Перемены

Жили они небогато, но холодильник не отключали.  Даже зимой, когда можно было хранить скудные запасы и две кастрюльки – с первым и вторым – на балконе, холодильник продолжал работать.

В 97 году жена решила, что с неё хватит, продала дом, и уехала к бойфренду в Штаты.  Сына она забрала собой.   Обо всём этом Виктор  узнал в конце августа, а уехала она в начале июня.  Всё лето он провел на пасеке на Сусамыре. 

Знакомый ещё по заводскому прошлому бывший начальник отдела охраны труда освоил медовое дело.  С мая Виктор был у него в помощниках.   Это приносило небольшие, но надёжные деньги, была экономия на еде в городе, а за лето удавалось наловить и навялить пару мешков рыбы, собрать с мешок грибов.

«То есть уехала она почти сразу же после отъезда, – подумал он окаменевшим враз сердцем  – Значит, готовилась заранее».  Продажу общего дома можно было оспорить в суде, но в этом не было смысла.   Совсем без крыши над головой она его всё-таки не бросила.  На него осталась записанной времянка с печкой.

Новые хозяева дома препятствий ему в заселении не чинили.  Отдали два ведра мёда, что он прислал с оказией в Бишкек в июле.  Мёд он продал оптом на базаре, – за лето работы денег ещё не было.  Осень была тёплой, и до ноября можно было не думать о том, чем топить печку.  Он и не думал, а лежал в своей времянке, слушал радио, курил махорку.   Утром радовали птицы.  Они ничего не знали о нём и его тоске по сыну.  Разговаривать ему было не с кем и не о чем.  Так прошёл сентябрь. 

Так его нашёл пасечник, когда привёз расчёт за лето.  В чисто выметенной времянке на столе у единственного окна стояла электроплитка с дневной порцией гречневой каши.  Солонка, алюминиевая миска, ложка, сточенный ножик, на дощечке  - половина луковицы. С потолка свисала на перекрученном проводе голая лампочка.  Древний транзисторный приемник ВЭФ.  Лежанка, накрытая байковым одеялом.  На лежанке Виктор –  в чистой рубашке и стареньких до белизны джинсах.  К деньгам отнёсся равнодушно, но подробно ответил на расспросы. 

«Нехорошо, – подумал пасечник, – если такой работящий непьющий человек пропадёт».  На следующий день он приехал и забрал Виктора в своё подсобное хозяйство – свинарник.   И хотя тот никогда не занимался этим делом, получилось у него очень хорошо: по часам запаривал комбикорма, кукурузу и картофель, остужал до нужной температуры, животных держал в чистоте  Так как об оплате не договаривались, то сметливый хозяин перевёл продолжавшего молчать Виктора на натуроплату: привозил махорку, сало и крупы, да макароны, – сало своё, а всё остальное  куплено где-то оптом, задёшево.  Денег давал совсем мало, но работник и не жаловался.

Одного только Виктор не делал – не помогал забивать скотину и уходил, когда нужно разделывать туши.  Но на это дело всегда находились добровольцы.  Поесть свежатинки под самогонку всем хотелось.   

Со свиньями Виктор потеплел и даже начал с ними разговаривать.  Ему казалось, что они, сытые и чистые, улыбаются ему, и он говорил им ласковые слова. Переживал, когда поросята болели.

Так он прожил весь год – до осени 98-го.   В тот день решено было на зиму забить годовалых – кормить их дальше не имело смысла.  Виктор не стал дожидаться, когда начнётся главное, а собрал в пакет свои вещи и уехал на автобусе в город.   

Последнее советское десятилетие и начало 90-х Людмила была слегка располневшей, по-детски беззащитной женщиной. Она преподавала фортепиано в музыкальной школе, волновалась, когда ученики сдавали экзамены и участвовали в конкурсах, принимала как должное заботы лёгкого и весёлого мужа.  Детей у них не было.

Советский союз вместе с собой забрал музыкальную школу.  Это было тяжело: Людмила любила деток, праздничных коллег и фортепиано.   Муж, когда решил исчезнуть, забрал наивную беззащитность, дачу, машину и золотые украшения.  А квартиру она ему – неожиданно оказавшемуся удачливым бизнесменом – не отдала, несмотря на мольбы и угрозы. Это уже не было тяжело  Это уже было так, как надо.  Как этюды Черни.  Битва была яростной, но недолгой: бывший сообразил, что перед ним совершенно не та Людочка, с которой он прожил пятнадцать лет, проглотил откушенное и сгинул в своей новой жизни.

К середине девяностых  всё как-то устоялось и утряслось: пьющие спились и умерли, отчаянные – уехали, отчаявшиеся – смирились, все брошенные – окаменели сердцем, ради того чтобы продолжать видеть солнечный свет и прислушиваться к ночной прохладе.

На ржавой коробке гаража, что у соседней многоэтажки, масляной краской было написано: «Русские, не уезжайте! Нам нужны рабы!»  Каждое утро на завтрак она читала эту надпись, съедала яичко всмятку и поджаренный ломтик хлеба, выпивала чашку чая   и уходила мыть подъезды.  Позже гараж убрали и поставили на его месте летнюю шашлычную, но призыв остался висеть в воздухе.

С пианино она вытирала пыль, но не хотела видеть свои огрубевшие пальцы на белых клавишах.  Дальняя родня с берегов отдалившейся России звала к себе в Новгород, но родные так жаловались на трудности, что ни о каком переезде речи быть не могло. 

Познакомились они возле железнодорожного моста, на улице Льва Толстого – там собирались безработные и ждали, что их кто-нибудь наймёт на день, на несколько часов, на час.  Разгрузить или погрузить мебель, вскопать огород, выкопать яму, засыпать яму...  Все ищущие работу сбивались в стаи: клиентам редко нужен был только один работник, да и оттеснить конкурентов от подъехавшей машины стаей легче.  Людмиле требовался только один работник: разобрать большой книжный шкаф и перетащить в машину,  вынести из квартиры уже сложенные в стопки и перевязанные книги, —  на всю свою библиотеку вместе с полками она нашла покупателя, он же прислал грузовое такси.

Только один, вызывающий доверие.  Виктор сидел в стороне от всех.  Старенькие чистые кеды, чистые джинсы, выгоревшая  рубашка из конца семидесятых.  Голубые глаза, короткая стрижка.  Чисто выбрит. 

– Сколько за час погрузки? – спросила она его.

Прежде чем ответить он встал.  Этого было достаточно, чтобы она согласилась на любую его разумную цену.  Цена была очень скромной, и это ещё больше расположило её к нему.  Представились и пошли – она впереди, он чуть позади – на остановку.

Когда загруженный бусик уехал, она предложила Виктору перекусить, чтобы разузнать подробней  о человеке.  Разузнала. Этот человек был обречён. 

Собственно говоря, она и сама была обречена на старение, исчезновение и стирание из будней жизни, но считала, что у неё есть ещё какие-то неиспользованные шансы.  У него таких шансов, насколько верно и здраво она могла судить, не было.  Отсчёт его времени шёл в обратном направлении.  У него не было работы, дома, семьи, денег.  Было: здоровье и покорность обстоятельствам.

– Хорошие у вас были книги.  Не жаль?
– Нет.  Я их уже все прочла.  Больше читать некому.

У неё была эта квартира, были пять тысяч сомов, вырученных продажей книжных полок и книг, был маленький доход от мытья подъездов.  Если повезёт, то её шансы – вместе с ним - повышались, а у него вообще появлялся хоть какой-то шанс.  Если не повезёт, то она ничего не теряла, кроме своего времени.  Но время  теперь ничего не стоило.

– Оставайся у меня жить, – решила она.  Оба они были приблизительно одного возраста, за пятьдесят, поэтому она сразу перешла на «ты».

И он остался жить.

Выслушав его молчание, Людмила продолжила:

- Спать в той комнате. Есть то, что приготовила, курить на лоджии, не пить. Ни капли и ни под каким предлогом. С завтрашнего дня пойдешь мыть подъезды, возьмём еще один дом.

К вечеру он вернулся со своими вещами: скатанным байковым одеялом и пластиковым пакетом, в котором лежали две футболки, три пары носков и рабочие штаны.  Штаны были сразу же отправлены на помойку, носки и футболки –  в стирку, одеяло после обследования замочено в ванне со стиральным порошком. Поужинали гречневой кашей с поджаренным луком и разошлись по своим комнатам.

Той первой ночью под одной крышей Люда впервые узнала, как плачут мужчины. Разбудили –  да и спала некрепко –  какие-то незнакомые для этого времени суток звуки.  Прислушалась.  Было похоже на смех, только смех необычный –  словно кто-то тихонько однообразно смеялся каждые десять секунд. Звуки доносились из кухни. Она встала, надела халат и вышла из комнаты.

Виктор не заметил её в тёмном дверном проеме. Он сидел на лоджии и, уронив лицо в ладони, плакал, словно молился подсвеченному ночной суетой окну.  Утешать было бессмысленно.  Всё, что у каждого из них случилось, – уже случилось.  Виктор на лоджии погремел коробком спичек и закурил.  Людмила тихонько вернулась к себе.

Первый месяц их жизни  в одной квартире Людмиле приходилось напоминать себе, что в квартире живёт ещё один человек, мужчина: бельё какое повесить, для посторонних глаз не предназначенное, в каком халате выйти.   Виктора не было заметно.  Готовил он лучше Людмилы, и она без сожалений отдала ему эту часть домашних забот.   С выпивкой у Виктора вообще никаких  проблем не было, но сама Люда сама могла иногда выпить.

Впервые это произошло через пару месяцев после его переезда. Вечером она пришла из магазинчика с бутылкой вина.  На ужин он сделал  пюре и тушёные овощи.  Налила ему и себе. Выпили.

– Слушай, Вить, а ты что, импотент?
– Нет, кажется, нет.
– А почему ко мне не пристаешь? Живём через стенку вот уже почти полгода, хоть бы цветочек подарил.  Я что? Совсем для тебя старая?
– Ты... ладная женщина, Людмила. Но как без любви, Люда, оно нехорошо как-то.
– Господи! Какая любовь?!  Откуда такие дураки берутся!  Иди сюда!

Позже той ночью она посылала Виктора в ночной комок ещё купить вина, а на следующий день ему пришлось одному убирать и её, и свой подъезды. Грудь у неё была маленькой и отзывчивой, а губы твердыми и сладкими.  И цветы.  Цветы теперь были в доме всегда.   Больше ничего в их жизни не изменилось, разве что иногда они улыбались.  Виктор – чаще, Людмила – реже.

Вскоре продали времянку в бывшем доме Виктора.  На вырученные деньги смогли купить старый азэлковский «Москвич»-шиньон.

Холодильник –  старое надёжное советское изделие с облупившейся по углам краской и переводными картинками из середины семидесятых – продолжал производить холод и наращивать слой за слоем иней в своей морозильной камере.

Работающий холодильник не был гордыней, но был, скорее, символом веры в то, что всё ещё переменится к лучшему.  Выключи его – и тогда для них обоих, во всём уже, казалось бы, отчаявшихся, исчезнет последняя надежда.  Ни Людмила, ни Виктор так, конечно же, не говорили.  Они просто не выключали холодильник.
 
Говорили друг с другом мало, потому что всё лишнее было уже сказано в другой жизни, которая у каждого была своя и имела к нынешнему их положению лишь одно отношение – каждого из них в отдельности она привела к общему: к двукомнатной квартире  в южных микрорайонах Бишкека и неустанно трудившемуся холодильнику. 
С лоджии, если смотреть вдаль и повыше, были сады ближних дач, предгорья, горы и ледники.  Если смотреть вниз, то видна была стоянка такси, вагончик и навес летней шашлычной, а вокруг ларьки, в которых все четыре времени года и все двадцать четыре часа в сутки продавали китайскую водку, насвай, кока-колу, сигареты и сыроватые лепёшки из невнятной муки.

С «москвичом» дела пошли получше и последний год второго тысячелетия от Рождества Христова Людмила и Виктор тихонько баюкали свою малую радость в этом мире.   Один раз в месяц холодильник размораживали от нараставшего инея, а чтобы процесс шёл быстрей, ставили в морозилку кастрюльку с горячей водой.  Внутрь помещался тазик, но всё равно приходилось укладывать вокруг тряпки, чтобы собирать стекающую воду. 

Машина дала новый и сравнительно регулярный заработок.  Задние сидения  Виктор снял, а на крышу приварил крепкий багажник.    Теперь после утренней уборки подъездов он отправлялся  на рынок стройматериалов.  Множеству безлошадных мелких покупателей нужно было доставить домой обои, линолеум, пять мешков цемента, кафель...  Это всё были его клиенты. Работа приносила куда больше денег, с лихвой перекрывая мелкий бесконечный ремонт машины и бензин А-80.   Виктор даже предложил отказаться от мытья подъездов, но Людмила считала, что рано расслабляться.   Базарная удача не могла быть прочной и долгой.  Как и любая другая удача.  Виктору нечего было возразить.

Там, на рынке стройматериалов Виктор познакомился с Джылдызом.  Основательный сельский киргиз, тот отделывал своей бишкекский дом, а в его Лексусе было совсем не с руки перевозить известь и прочее пачкающее.  Для этого существовали Виктор и ему подобные на своём автомобильном хламе. 

На месте Виктор помог разгрузить мешки, а хозяин пригласил во двор выпить чаю.  Отказаться было нельзя, да и после цементной пыли хотелось умыться.  Девушка  в белых шортах и красной футболке полила ему из шланга, подала полотенце.    Виктор вытряхнул свою рубашку по ветру, надел её и прошёл в беседку, где был готов  дастархан: чай, варенье, боорсоки, каймак, печенье...   Хозяин выпивал.  Он здесь был полным хозяином. Ему здесь было хорошо.  Но от водки Виктор отказался.   Джылдыз и не настаивал особо.   Ему хотелось поговорить.

Расспрашивал Джылдыз об обычном: семья, здоровье, дети.  В ответ  Виктор тоже узнал, что Джылдыз ждёт внука –  сын в прошлом году женился.  И что у него на Иссык-Куле поля под картошкой и луком, но это много работы, а на лук в прошлом году цены не было...  Зато на яблоки и абрикосы цена стабильная, и он заложил ещё один сад.  Со здоровьем у всех было  всё хорошо, только вот жена у Джылдыза прибаливала и сейчас лежала здесь, в Бишкеке,  в курортологии на физиотерапии.  Чай им наливала та самая – белое с красным – крепкая девушка лет двадцати.  «Хороша у меня племянница!» – засмеялся Джылдыз, заметив, как задержался на девушке взгляд Виктора.  Засмеялся и выпил водку без предполагавшегося тоста.

Виктору нужно было ехать.  Поблагодарил хозяина, прижав ладонь к сердцу. Поклонился.  Джылдыз приказал племяннице взять номер телефона:
– Пусть лучше Витя будет, а не эти... –  Он неопределенно махнул рукой и удалился, не попрощавшись, в дом.  Сейчас было заметно, что он пьян.   

Клиенты часто брали номер телефона, но почти никогда не звонили потом.   Не так случилось с Джылдызом.  От него позвонили через два дня:
– Витя-байке! Это Айнура.  Дядя Джылдыз просит, чтобы вы привезли семь, даже десять мешков цемента.  Сами сможете купить?

На это деньги были.  Купил, привёз, разгрузил.  Расчёт был куда больше, чем он предполагал.  Но Джылдыз отказался взять сдачу: – Это на будущее, уважаемый, это на будущее.

Ели лагман, разговаривали.  На этот раз Джылдыз был сосредоточен и расспрашивал о прошлой, советской работе Виктора.  Что выпускал их цех.  Какие станки там были.  Качал головой и мрачнел.  Какую страну развалили!  Сколько металла разворовали.  Молодцы китайцы.  Сам он в советское время заведовал мехмастерскими в совхозе.  Закончил ПТУ.  Заседал в райсовете.   Ах! Какая жизнь была! Жаль, что не можешь выпить! 

Так лето 2000-го года почти всё прошло  в обслуживании стройки Джылдыза, а иногда – и самого Джылдыза, когда тот, выпив где-нибудь в ресторане, решал, что пьяным за руль садиться для него сегодня ночью слишком дорого.  Виктор ехал, садился за руль Лексуса и отвозил хозяина домой. Но бывало и так, что Джылдыз дожидался Виктора трезвый в какой-нибудь забегаловке, и они ехали на «москвиче» в цыганский район Бишкека.  Там Виктор ждал в условленном месте, а потом отвозил Джылдыза в центр города.  Людмила нервничала из-за этих ночных звонков, но деньги, которые кидал Джылдыз, были большими для них.  Молчала. 

К осени Джылдыз пропал и пришлось вернуться к рутинному ожиданию клиентов на строительном рынке.  Но в октябре он без предупреждения нагрянул к ним домой Джылдыз – привёз баранину, две коробки яблок и два мешка картошки.   Долго не сидел, выпил для приличия чая, отщипнул лепёшку, тронул клавишу на пианино и рассказал, что в детстве в совхозном доме культуры у них был музыкальный кружок; поинтересовался, преподает ли Людмила сейчас музыку.  Умчался до весны.

На заработанные летом деньги купили Виктору зимнюю куртку.  А «москвичу» подарили новую коробку сцепления.  Осадков было мало, а в гололёд Виктор, после советов с Людмилой, не выгонял машину на работу – резина была лысой и рисковать не хотелось.

На майские праздники позвонил Джылдыз.  Разговаривал на этот раз с Людмилой.  Приглашал к себе на Иссык-Куль вместе с пианино.   Она согласилась, он прислал машину и они на целый месяц выехали из города. Когда он бывал дома, то приглашал на ужин, и Люда играла ему Шопена, он пил водку и плакал.

Так прошло три года, три лета, когда вечерами на берегу Иссык-Куля звучал Шопен, малые детки Джылдыза сидели на кошме,  племянницы Айнуры не было нигде видно, а молчаливая и не говорящая по-русски жена Джылдыза жестами зазывала Людмилу на кухню выпить водки не на людях.  Три сказочных лета. 

В 2004 году, незадолго до первой киргизской революции,  Джылдыза убили.  Хоронили его почему-то в городе, а не на родине в селе.  Айнура позвонила и сказала, что дядю убили, пригласила на поминки.  Они поехали, постояли в толпе незнакомых.  Людмила подошла к вдове и подержала её за руку.   Та сидела в окружении родственниц, ничего не видела и не чувствовала.  Виктор вошёл в юрту, постоял у завёрнутого в белое тела. 

Дома сказал Людмиле:
– Тебе нужно отсюда уезжать. В Киргизии тебе делать нечего.
– Ты поедешь со мной, – был ответ.

Продажа квартиры заняла больше, чем предполагали, времени. Скудную мебель продали по дешёвке, а холодильник Виктор вынес к помойке и прикрепил к нему скотчем табличку: «Холодильник рабочий. Берите, кому надо». 

Деньги перевели на банковский счёт и с малой суммой поехали на «Москвиче» в Россию, к родственникам Люды в Новгород.  В Казахстане под палящим солнцем машина накалялась.  Поэтому ехать старались либо рано утром, либо вечером.  Если бы не мелкие поломки, доехали  бы быстрей, дорога заняла девять дней.