Пушкин. Граф Нулин. 4

   (Пушкина продолжим со слов «э сэтэрА» из Граф.3)
Уж стол накрыт, давно пора;
Хозяйка ждет нетерпеливо;
Дверь отворилась, входит граф;
Наталья Павловна, привстав,
Осведомляется учтиво,
Каков он? что нога его?
Граф отвечает: ничего.
Идут за стол; вот он садится,
К ней подвигает(!) свой прибор
И начинает разговор:
        (А этот гусь сразу же оценил хозяйку как некий Предмет для дальнейших действий. И то сказать: сидит перед ним не заморенная француженка, а женщина в полной красе и в богатом русском теле, глядит на него с любопытством – чего же боле? Осталось очаровать даму деревенскую парижским шиком, и он старается на все лады.)
Святую Русь бранит, дивится,
Как можно жить в ее снегах,
Жалеет о Париже страх.
         (Вон как набрался-то за краткие годы пребывания в «лучшем мире»! И не боится, светский лев, поносить родину перед деревенской красавицей: а вдруг она разгневается, да и…
   И опять русский синтаксис и оборот: жалеет страх, то есть надо бы:: жалеет – страх!)
  «А что театр?» - «О! сиротеет,
C’est bien mauvais, ca fait pitie,
  (миль пардон, знатоки! Набрать этот франц. не могу толком, вот «с» надо с хвостиком внизу… Но еще одно меня мучает не один год: фраза в моей книге переведена как «Очень плохо, просто жаль». Боюсь, это слишком буквально и современно: наверняка в ней есть давняя парижская идиома, которая за века забылась. Если кто знает – прошу высказаться. А мне кажется, что тут: "Так, хорошо, что прямо жаль!" - истинно народное сочетание несочетаемого).
Тальма совсем оглох, слабеет,
И мамзель Марс, увы, стареет,
Зато Потье, le grand Potier!
     (Ну это-то даже я понимаю, что Великий Потье)
Он славу прежнюю в народе
Доныне поддержал один».
- «Какой писатель нынче в моде?»
- Всё D”Arlincourt и Ламартин».
          (Почему-то Дарлинкур по-французски, а Ламартин – по русски. Неужто Пушкин этим передает произносительные нюансы речи Нулина?)
- «У нас им тоже подражают»
        (Экая начитанная дама-то: судит от лица Литературы! Ну тут граф взвивается):
- «Нет! право? Так у нас умы
Уж развиваться начинают,
Дай бог, чтоб просветились мы!»
    (Нет, право, мы до сих пор не просветились на евро-лад, все еще любим своих классиков больше, чем этих дарлинкуров)
  - «Как тальи носят?» - «Очень низко.
Позвольте видеть ваш убор;
       (Тут граф – знаток, но и ловчит, чтобы начать прикасаться к НаталИ)
Так … рюши, банты, здесь узор;
Всё это к моде очень близко.
- «Мы получаем «Телеграф».
- Ага! хотите ли послушать
Прелестный водевиль?» И граф
Поёт. «Да, граф, извольте ж кушать»
- «Я сыт и так..»
       (Вот каково одушевление любимой темой и пикантным обществом!)
                Из-за стола
Встают. Хозяйка молодая
Черезвычайно весела;
Граф, о Париже забывая,
Дивится, как она мила.
Проходит вечер неприметно;
Граф сам не свой; хозяйкин взор
То выражается приветно,
То вдруг потуплен безответно.
Глядишь –  и полночь уж  на двор.
Давно храпит слуга в передней,
Давно поет петух соседний,
В чугунну доску сторож бьет,
В гостиной свечки догорели.
Наталья Павловна встает;
«Пора, прощайте! ждут постели.
Приятный сон!..». С досадой встав,
Полувлюбленный нежный граф
Целует руку ей. И что же?
Куда кокетство не ведет?
Проказница – прости ей, боже! –
Тихонько графу руку жмет.
     (Тут у Пушкина как бы занавес. И нам не грех сделать перерыв в ожидании интриги, не правда ли? Как же – такой вечер, такой разговор, и откровенное пожатие руки, хоть и слабое, но замеченное… Ох, не добродетельна эта Наталья, видать…)

    И пора обратиться к «очаровательной поэме» Евгения Боратынского, которую мы прервали на перле «Гул смычков» - смотрите «Граф Нулин.2.

Но гости глухо зашумели,
Вся зала шепотом полна:
«Домой уехала она!
Вдруг стало дурно ей». – «Ужели?
- В кадрили весело вертясь,
Вдруг помертвела! – Что причиной?
Ах, боже мой! Скажите, князь,
Скажите, что с княгиней Ниной,
Женою вашею?  - Бог весть,
Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть.
- Что с ней, кузина? Танцовали
Вы в ближней паре, видел я?
- В кругу пристойном не всегда ли
Она как будто не своя?

Злословье правду говорило.
В Москве меж умниц и меж дур (??)
             (Еще перл остроумия а ля Е.Б.)
Моей (?) княгине чересчур
Слыть Пенелопой трудно было.
      (Оборот изысканный, Гомер обзавидовался!)
 Презренья к мнению (?) полна
      ((Опять не по-русски сказано, однако!))
Над добродетелию (?) женской
Не насмехается ль она,
Как над ужимкой деревенской?
Кого в свой дом она манит:
Не записных ли волокит,
Не новичков ли миловидных?
Не утомлен ли слух людей (??)
Молвой побед (??) ее бесстыдных
И соблазнительных (?) связей?
        (Право, столько здесь нерусского, такого, чего у Пушкина на весь его роман не сыщется! Разве мало-мальски талантливый русский пиит столько неуклюжих оборотов наворотит? А этот полу-европеец и «философ» ломает наш язык то и дело, ставит нелепые ударения вроде этих «связЕй». Ей-ей, надо очень любить сего пиита, чтобы восторгаться такими диалогами. Пушкин любил и мне завещал, да вот как-то не принимает душа моя такого безобразия).
 Но как влекла к себе всесильно
Ее живая красота!
Чьи непорочные уста
Так улыбалися(?) умильно! (??)
    (Брэд оф сив кабл! – как острили в нашем Академгородке по разным поводам, но тут этого «брэда» хоть в мусорные мешки складывай. Да вот хоть этот выверт: «умильно»! Умильно и тогда и ныне люди облизываются на нечто сладенькое или сексапильное: Мне б такую! А тут надо было бы на худой конец сказать: «умиленно». У Пушкина-то все ладно про Ленского даже: «Он был свидетель УМИЛЁННЫЙ…»
   Мелочные придирки, скажете? А если эти перлы на каждом шагу? Или уж если любишь, то мелочей не видишь – не так ли дамы?. Да, до свадьбы, оно конешно. А потом и до ругани с разводом недалеко! Но далее еще хлеще:замах аж на самого Жуковского или Пушкина:)
Какая бы Людмила ей,
Смирясь (!?), лучей благочестивых
Своих лазоревых очей
И свежести ланит стыдливых
Не отдала бы сей же час
За ярких глянец черных глаз,
Облитых влагой (?) сладострастной (??),
За пламя жаркое ланит?
Какая фее самовластной
Не уступила б из харит?
       (Господи, прости мя, грешного, но не могу не плеваться, не могу простить этому «гению». Опять, выходит, любая русская девушка сменяет свою добродетель на этот евро-порок, дай-де ей только волю. Романтизм романтизмом, но не до такой же степени! Да еще таким  путаным слогом выписано, Господи: Зришь ведь сие!)
 Как в близких сердца (??) разговорах
Была пленительна она!
Как угодительно-нежна!
Какая ласковость во взорах
У ней сияла! Но порой,
Ревнивым гневом пламенея,
Как зла в словах, страшна(?) собой,
Являлась новая Медея!
Какие слезы из очей
Потом катилися у ней!
Терзая душу, проливали
В нее томленье слезы те,
Кто б не отер их у печали(??),
Кто б не оставил красоте?
   Вот «так прыщавой курсистке длинноволосый урод Говорит о мирах, половой истекая  истомою» - писал наш Гений Есенин о подобном секс-«брэде». Поэт просто истекает этой истомою да еще нас призывает к истечению. Тьфу, ты, Нечистый!)
Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она;
Кругом ее заразы страстной
Исполнен воздух! Жалок тот,
Кто в сладкий чад его вступает:
Ладью пловца водоворот
Так на погибель увлекает!
Беги ее: нет сердца в ней!
Страшися вкрадчивых речей,
Одуревающей приманки;
Влюбленных взглядов не лови:
В ней жар упившейся вакханки,
Горячки жар – не жар любви.
             (Аминь! Чур-чур нас!)