Из антологий, альманахов, журналов и коллективных

НИТЬ АРИАДНЫ

Ни за что, никогда, насовсем  из России
не уеду, а только всего на чуть-чуть:
погостить – и не больше. И как бы меня ни просили
(если будут, конечно, просить), я свой путь,
как почтарь белокрылый, направлю к родному порогу
и, цепляясь крылами за встречного ветра струю,
я по запаху чёрного хлеба узнаю дорогу,
по медвяному дыму – родимую крышу свою.

Ах, Россия, Россия, – глаза ворожеи! –
приворотное зелье дала мне испить.
Не твои ли просторы – небесных картин отраженье –
с детских лет отпечатаны в сердце? И нить
Ариадны вкруг отчего дома навечно обвита,
но, клубок размотав, я прибуду к чужим берегам.
Там, в ущелье под уровнем моря, есть храм Хозевита,
где пророк Илия перед Богом курил фимиам.

И протянется нить от святыни к России
через тысячи лет неразрывной струной.
Не в России ли будет второе явленье Мессии?
Не за это ли платит ценой дорогой
не похожая ни на какую другую часть суши,
умываясь водой из двенадцати разных морей?
О Христе Иисусе, спаси наши грешные души!
Над пространством и временем мост перекинь поскорей.

1995, 2013

ПОКЛОН ОТ МАМВРИЙСКОГО ДУБА

Позабыв про суету сует,
в зимний лес я, словно в храм, входила.
Снежная пороша закадила,
замерцал лампадой бледный свет.

Дуб знакомый улыбнулся мне,
осеняя веткой пятипалой:
– Где, моя душа, ты пропадала?
Отвечала:

– Привезла тебе
от отца мамврийского поклон.
Жив ещё, но в каменной одежде,
и последней веткой как надеждой
украшает высохший амвон.

Русский инок за больным глядит,
дотемна радеет спозаранку.
Чёрную российскую буханку
как награду он прижал к груди.

Верно, правду говорит молва:
– Возродится мир российским духом.
Как бальзам монашескому уху
земляков-паломников слова.

Я на дуб библейский оглянусь,
инок перекрестит на прощанье.
Увезу поклоны покаянья
из Святой Земли в Святую Русь.

1995

РУССКАЯ СУДЬБА

Чужие нелюди жили
на нашей родной земле,
и трубы её сухожилий
выли всё злей и злей.

И чья-то судьба больная
на стыке кровавых лет,
в изломе дней исчезая,
кричала истошно: не-е-ет!

И чьи-то корявые руки
в церковь несли пятак.
Были предсказаны муки,
были. Но... чтобы – так?!

Клонилась к лику святому
чья-то нищая мать...
Ни одному чужому
русской судьбы не понять.

2010

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

Листаю страницы альбома,
как будто кладу на ладонь
забытого старого дома
давно отгоревший огонь.

В крестьянских глазницах бездонных
зародыши будущих лет.
Как ясно видны на ладони
следы нескончаемых бед!

Удушье лихого неверья,
упавшие в прах образа,
отцами забитые двери,
закрытые окон глаза.

Убогие серые крыши
слепцами бредут вдоль дорог.
Никто из детей не услышит,
как плачет пастуший рожок…

Горит покаянное пламя!
Сквозь сажу незрячих умов
всё тянется, тянется память
к слезящимся окнам домов.

И вот оживают страницы:
я вижу сквозь дымный покров
открытые правнуков лица
с глазами забытых дедов.

1999

*    *    *

Я родилась в рождественскую ночь.
Мела метель под окнами роддома.
Сквозь тишину пустынного Артёма
прорвался крик и устремился прочь.

Подальше от унылых голых стен,
от тусклой лампы в комнате рожениц,
туда, где спал таинственный Младенец,
где меж олив ночная стыла тень, –
сквозь толщу времени, через века…

В предчувствии июньского рассвета
выл за стеною предвоенный ветер,
но согревала мамина рука.

Не сын желанный, жаль, всего лишь дочь,
хотя в ночи и громче всех кричала.
…Пусть поздно, но я всё-таки узнала,
что родилась в рождественскую ночь.

2004

РОДСТВО

Тоска по небу родилась со мной
и притаилась где-то на задворках.
Огромный мир, бездонный, сам собой
существовал, и лишь в минуты горьких,
с полынью породнившихся обид
родство по духу голос подавало.
Из вечности ко мне звезда летит,
и руки я с надеждой подставляла.
О, сколько звёзд упало с высоты! –
ладони жгло от этой звёздной соли.
Когда бы в сердце не родился Ты,
я б умерла от нестерпимой боли.

2004, 2014

*    *    *

Я впала в детство, как впадает речка
в безмерный океан.
Как милость свыше негасимой свечкой
дар памяти мне дан.

Я помню всё: и чаек лёт высокий
к незримым берегам,
и отблеск солнца – бог тысячеокий,
бегущий по волнам,

и ветер острый, пахнущий далёкой
неведомой страной,
привет отцовский в крене самолёта
над крышею родной...

Лишь волн мятежных с оторочкой пенной,
что ластились к ногам,
я дух строптивый – символ поколенья –
забвению предам.

2010

*    *    *

По гладкой поверхности счастья
вплываю в детство,
где можно вот так распластаться
и греться, греться,
пока совсем не растаю
в лучах горячих
цвета небесного чая.

Здесь гладь переходит морская
в пустынный берег,
где шторма ночного скалы
разбились вдребезги
и чайки хватают слёту
судьбы подачки,
не зная другой заботы.

Бездонье счастливого детства –
на вырост платье,
мне этого тёплого средства
до смерти хватит
по грубым ступеням горя
взойти без плача,
с судьбою уже не споря.

2012

ЦВЕТ ВРЕМЕНИ

Не надо моря мне. Достаточно, когда
трава шумит зелёными волнами
за окнами, распахнутыми в даль
меж светлыми лесными берегами.

Когда-то на других, песчаных, берегах
по кромке пенного извилистого следа
брела девчонка в розовых лучах,
не ведая о бедах и победах.

Такой же дом, и окна также в даль,
но синими шумящую валами;
ей не знакомую ещё печаль
они в глубинах времени скрывали.

Что было мне дано, отхлынуло волной,
и пенный след спокойно высыхает.
Теперь мой слух в обители лесной
ласкают волны, полные стихами.

Они мне в утешение даны
как связь с неведомым счастливым краем,
где время кончится, но цвет его волны
останется в стихах, непререкаем.

2012

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЮНОСТИ

Там, за ночным окном,
где тишина зависла,
в потоках сна выискивает брод
бессонница, исполненная смысла,
и жалится свирель…
Мелодия, пронизанная детской
обидой дождевых прощальных вод,
в преддверии зимовки  деревенской
вплетается в метель.

Почти забытый звук,
с метельной песней слитый,
по синеве за утренним окном
усердный Ткач свивает с белой нитью
в тугую канитель.
Всё, что прошло, и есть, и даже будет,
в единое соткалось полотно.
И возвращается из прошлых будней
мой повзрослевший Лель.

2012, 2014

ПЕННЫЙ ОБЕРЕГ

Океанский край Европы.
Волн прозрачных вечный ропот,
волны слёз полны.
Эти слёзы мне не внове:
мы одной с тобою крови,
всплеск седой волны.

Помнишь? я – ещё девчонка,
ты – извилистой и тонкой
пеной на песке.
Я ступаю осторожно,
будто чую нежной кожей:
не сроднюсь ни с кем.

Чистый ветер Сахалина
от рожденья и поныне
мне в наследство дан.
Все разлуки и потери
я твоею мерой мерю,
Тихий океан.

На чужом краю вселенной
ухожу по кромке пенной
в дорогую даль.
И опять со мною рядом
над волны седою прядью
детская печаль.

В шуме вечного Парижа
не найти того, что ближе,
чем волны разбег.
Путь земной, как вспышка, краток...
Унеси меня обратно,
пенный оберег!

2013

ЧУЖОЕ

Как по чужой планете,
по городу иду.
Чужое солнце светит
в горячечном бреду,
и облака чужие
белёсой пеленой
висят, как неживые
медузы, надо мной.

И криком рот мой полон:
– Есть кто-нибудь живой?!
Но люди, словно волны,
проходят стороной.
Сквозь пену не пробиться
струе живой воды –
стареющие лица
под маской молодых.

Они меня не слышат,
не слушают меня.
Слова, как будто мыши,
сбегают с корабля:
ни рифмы, ни метафор...
Язык родимый мой!
Спаситель мой, мой якорь!
...волна... волны... волной...

2012

ГОВОРИТЕ, ЛЮДИ, ГОВОРИТЕ!          

Господь с небес призрел
на сынов человеческих...
нет делающего добро, нет ни одного.
Псалом 13

С высоты небес Всевышний ищет:
на земле кто примет благодать?
Посылает мне больных и нищих,
чтоб меня на щедрость испытать.

Это искушение не в силах
неискусным понести умом,
потому у Господа спросила:
– Хочешь в сердце возрасти моём?

Нерадивый дома управитель,
не своим я пользуюсь добром.
Говорите, люди, говорите
мне о недостоинстве моём!

Не иметь ни славы мне, ни денег,
нет помощника ни одного...
Сердце – люлька.
Сладко спит Младенец.
Слушаю дыхание Его.

2013

ХОЗЯЙКА ТЁМНЫХ УГЛОВ

Она уже где-то рядом,
таится по тёмным углам
и только приличия ради
скрывает под саваном срам.
Пока что не обнаглела –
в открытую не хамит,
но трогает то и дело
мой ненадёжный щит.

Я с нею запанибрата
ещё не решаюсь быть,
в седые сполохи заката
вплетаю рассветную нить
и нужное лыко в строку
вставляю, не торопясь,
она же маячит сбоку,
ощерив беззубую пасть.

К её упорным потугам
я стала уже привыкать.
Только не надо, подруга,
меня до времени звать.
Сверкают, гудят сполохи
моих закатных стихов –
и слепнет от них, и глохнет
хозяйка тёмных углов.

2013

ПАСХАЛЬНОЕ

Дом чисто вымыт, прибран, подметён,
в углу, где лики, теплится лампада,
над ней старинный выбеленный лён –
и большего для счастья мне не надо.

Чай травяной, три крашеных яйца,
прополис, мёд, кусочек шоколада,
коньяк за год не выпит до конца –
и большего для счастья мне не надо.

А в час ночной, когда деревня спит,
над ней немеет звёздная громада,
ко мне спускается на крыльях стих –
и большего для счастья мне не надо.

2012

ВЕСЕННЯЯ ВЕСТЬ

Парусами алыми зареяла
облаков флотилия.
Роща ожила и засвирелилась
под зелёной скинией.

Выводило птичье население
средь берёз мелодию.
Увидала весточку весеннюю
на лазурном своде я.

То ли листик тонкий, то ли пёрышко –
что-то очень нежное –
утренним овеянное солнышком,
принесло надежду мне.

Нет причин особенных кручиниться
над своей судьбиною:
растворила нынче все причины я
песней соловьиною.

2012, 2014

*    *    *

Я одиночеством расту...
Внимая тишине рассветной,
души готовлю пустоту
наполнить ароматом лета.

На трели птичьих голосов
псалмов нанизано звучанье,
воспринимаю их без слов
как откровенье жизни давней.

Дышу младенческой порой
земли, распахнутой в блаженство.
Молчи, незрелый голос мой!
Молчи и полнись совершенством.

2004

ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ

Как львиные гривы, лежат облака
на спящей полуденной сини;
а в поле вздыхает, душна и горька,
измятая зелень полыни.

Седой, ей не нужно уже ничего
от поля, разбитого плугом;
а в небе слегка шевельнул головой
разбуженный ветром зверюга.

Раскрылась в зевоте огромная пасть,
заполнилась тёплою синью.
– Вот мне бы на синее поле попасть, –
чуть слышится шёпот полыни.

Последней горячей душистой волной
взметнулась к распахнутым лапам;
и лев, захлебнувшись густой синевой,
полынный почувствовал запах.

2004