Понедельник. Обеды

Бурлит разбросанный по разномастной гальке табор:
в весёлых брызгах слабых волн в панамках мелюзга
отыскивает разноцветные сокровища, пугливый мрамор
незагоревших тел – в тени натянутых на колья простыней
подальше от прибоя на песочке, на крупных голышах брюзга
ворчливо мнёт заплывшие бока "поближе до воды," свиней
чумазых отгоняют примадонны на "коврах с тигрятами"
и в солнечных очках поверх бумажек на носах, а под зонтами
хранят достопочтенность местные матроны; тут с октябрятами
знакомы почти все, вся стайка сразу разлетелась по своим.
На столбиках горластая Нахаловка корявыми финтами
красуется перед приезжими девчонками. Вот и близняшки
в чудесных, будто платья на балу, купальниках; а к ним двоим
слетаются, как осы на компот, тарзаны... Всё эти их мордашки.

– Иди скорей, садись, – большущая газета завалена закуской:
нарезанный толстенными ломтями хлеб, ага, вон там горбушка, с разложенными поверху повдоль разрезанными огурцами и накрест помидорами, к ним с солью масенькая кружка, вкрутую сваренных яиц немаленькая пирамидка, зелёный лук и репчатый "скорлупками," большие кольца колбасы, гранёные рюмашки с бесцветным и чернильно-красным содержимым, кисель в стаканах, в полотенце сваренная дома кукуруза и "с мундирами," почти прозрачными, картоха – в компании семейно-узкой,
под бризом и дымком от костерка для крабов,
разыгрывается аппетит, уроненная кроха
мгновенно возвращается в голодный зев, любых люля-кебабов вкуснее не очищенная толком колбаса с душистым помидором. И можно посвинячить – никто тебя укором не кольнёт; а дядя уже пьёт боржом, сейчас все в море...
Он ещё ракетницей пальнёт!
И поплывёт неторопливо важным уважаемым моржом.

– На, яблоко, – и полчаса его грызи, а там уже давно ловитки.
– Два раза покупаемся, обсохнем и домой, – спасибо,
хоть бы спать не заставляют; со всеми вместе до калитки
дойти и отпроситься, будто бы домой, одеться, либо...

Железными клешнями старший брат
сжимает и уже ему волна по плечи,
а мне ж два раза "с ручками," не рад,
что попросился в море: он не учит, а калечит!

– Да ты же уже плавал, – прошлым летом
от "середины столбиков," да, удалось доплыть
до берега раз пять. Прощаясь с белым светом,
машу руками по воде! Тут бесполезно ныть.

–Давай, давай, – протянутой под грудь рукой не позволяя захлебнуться, толкает к берегу, которого за брызгами не видно, но всё равно не страшно, а до ужаса обидно, что невозможно сразу отомстить и остаётся из последних сил доплыть... Едва коснувшись дна, безумными прыжками,
под общий смех и одинаково тупые шутки,
прочь из воды! Между ехидными кружками
кичливых остолопов, галдящих будто гуси-утки, выплёвывая носоглоткой давящие болезненные струи горькой соли, бегом домой – от всех закрыться и...

Ай! В сторону стопа сама отскакивает от тропы. На топтанной траве пчела зудит, чуть-чуть не наступил, сейчас бы укусила. Неведомая сила с рыси на галоп бросает вскачь через кусты, поляну на дорогу вдоль барака с вишнями и яблоками до земли – к малинам, вязанным к оградным кольям.
– По долинам и по взгорьям шла диви-изия впе-рёд! Чтобы с боя взять Приморье – белой армии а-апло-от! Белой армии а-а-ап-лот!!
За ежевичной изгородью с китайскими мимозами связисты от казармы топают в столовку. Непроизвольный оборот всем телом к пляжу – под ракетой из Сухума в Сочи всей толпой родня поднялась, собирая вещи. Довольные собой, что здоровенные. Вот вырасту и надаю затрещин!

Размахивая сеткой, как кнутом,
через поляну мчится младший брат:
– Бежим быстрее них за хлебом! – а потом
на сдачу купленными пряниками, как аристократ,
девчонок будет угощать. Но наплевать: пыля размолотой грузовиками глиной, зло ржущими кентаврами на своих двух
гарцуем к военторгу, отгоняя злобных мух,
не ожидая назидательности оплеух
за пачкатню, да в общем и марать-то нечего,
лишь изредка скрываясь в тень от зноя летнего.

– А, мамачка, иди сюда! Пустите мальчиков без очереди.
– Четыре нам буханки белого и пряников на сколько хватит, –
авоську с хлебом за плечо: – Ай, больно! Узелками по царапинам, – свои лишь показались из-за поворота; впереди, звеня жестянками консервных "бубенцов," большое стадо медленно плетётся на обеденную дойку, удобряя гравий пышными лепёшками. Между длиннющих и отпиленных рогов, сменяясь на посту амбала, бредём и мы, делясь с пернатой мелочью пахучими ржаными крошками.

– Ты где так исцарапался? А ну иди помажу йодом, –
хотя сильнее жгёт, зато не, как сопляк, с зелёнкой.
– Мы завтра все на рыбзавод, поедешь с нами? – хороводом
из всех дверей, из-за углов к столу с цветастенькой клеёнкой стекаются домашние, родные, гости-отдыхающие... А в "зале" никого и полки, полки с экслибрисами на корках; застольный гомон за тремя стенами не мешает раствориться в окопных подвигах и лётных приключениях войны, которую все мамы пережили; такие там все смелые, находчиво дрались, а потеряв друзей, недолго и тужили.

– А, вот ты где! А ну давай за стол, – в такой-то кутерьме несложно сачкануть и, поклевав для вида, улизнуть обратно к книжке.
– Ты лучше почитай малышке, – с сестрёнкой, младшим братом на одной кровати выбираем сказку; они уже сопят, ну, почитаю для себя...
– Эй, эй, проснись, - я и не спал, чего трясти?
– Об книжку не споткнись, – ну да, свалилась; за подсказку большое Вам спасибо; вот глаза протру...
– Пополдничаем и на море, – а этой не забудьте бант в косички заплести. Цыплята шаловливые среди ленивых кошек, не наступить бы невзначай, два бородатых москвича у своей "Волги" что-то разбирают, два поросёнка-забияки толкают пятаками дремлющую в холодке легавую; опять накрытый стол и надо умываться. Скорей бы уж до "столбиков" добраться, нырнуть: рапана в левую, а краба в правую!