бальмонт почти исключительно занят передачей размера подлинника и совсем, например, пренебрегает стилем автора, переводя и Шелли, и Эдгара По, и Бодлера одним и тем же, в сущности, бальмонтовским языком.“ /В.Брюсов

Каждое стихотворение  представляет собой целостную, незамкнутую систему, выражающую поток информации от поэта к читателю. И это представляет собой динамическое воспроизведение в сотворчестве с читателем. Эти особенности делают произведение искусства сходным с живым организмом.

„На низшей ступени развития человек не знает ничего, кроме банального: признает только общепризнанное, говорит только общеизвестное.„/ В. Брюсов 

Я бы сказала, что и на высшей ступени развития мало, что в этом смысле меняется. Читатель больше верит общепризнанному, общеизвестному. Шекспир, например, ему известен в большей степени по переводам Маршака и большинство переводчиков, часто даже не ведая того, подражают Маршаку, а не переводят оригинального Шекспира.
Я отнюдь не умаляю достоинств Самуила Яковлеча, более того безмерно благодарна, что в большей степени благодаря именно ему, русскоговорящий мир узнал и полюбил сонеты Шекспира.
Но время не стоит на месте и то, что было нормой вчера, невсегда соответствует требованиям новых норм. И есть сегодня более заслуживающие внимания переводы Шекспира среди современных поэтов-переводчиков, чьи переводы более близки к оригиналу, написаны в строго выдержанном размере, с сохранением оригинальных мужских рифм и их чередований и ничуть не умаляют поэтическую красоту оригинала на русском языке.

Власть двух противоречивых тенденций сопровождает искусство перевода: в одном случае переводные стихи должны производить на читателя непосредственное эмоциональное воздействие, они должны быть доступны, как доступен подлинник на родине оригинального поэта, в другом - переводы должны вносить новое, возможно трудное для первоначального восприятия, но зато обогащающие неведомым поэтическим содержанием, иной, чуждой нам образностью, новыми для нашей поэзии ритмами и строфами.

Если поэт-переводчик, не просто взяв семя понравившегося ему цветка, а разложит этот прекрасный цветок на составляющие его элементы, внимательно и скрупулёзно рассмотрит их под микроскопом, услышит в какой тональности поёт цветок и правильно сыграет ноты в нотном стане, вот тогда он сможет создать копию оригинала.
Поэзия и читатель от этого только выйграют.