Иов и матфей

Билл МакКиббен
ИОВ И МАТФЕЙ
   
   Хоть это и нельзя считать промахом той милой пригородной церкви, в которую я ходил все детство, но, поступив в колледж в 1978 году, я не осознавал, что в Библии может содержаться информация, которая может меня когда-то и каким-то образом задеть.
   Я знал, конечно, что Новый Завет учит нас сострадать бедным, голодным и босым, но это и так было нормой моего поведения, по совсем иным причинам: пример моих родителей или, скажем, ностальгия по сексуальным шестидесятым. Я знал, что должен подставлять другую щеку, ну и что из этого? Мне никогда не приходилось по-настоящему сцепиться с кем-либо, кроме собственного брата, да еще в дошкольном возрасте - я всегда был очень положительным ребенком. В колледже мои левацкие взгляды еще более укрепились, но все же они оставались чисто формальными. Будучи мужеского пола, белым, не извращенцем, с безупречно буржуазным происхождением, я просто не имел права утверждать, что пострадал от чего бы то ни было. (Не то, чтобы для этого не было повода; одно время – правда, недолго, - когда Бобби Сэндз с приятелями из ИРА объявил публичную голодовку, я сумел убедить себя, что я американец ирландского происхождения и носил черную повязку на рукаве.) В-основном, я выступал в поддержку других: участвовал в демонстрациях протеста, подписывал петиции в пользу национальных меньшинств или испано-язычного населения, а на официальных приемах демонстративно сидел за одним столом с гомосексуалистами и лесбиянками. Но я также не могу назвать себя "просвещенным индивидуумом", поскольку я ни фанатик ни шовинист ни человеконенавистник. Как уже было сказано, я был просто положительным ребенком. В ранних 1980х, с их рейганизмом и Лехом Валенсой, деловито доказывающим всем, до кого это еще не дошло, что коммунизм это разлагающийся, вонючий труп, единственная достойная внимания тенденция в левачестве исходила, как мне казалось, из Латинской Америки. Это были отнюдь не сандинисты, которые очаровывали меня куда меньше, чем либеральные теологи. Последние, как мне казалось, давали вполне искренний и последовательный ответ на то, как победить бедность и насилие, и при этом не создать автоматически еще одну тиранию. Не помню, где я впервые услышал об этой "новой" теологии (фактически она возникла десять лет тому назад, но, будучи связанной с религией, она очень медленно проникала в списки рекомендованного чтения для колледжей). Я начал заходить в библиотеку факультета теологии, куда никогда прежде не заглядывал, пытаясь разыскать книгу под названием "Христология на распутьи", написанную иезуитом Йоной Сабрино и которую мне кто-то насоветовал. После нескольких попыток, я наконец нашел ее на полках, и только для того, чтобы убедиться, что это твердый орешек. Ведь я и понятия не имел, что такое "христология". (Левацкие либеральные теологи взгромоздили свой профессиональный жаргон на теологический жаргон и большая часть его была весьма прямолинейным переложением с испанского.) Однаео, обстоятельство это не отпугнуло меня, поскольку я был уверен, что за данным жаргоном скрывалось нечто жизненно-важное - как раз в это время был зверски убит Оскар Ромеро, архиепископ Сальвадора, из-за того, что он попытался изложить эти путаные идеи простым человеческим языком. Никогда не забуду, как, сидя в обшитом кожей высоком библиотечном кресле, я вникал в идеи Гутиэреза и Секундо, Боффа и Карденала, Миранда и Мигуез Бонино с возрастающим чувством, что мир христианства, к которому я, как-никак, считал себя принадлежащим, затрагивал куда более насущные вопросы, чем любая другая идеология. И все-таки суть либеральной теологии ускользала от меня. Как и Гутиэрез, я тоже полагал, что церковь "должна отдавать предпочтение бедным". Я тоже считал, что бедные должны реформировать церковь, а затем и все общество, так, чтобы и церковь и общество начали, наконец, служить подлинным потребностям человечества.
   Бедные, я перечитывал это снова и снова, должны стать хозяевами своей собственной судьбы. Практический подход вот один из основных критериев решения вопроса. К этому у меня не было возражений. Но я сам не был бедным. Конечно, я не был и богатым по стандартам моего колледжа, но где-то на полпути к полубогатому. Но уж точно не бедным и никак не более, чем гомосексуалистом или черным. Похоже, что наши насущные интересы, это и есть то, из чего состоит вся либеральная теология. Однако некая часть моего "я" жаждала чего-то большего. В том году я закончил колледж и перебрался на Манхэттен, где устроился на работу журналистом. В какой-то момент, по каким-то причинам, я вдруг решил, что займусь чтением Библии. (Я понимаю, что это звучит абсурдно: я должен был прочесть Библию задолго до того, как начал копаться в латиноамериканской христологии. Но ведь я получил солидное современное образование, которое приучает всегда обращать больше внимания на комментарии, чем на подлинник.). Чтобы читать Библию достаточно осмысленно, я решил переписать ее всю от руки, начиная с Нового Завета. Поскольку начал я с Евангелия от Матфея, по главе в день из прежде девственно нетронутой Библии, подаренной церковью в день конфирмации, то постепенно во мне все нарастало состояние возбуждения, смешанное с ужасом. Это ведь именно ко мне, в конце концов, были обращены, среди слов ободрения угнетенным, бичующие нечестивых речей Христа, нацеленные на с виду вполне приличных, а на самом деле на глубоко равнодушных людей. Понять это, конечно, не открытие, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Одна библейская история поразила меня в особенности, так как она показалась мне взятой из моей собственной жизни. Иисус, словно один из тех эстрадных экстрасенсов, выхватил здесь меня из толпы. Как сказано в примечаниях к 19-й главе Евангелия от Матфея, эта история не притча, а действительный случай из жизни Христа. Один юноша подошел к Иисусу в то время как Он проповедовал в Иудее и говорит: "Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?" А Иисус, несколько снисходительно так (или может это только так выглядит), отвечает ему: "Что ж ты называешь Меня благим? Ведь никто не благ, кроме самого Бога. Если же хочешь войти в жизнь, соблюдай заповеди." А юноша спрашивает: "Какие именно заповеди?" Иисус, все так же терпеливо, продолжает: "Не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; люби ближнего, как самого себя." И мы слышим не столько этот вечный список, сколько нетерпение юноши. Как и мое тоже - ведь я тоже никого не убивал и не собираюсь, лгал не более других, а поскольку все девушки, с которыми когда-либо спал, были незамужними, прелюбодеяние не было для меня таким уж большим искушением. С родителями у меня всегда были отличные отношения (что в наше время такая редкость, что просто нельзя не почувствовать себя добродетельным). Ну и я всегда любил ближних, или, по крайней мере, мне так казалось. Все эти слова Иисуса как бы не имели ко мне непосредственного отношения.
   Хотелось бы услышать нечто более существенное. Ну, и юноша тоже говорит Христу: "Все это сохранил я с детства; чего еще недостает мне?" А Иисус и тут чувствуется пауза, поворот головы, чтобы посмотреть юноше прямо в глаза, отвечает: "Коль хочешь быть совершенным, пойди, продай имение свое, раздай все нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; а затем приходи и следуй за Мною." И, как рассказывает нам Матфей, "Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение." "Коль хочешь быть совершенным..." Хорошо бы, да было одно препятствие. Я рвался проявить моральный героизм, но если у меня и не было большого имения, то сам мой привилегированный образ жизни, деловые связи и разнообразные возможности это тот же самый капитал, о котором говорил Иисус, я ведь, в конце концов, закончил Гарвард и работал в "Нью-Йоркере", что было отнюдь не "сокровище на небесах", к которому я так стремился, а всего лишь весьма умеренный процент, вложенный в царство небесное. Как обычно, мое влечение, моя страсть состояла из смеси положительных мотивов и мотивов корыстных, причем последние преобладали. Понятно, что идея самоотречения реально взывала к моему тщеславию. Возможно, однако, что я также ощутил тогда за ней возможность иной, более насыщенной жизни, которая появляется перед нами только тогда, когда мы разрушаем свою самоизоляцию от остального мира, вызываемую деньгами и частной собственностью. В этой изоляции я находился с самого рождения: американский пригород устроен так, чтобы деньги служили своего рода броней против жизненного опыта - против знания других стран, людей, природы и даже собственного тела. Возможно, это ощущение было вызвано преждевременным началом возрастного кризиса – сильное подозрение, что в мире существует нечто большее и что путь к этому большему лежит только через меньшее. Я понятия не имел, что делать дальше. Поступить в монастырь? Но я не был католиком или ортодоксом, да и желания удалиться от мира сего во мне пока что не возникало. Вступить в Корпус Мира? Но я был не способен ни на что, кроме того, чтобы вести раздел "Городские сплетни" в "Нью-Йоркере". И все же я знал: существует и нечто такое, что было бы мне вполне по плечу. Но написано: "ушел опечаленно" – и это было вторым препятствием, совершенным описанием моей неспособности совершить подобный рывок. Не "ушел рассерженным," или "ушел презрительно", а ушел опечаленно, более чем полуубежденным, что совет был правильный, и все же неспособным последовать ему до конца. Совершенно непонятно почему.
   Ведь тогда, в самом начале рейгановской эпохи, улицы Манхэттена были переполнены бездомными и некоторое время я, как ни в чем не бывало, жил среди них одно время как репортер, а затем даже помог организовать убежище для бездомных в подвале моей церкви.
   Однако возможность стать бездомным очень напугала меня тогда. Моя профессия казалась особенно экономически шаткой: отец мой, также журналист, однажды потерял место, когда я был еще в средней школе, но я хорошо помню тот страх, который охватил его, когда он долгое время искал и не мог найти новую работу. Оглядываясь назад, могу сказать, что мои опасения оказались сильно преувеличенными, но тогда мне было всего двадцать один - двадцать два или двадцать три. Что я знал о жизни? Компромисс, которого я достиг, даже не думая о нём, выглядел достаточно странным: я жил чрезвычайно бережливо, и все заработанные деньги немедленно клал на счёт в банке. Поступая так, я приберегал для себя, как скромную возможность, совершить нечто героическое позднее (лишь смутно ощущая, что вышка для прыжка вниз, в океан свободы, становится выше и выше с каждым дополнительным долларом), это также давало мне некое право ощущать свое превосходство над менее удачливыми соплеменниками. Когда я говорю "скромную возможность", я имею в виду именно ее. Однажды, грабители ворвались в полуподвал, в котором я проживал тогда с моим другом Дэвидом. Они застали моего приятеля спящим, связали его и отняли у него ценностей на несколько тысяч долларов, а у меня они отобрали лишь две картонных коробки. Из одной они вывалили мое маленькое собрание пластинок, чтобы сложить в нее компьютер Дэвида, а из другой мое грязное белье, чтобы сложить в нее его видеомагнитофон. Несколькими годами позднее я оставил работу в издательстве и перебрался в малонаселенную и отдаленную горную местность Адирондак, где мои опасения остаться без куска хлеба несколько поутихли. В этой местности нищета присутствовала повсюду, но не было конфронтации между богатыми и бедными: никто не побирался, но не было и защитников угнетенных. Здесь я встретил замечательную женщину и женился на ней; имея сомнительный доход внештатного журналиста и разделяя с ней все заботы о нашем семействе, я не раз благодарил Бога за сэкономленные в городе деньги. А главное, я нашел то дело, которому мог посвятить свою жизнь. Мне потребовалось очень мало времени, чтобы понастоящему влюбиться в местную природу, в мир, более реальный и привлекательный, чем все то, что было известно мне прежде. То я прорубал дорогу сквозь заросли кустарника в гору, то лунной полночью преследовал волка или оленей на лыжах по заснеженной глади озера, затерявшегося меж горных хребтов. И так же быстро, как моя росла моя любовь к этой дикой местности, исчезало внутреннее ощущение неуверенности в завтрашнем дне. Мое участие в движении за защиту окружающей среды началось с самого малого, с противостояния постоянной существующей угрозе жизни везде, где мне приходилось путешествовать то ли пешком, то ли на каноэ, то ли спать под открытым небом. Вскоре мое ощущение единства с окружающей средой расширилось до размеров всего земного шара – как только я понял, что самый климат этой отдаленной и дикой местности изменился благодаря вмешательству в него человека. Понимание этой ситуации, конечно же, угнетало меня и название моей первой книги "Смерть Природы", вполне свидетельствует об этом. Но это же стремление к сохранению окружающей среды разбудило во мне, наконец, и полнокровное стремление к участию в окружающей жизни. До меня дошло, что изменения в экологии угрожают мне ровно столько же, сколько любому другому человеку на планете: моя белая кожа белого человека не предполагает никакой специальной защиты против ультрафиолетового излучения через озоновую дыру. Более того, самая большая угроза направлена не столько против людей в частности, сколько против всего творения в целом. И нет ничего патерналистского или покровительственного в защите летучих мышей, волков, болиголова или саламандр. Священником там в то время был новообращенный верующий, недавно освободившийся из тюрьмы вор-карманник, который вскоре вернулся обратно на государственные хлеба после того, как обчистил одну из своих пожилых прихожанок. Впрочем, затем его место занял куда более благовидный слуга Господень. Мне показалось несомненной удачей то, что я нашел себе церковь по душе, со сходной с моей минорной версией религиозного экстаза, в этом гористом краю. Об этом же упоминал и Джон Мюр в первое лето своего пребывания в Сьерра-Неваде. Я, возможно, со временем превратился бы в полного язычника, если бы моя жена не подсунула мне однажды Книгу Иова из Ветхого Завета в переводе Стивена Митчелла. (Единственный способ, которым я могу понять работу Святого Духа в этом мире это как некую силу, которая непредсказуемым образом вдруг вкладывает в наши руки совершенно определенную книгу, из всех существующих в мире книг, в самый нужный момент.) Книга Иова потрясла меня не менее, чем мое первое знакомство с либеральной теологией: еще раз я ощутил, что Библии есть много чего сказать по существу вопросов, столь близких моему сердцу; прочитанное, минуя прямолинейный радикализм, проникло в самую мою душу. История Иова, конечно же, известна всем: праведный человек, подкошенный неудачей под корень, весь покрытый незаживающими язвами, был вынужден снизойти до проживания в куче дерьма на городской окраине. Он легендарно известен своим долготерпением, но он, на самом деле, весьма нетерпелив. Он отклоняет советы друзей, которые, опираясь на бытовую мудрость, предполагают, что он, должно быть, бессознательно грешил и теперь справедливо наказан. Вместо этого он требует очной ставки с самим Богом, от которого он требует объяснения своим страданиям. Очная ставка состоялась и Бог дает ему объяснение, но объяснение совсем не то, которого он ожидал. Появившись в порыве ветра, Бог предлагает ему заткнуться и навсегда прекратить пустые мудрствования о правосудии, справедливости или значении страдания. Вместо этого Бог открыто насмехается над ничтожностью Иова. ("...где был ты, когда я создавал землю? Скажи, если знаешь, кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны божии восклицали от радости? ... Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, чтобы земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда, и чтобы отнялся у нечестивых свет их и дерзкая рука их сокрушилась? Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это. Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Ты, конечно, доходил до границ ее и знаешь стези к дому ее. Ты знаешь это, потому что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих очень велико. Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града, которые берегу я на время смутное, на день битвы и войны? По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле? ... Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, кто рождает его?").
   Бог указывает Иову на ограниченность его антропоцентрической логики; что его страдание не имеет никакого отношения к его грехам, потому что человек отнюдь не является центром мира. Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь и побуждать семена травы к возрастанию?
  Для меня, живущего на краю света, эти строки совпадали с новооткрытыми ощущениями, переполнявшими мои чувства: сияние девственно чистого ночного неба, громкое пение переполненного жизнью болота, полет ястреба. "По твоему ли слову возносится орел и устрояет на высоте гнездо свое?" - спрашивает Бог Иова. "Он живет на скале и ночует на зубце утесов и на местах неприступных; оттуда высматривает себе пищу: глаза его смотрят далеко; птенцы его пьют кровь, и где труп, там и он."
  Я вижу стервятников здесь каждый день как они кружат над падалью; это был мир, который я познавал, чтобы почувствовать себя в нем свободным. То, что Бог говорил Иову, слово в слово совпадает с новейшими идеями, выдвинутыми защитниками окружающей среды; серьезнейшие экологи и биоцентристы убедительно доказывают, что весь наш экологический кризис имеет философские корни, - начиная с превращения нами всего существующего вокруг нас в "сырье" и "ресурсы" для того, чтобы мы пользовались ими, как нам заблагорассудится. В определенном смысле, такое мировоззрение большое подспорье для нас: мировоззрение, которое идет куда дальше этики и простирается даже вне ее. Такое мировоззрение, конечно, является одним из наиболее весомых возражений защитникам окружающей среды; я вполне заслужил его, в своем случае. Потому что единственным спорным положением из того, что Бог сказал Иову является то, что, чем больше я узнаю о парниковом эффекте, тем больше безответные насмешки Бога над Иовом внезапно превращаются сейчас, на протяжении моей жизни, в пустое хвастовство надменного старикашки. "...был ли ты там, ... когда я затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, и утвердил ему мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?" Иов должен стоять перед Богом скромно опустив глаза, но не мы.
   Накачивая облаками углекислого газа в атмосферу, температура который повышается от выделений каждого автомобиля, печи или фабрики, мы поднимаем температуру планеты и, следовательно, уровень морского дна. Мы все вместе, семь с половиной миллиардов, являемся достаточно серьезной угрозой, чтобы в едином усилии превзойти этого хвастливое божество. И сокрушающие грозы и безжалостные ураганы это следствие нашей деятельности; мы заняты созданием собственных Левиафанов и Бегемотов с нашей генной инженерией, мы стираем с лица земли все то, что мы разделяли с ней с момента нашего возникновения в истории планеты. Так что я читал Книгу Иова как некое древнее пророческое видение, как частное описание того, о чем только напоминают теперь сохранившиеся остатки нетронутой природы, великолепную картину того, каким мог бы выглядеть мир опять в отдаленном будущем. Но борьба за такой мир требует большего, чем видение; она, безусловно, требует, чтобы мы признали, что имеем дело с семью с половиной миллиардами человек. Она требует, чтобы мы имели дело с материальным богатством человечества, которое неизбежно ведет к экологическому разрушению среды его обитания, с мифом о всеобщем процветании в будущем, что когда-нибудь все на Земле будут так же богаты, как и мы. У Земли недостаточно природных богатств на всех, чтобы все походили на нас, а это значит, как ни прискорбно, что мы полностью должны изменить свои привычки, а не кто-нибудь другой. Сошлюсь на выводы из результатов исследований, проведенных коллективом во главе с профессором Чарльзом Холлом и опубликованные в одной из недавних работ Сиракузского Университета: "Нельзя не видеть, что существует четкое взаимоотношение между экономической деятельностью человека и его экологическим воздействием. Каждый раз, когда расходуется один доллар США, это приблизительно равно затрате 30004000 килокалорий энергии (приблизительно 15-ти джоулям, или эквиваленту полулитра нефти, извлеченной из земных глубин и сожженной), чтобы произвести количество товаров или услуг, купленные на этот доллар." Каждый раз, когда сжигается литр нефти, килограммы углекислого газа уносятся ввысь, увеличивая температуры солнечной энергии, пойманной в парниковую ловушку атмосферой Земли. Другими словами, наше обладание собственностью непосредственно связано с разрушением планеты: размер человеческих поселений, эффективность их потребления и количество энергии, которое они потребляют, является мерой того, сколько топлива сожжено, сколько лесов срублено, сколько болот осушено и сколько пустой породы из шахт превращено в мертвые горы среди лесов и равнин. Расход двадцати долларов на производство одной книги предполагает, что десять литров нефти должны превратиться в дым. Другими словами, я совершил полный круг, приведший меня назад, в то же самое место, откуда я вышел, хоть и в противоположном направлении. Если нам удастся понять то, что понял Иов, а именно: картину неповрежденного мира, в котором мы не являемся центром творения, а лишь одной из его функциональных частей, ничтожным сегментом всей остальной природы на этой великолепной планете, то совет Иисуса богатому молодому человеку является критической предпосылкой для неискаженного видения мира. Мы должны прекратить потреблять на уровне нашего нынешнего уровня потребления, поскольку такое потребление ведет нашу планету к самоуничтожению. И, существенно сократив наше потребление, мы должны научить этому остальной мир - пока еще не поздно. Поскольку в нынешней экологической ситуации, когда средний доход граждан первого мира превосходит доход среднего гражданина третьего мира в пятьдесят девять раз, бесполезно отрицать наше богатство, и бесполезно отрицать его неотвратимую привлекательность для остального человечества. Вот как случилось, что я столкнулся с историей Иова дважды и во второй раз она потрясла меня даже больше.
  Давно с тех пор я прекратил размышлять о совете Иисуса богатому молодому правителю, полагая, что, наконец, я нашел свое уникальное решение вопроса. А теперь вот опять вернулся к нему же, но под совершенно другим, отличным углом зрения. Конечно же, реплика Христа повторила или же предвосхитила совет тысячи других святых чудаков и гуру на эту тему. Как и у него, совет их исполнен одновременно эстетическим, моральным и личностно-духовным смыслом. Как всегда, как и в моем случае, этот совет настолько противостоит сути нашей культуры, что лишь немногие благородные и мудрые люди способны ему следовать, несмотря, казалось бы, на то, что в наше время он вполне сходится с заключениями ученых, практиков науки, работающих со спутниковыми данными или с компьютерными распечатками. Они тоже призывают нас к простоте общения, сотрудничеству и прочим религиозным радостям. Однако данное совпадение мнений отнюдь не облегчает для нас тот духовный труд, который единственно способен превратить этот совет во внутреннюю директиву. Я ведь совершил только первые детские шаги в этом направлении и до сих пор сомневаюсь, что у меня хватит столько силы воли, чтобы пройти достаточно далеко по этому пути в одиночку. Но я не сомневаюсь, что это правильный путь, путь спасения природы, путь социального правосудия, путь осуществления высшего смысла.
  Во время написания этого эссе я перечел изложение вышеупомянутого разговора Христа с богатым молодым человеком в других Евангелиях; они сходны, но у Марка добавлена одна деталь. Когда богатый молодой человек бросает вызов Христу, задав ему вопрос о том, что он может сделать кроме соблюдения заповедей, Иисус, похоже, смягчается, тронутый стремлением молодого человека стать лучше. "Иисус, взглянув на него, полюбил его" и сказал: “вот чего тебе недостает - пойди и измени свою жизнь самым радикальным способом”. Именно нежность ответа Христа переворачивает смысл этой внешне строгой и поучительной истории вверх тормашками; именно она делает весь эпизод с молодым богачом столь привлекательным, даже соблазнительным для нас, а не отталкивающим своим морализмом; именно эта нежность живет теперь и в моей душе. Перечитываю написанное здесь мною и думаю о том, что мое нынешнее восприятие Библии, которую я так и не прочел в детстве, может показаться примитивным до наивности. Я не фундаменталист, мне это очевидно. Но то, что волнует меня еда и жилье для всех, правильный газообразный состав атмосферы, правильный образ жизни для всех, кажется мне фундаментальным. Я воспринимаю подобные вещи буквально.
   История молодого богача нередко навещает мой ум; и пусть так будет всегда.